Финголфин

[Kerry 2]

Fingolfin by Mathia Arkoniel

запись создана: 01.02.2015 в 23:16

@темы: картинки, Финголфин

---

Средиземье

[Earwing]

www.deviantart.com/ekukanova/art/Middle-Earth-7...

@темы: картинки, Арэдэль, Финголфин, другие

---

[Дом Финголфина]

by Dakkun39

@темы: картинки, Финголфин

---

[Дом Финголфина]

.

by angel1802

@темы: картинки, Фингон, Тургон, Арэдэль, Финголфин, Аракано

---

Последнее сражение Аргона

[Magnus Kervalen]

Художник - Kekai.
Полный размер по клику.

@темы: картинки, Аракано

---

Дань памяти

[Куруфинвэ]

Эта земля знает много легенд и историй, много печальных песен, исполняемых менестрелями со слезами на глазах, но, пожалуй, мало кто ведает оборотную сторону истины,приведшую к безрассудному поединку.

Солнце уже зашло за горную цепь, полукругом отгораживающую Хитлум от всего остального мира. Горные пики окрасились в нежно-розовый цвет, сверкая в последних отсветах ускользающих лучей изысканными сладостями, невольно притягивающими взгляд и заставляющими облизнуться.
Спешившись, я не глядя, бросил поводья, подбежавшему ко мне взъерошенному мальчишке, исподлобья с затаенным интересом осматривающего меня.
- Неужели боишься? – фыркнул я, поворачиваясь к нему и для подтверждения своего желания к спокойным переговорам на высшем уровне, а так же, чтобы не повторить«доблестный подвиг» отца, завязал на рукояти ремешок добрых намерений,затрудняющий выхватывание меча из ножен. Мальчик немного помедлил, забавно склонив голову на бок. Рваные взъерошенные волосы цвета меди упал на хрупкое плечо.
- Тебя? – наконец подал голос конюх. – Нет, лорд, мне тебя бояться не позволяют последние пять лет. Просто, ответь, можно ли жить дальше после плена и насилия?
Я вздрогнул, прищуриваясь, пристально всматриваясь в лицо юноши. И чем дольше я смотрел в небесно-голубые глаза, успевшие повзрослеть раньше времени, тем сильнее мне становилось не по себе. Пленный, сумевший волею Валар, не иначе,сбежать из мертвой твердыни.
Совсем забыв о цели своего визита, я присел на корточки и улыбнулся: -Бесспорно, есть. Жить стоит уже только потому, что тебе сохранили жизнь. Живи для других, для своего народа, для своего короля.
Юноша кивнул, уводя спотыкающегося, уставшего коня. Но напоследок, обернувшись,бросил: - Лорд, благодарю. Ты не такой, как все они из Первого Дома. Ты другой.Ты достоин был короны нолдор.
Решив больше не останавливать, я проследовал в цитадель, где в тронном зале меня уже ждал Нолофинвэ, предупрежденный о моем визите.
Зайдя в высокий, ярко освещенный зал, резко отличающийся от массивной сумрачности сводов крепостей Первого Дома своей простотой и легкостью, я застал дядьку, склонившегося над картами и что-то пристально разглядывавшего.
- Ноло! – позвал я финвиона, не решаясь подойти к нему без приглашения. –Дядька Нолофинвэ, мне с тобой нужно обсудить…
- Нет, Майтимо, - не отрываясь от карт, резко проговорил Аракано. – Это мне нужно с тобой обсудить одну вещь. Сядь, - он небрежно махнул рукой в сторону трона, возвышающегося над всем залом. – Сядь и слушай внимательно.
Я не смог не повиноваться, ошарашено смотря на него, опускаясь на уютный,глубокий трон с высокой резной спинкой.
- Поклянись мне, Майтимо, что, как только Камни попадут вам в руки, вы тот час покинете Белерианд, увозя проклятый свет в Валинор, подальше от искушений и соблазнов.
- Ноло? – моему изумлению не было предела. – О чем ты?
- Нэльо, - Аракано отложил в сторону карту Ангбанда и горько усмехнулся. –Разве ты не видишь? Или Клятва вам окончательно затмила разум? Паука нужно давить в его логове, пока он не опутал паутиной всё вокруг. С каждым днем пленных эльдар становится всё больше. Всё больше попадают в плен женщины и дети. Знаешь, сколько лет юноше, присматривающему за конюшнями? Нет? Двадцать.Всего двадцать, пять из которых он провел в плену. Вспомни себя в этом возрасте. В двадцать лет ты еще беспечно бегал, не обремененный ни чем, даже младшими братьями.
- И что ты предлагаешь? – серьезно спросил я, даже не предполагая, куда клонит дядька.
- Выход один. Вызов на поединок.
- Ты спятил? Лучше сразу к Намо. И легче, и без последствий, - выдохнул я,осматривая Ноло, пытаясь найти признаки безумия.
- Нет, Майтимо. Я в здравом уме и твердой памяти. И, знаешь, лучше бы, я, и вправду, помутился рассудком, потому что, не хуже тебя, понимаю безрассудство замысла. Но по-другому я не могу. Так же, как по-другому не смог Финдекано, -Нолофинвэ поднялся на ноги и уверенно подошел ко мне, сняв со своего чела венец и, надев мне его на голову. – Прощай, племянник. Прощай. И немедленно покинь Хитлум до наступления утра. Передай право власти Финьо, когда меня не станет. А может быть…- тут он неожиданно лукаво подмигнул - … еще отпразднуем победу над общим врагом.

Я встаю со стула и, отложив затупившееся перо, прикрываю, ноющий тупой болью, культу правой руки, накрепко зажав ее ладонью.Рассеянный взгляд бесцельно скользит по покоям, в надежде зацепиться за ускользающие обрывки памяти. Зачем я это делаю? Почему именно сейчас, когда на рассвете предстоит вновь убивать своих сородичей? Для кого я оставляю жалкие пометки на листах бумаги, таких хрупких и ненадежных, как сама жизнь? Нас осталось мало, мало тех, кто еще хранит в себе память о беспечных днях в Валиноре. Может быть, моя попытка вспомнить – это последняя дань, всем тем, кто, несмотря на наше предательство на холодных берегах Арамана, простил нас?

@темы: рассказы, Финголфин, маэдрос, другие

---

11 историй о Нолофинвэ, цикл фанфиков, часть пятая (истории 10-11)

[vinyawende]

Часть пятая 5-456 годы Первой Эпохи

Название: Хрупкий мир
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Финдекано, Турукано, Арэльдэ, Майтимо, упоминаются другие сыновья Феанаро, Финвэ, Феанаро, Аракано, Эленвэ, Манвэ, новые персонажи.
Рейтинг: PG-13(12+)
Жанр: драма
Размер: 4 837 слово, мини
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: 5-6 годы Первой Эпохи, Эндорэ. Лагерь нолдор Нолофинвэ у озера Митрим, после возвращения Финдекано из его похода в Ангамандо. Лето, осень, зима и весна. Разговоры по душам. Надежды на лучшее, готовность к худшему - хрупкий мир разделенного народа нолдор.

Соблазн воспользоваться осанвэ был велик, хотя Нолофинвэ и помнил, что делать этого нельзя. С первых шагов по земле Эндорэ стало понятно: здесь опасно держать разум открытым. Где-то рядом таился Моринготто, а как знать, когда и каким образом Враг захочет омрачить чужой рассудок.
Лучше запереть свое сознание понадежней и довольствоваться словами. Правда, после Хэлкараксэ, где все привыкли прибегать к осанвэ куда чаще, чем делали это даже в Валиноре, поначалу было странно и трудно сдерживаться. Но Нолофинвэ за все годы Солнца ни на мгновение не опускал барьер аванирэ. Даже когда Финдекано отправился в свой безрассудный поход к Ангамандо.
Впрочем, как раз тогда удержаться оказалось, пожалуй, проще, чем обычно. Все равно не дозовешься, не станет ведь сын так объявлять свое присутствие вблизи вражеской твердыни. Да и самому Нолофинвэ уж точно не следовало тянуться туда открыто. Не хватало еще ко всем бедам и разум потерять.
А вот сейчас, при ярком свете дневного светила, в своем же лагере на берегу озера, так и хотелось позвать по имени. Быстро, ни один Враг не успеет заметить.
Нет, все-таки лучше вслух:
— Турукано!
— Я здесь, отец!
Ответ раздался совсем рядом, из-за ближайших прибрежных кустов, так что Нолофинвэ пришлось сделать всего несколько шагов, чтобы обойти их и увидеть сидящего на траве сына.
Нолофинвэ тоже сел. Голова у него немного кружилась, так что сидеть было проще, чем стоять. Быстро же он отвык от таких нагрузок. В Хэлкараксэ за одну стоянку ему случалось делать больше, и не кружилась голова. Или он не замечал.
Нолофинвэ поморщился. Так и идет на ум Хэлкараксэ. Хотя пора бы уже уяснить хорошенько, что Льды остались позади. Давно пора. Пять раз приходила в эти земли весна, четыре раза созрел урожай. Народ Нолофинвэ убедился, что холода, пусть они и придут неизбежно, не будут слишком мучительны.
Домов — простых и похожих друг на друга, но теплых и добротных домов — построено довольно, чтобы все могли поместиться в них. Эти дома даже стали со временем украшать резьбой, и они уже были не так одинаковы. И на свеже вытканном полотне снова появилась вышивка. И ничьи руки до сих пор не были обагрены кровью живущих на южном берегу... А теперь и вовсе...
— Все живы? — спросил Турукано подчеркнуто беспечным тоном, так что сразу стало ясно, о ком именно он спрашивает.
— Живы, — ответил Нолофинвэ, кивком показывая, что понял вопрос. — Я даже думаю, что, если не будет внезапного ухудшения, жизнь его уже вне опасности, и однажды он совершенно поправится. Только вернуть потерянную кисть не получится. На это никакого искусства не хватит, мы не валар.
При последних словах уголки губ Нолофинвэ дрогнули, словно он хотел усмехнуться, но передумал.
— Что же тогда ты делал там всю ночь и почти половину дня? — удивился Турукано.
— Я не сказал, что он поправится сам по себе, если просто оставить его в покое, — вздохнул Нолофинвэ. — Для целителей там еще очень много работы. А Финьо тревожится за него. Когда Финьо становится слишком страшно, он зовет меня. Все просто.
Нолофинвэ улыбнулся, Турукано, глядя на него, улыбнулся тоже.
— Но на деле особых причин для беспокойства нет, — продолжал Нолофинвэ. — Он, конечно, был на пороге смерти, однако мы уже знаем: не каждый, кто побывал на том пороге, действительно умирает. А у наших целителей...
— О, да, — не слыша последних слов Нолофинвэ, сказал Турукано. — Иначе в этом лагере вообще никого бы не было.
—... достаточно опыта, чтобы удержать его, а не подтолкнуть к Чертогам Ожидания. В этом ему повезло, — договорил Нолофинвэ. Слова Турукано он услышал, но не стал ничего отвечать, только накрыл его руку своей.
— Повезло и не в этом одном, — сказал Турукано. — Сейчас его вид и его история будят в сердцах нашего народа сострадание к нему и ненависть к Врагу. Кто знает, что они могли бы разбудить там раньше... Кто пожалел бы его в первые дни жизни здесь, когда мы, сами едва живые, оплакивали наших мертвых?
Нолофинвэ снова ничего не сказал. Турукано покачал головой.
— Нет, наверное, кто-то пожалел бы. Но меня бы не было среди них. И многих не было бы. Теперь... — он вздохнул. — Разумеется, жалко.
Нолофинвэ все еще молчал. Молчать было настолько же проще, чем говорить, насколько сидеть — проще, чем стоять. До чего же он устал! Хотелось уснуть прямо сейчас, прямо здесь, и не просыпаться долго. Но он пришел говорить с сыном, а не спать. Хотя до сих пор Турукано, похоже, больше нуждался в возможности выговориться, чем в его ответах.
Но теперь Турукано умолк. Задумался. Или все-таки ждал от отца каких-то слов.
— В первые дни все было иначе, чем сейчас, — делая над собой усилие, чтобы собраться с мыслями, сказал Нолофинвэ. — Не случайно, мы и узнали обо всем не тогда, а лишь недавно. И нет нужды думать, что могло бы быть. У нас достаточно проблем с тем, что есть.
— И их станет больше, когда сюда явятся остальные сыновья Феанаро, — сказал Турукано. — А они явятся. Ведь им непременно захочется увидеть брата, раз уж он, — уголок рта Турукано дернулся. — Так близко.
— Они уже были здесь, — ответил Нолофинвэ.
— Как?! — Турукано почти вскочил, но все же сдержался. — Как они могли попасть в лагерь незамеченными?
— Посредством хитрости и чар, — усмехнулся Нолофинвэ. — Моих, разумеется.
— Отец? — Турукано посмотрел на Нолофинвэ с изумлением.
— Мне стоит немалых сил удерживать народ от мщения, даже когда наши родичи сидят по другую сторону озера, — сказал Нолофинвэ уже совершенно серьезно. — И я не желал бы, чтобы все мои старания пошли прахом из-за чьего-то неосторожного слова или даже надменного взгляда. Поэтому я скрыто провел их по лагерю и так же скрыто вывел обратно.
— И они согласились? — спросил Турукано, который выглядел порядком ошеломленным этой историей.
— Им было все равно, — пожал плечами Нолофинвэ. — Но и выбор-то невелик. Я не стал бы рисковать, позволяя им всем сразу войти сюда в открытую, а они не хотели ждать.
— Ясно, — сказал Турукано. — Что же потом?
— Ничего, — ответил Нолофинвэ. — Они увидели брата, убедились, что он жив и о нем заботятся, и уехали.
— Вот как. А они не хотят забрать его к себе, чтобы заботиться самим? — спросил Турукано.
— Хотят. Они даже приехали в сопровождении целителей, а так же взяли с собой лошадей и носилки. Но когда их целители взглянули на раненого... — Нолофинвэ покачал головой. — Им даже говорить ничего не пришлось, яснее ясного было, что они не знают, что со всем этим делать.
— Должен же у них был появиться опыт за годы здесь, — заметил Турукано.
— Конечно, но это опыт лечения ран, полученных в бою. А крайняя степень физического и душевного истощения, когда причин для возможной смерти так много, что трудно даже сразу увидеть их все, — не то, с чем они привыкли сталкиваться. В этом несравнимо больше наш опыт. Хотя случай, — Нолофинвэ тяжело вздохнул. — И отличается ото всего, что мы видели раньше. Раны, нанесенные с заведомым стремлением мучить, терзать и получать удовольствие от чужих страданий... — по лицу Нолофинвэ пробежала судорога. — Они другие... на ощупь. Но пока мы справляемся. Справятся ли на том берегу, я не уверен. И не хочу, чтобы все усилия пропали даром. — По тому, каким тоном Нолофинвэ произнес "все усилия", было понятно, что он говорит не только и не столько о работе лекарей. — Так что пока он останется здесь.
— Но ты не единственный целитель в нашем лагере, и не обязан сам им заниматься, — напомнил Турукано. — У тебя и так от всего этого снова седина в волосах.
— Не единственный, и даже не лучший. Но я уже сказал, почему это делаю. А седина... — Нолофинвэ пожал плечами. — Пройдет. До этого прошла ведь, а теперь Финдекано вернулся невредимым... — на мгновение Нолофинвэ замолчал, а потом вдруг настойчиво произнес: — Пообещай, если когда-нибудь ты соберешься покинуть меня и уйти куда-то, неважно куда... — он вздохнул. — Пообещай, что скажешь мне об этом.
— Я никуда не собираюсь, — быстро возразил Турукано.
— Все равно, — ответил Нолофинвэ.
— Хорошо, — сказал Турукано. — Обещаю, что не стану исчезать без предупреждения. Когда бы и куда бы я ни решил уйти, ты непременно узнаешь прежде, чем это случится.
— Спасибо, — со слабой улыбкой сказал Нолофинвэ.
— Финьо и Арэльдэ тоже попросишь дать тебе такие обещания? — усмехнулся в ответ Турукано.
— Они уже дали, и Финьо не пришлось даже просить об этом, — серьезно ответил Нолофинвэ. — Теперь мне будет легче жить. Немного. Когда я почувствовал, куда он отправился...
Нолофинвэ резко оборвал фразу. Все закончилось, незачем этим бередить душу Турукано, ему и самому тяжело.
— Все позади, отец, — сказал Турукано, высвобождая пальцы из ладони отца и тут же накрывая его руку свой в том же самом утешительном жесте. — И уж это не повторится, будь спокоен. Такое невозможно повторить.
— Ты прав, — кивнул Нолофинвэ. — Спасибо.
— Не за что, — ответил Турукано. — Ты выглядишь очень усталым, — заметил он. — Тебе надо пойти отдохнуть. Сейчас ни к чему загонять себя до предела.
— Да, я устал, — честно признался Нолофинвэ. — И спать ужасно хочется, но совсем не хочется двигаться с места.
— Тогда ты можешь спать прямо здесь, — предложил Турукано. — А я буду беречь твой сон, — и, как будто смутившись, добавил: — Все равно сегодня не мой черед идти в дозор.
— О, ну раз так, то я просто не могу отказаться, — ответил Нолофинвэ, широко улыбаясь.
Он растянулся на траве и пристроил голову на колени Турукано. Лежать так было удивительно удобно и спокойно, и Нолофинвэ тут же начал засыпать. Но прежде чем успел совсем уйти в грезы, он почувствовал, что Турукано осторожно и ласково гладит его по волосам. Сразу вспомнился почему-то отец: как в детстве Нолофинвэ, бывало, засыпал, положив голову ему на колени... как потом, когда все было уже плохо, хотелось иногда дотронуться, поддержать, утешить, жестом выразить то, на что не хватало слов... Но не вышло ни разу.
На глаза навернулись слезы, однако еще до того, как соленые капли вырвались из-под ресниц и побежали по щекам, Нолофинвэ все же уснул.

***

День выдался не особенно теплый, но солнечный и приятный, из тех, которыми, предчувствуя зиму, дорожишь даже больше, чем лучшими из дней разгара лета. Безоблачное небо отражалось в воде озера Митрим и делало ее лазурно-голубой. Нолофинвэ с наслаждением глядел по сторонам и вдыхал прохладный воздух.
Последнее время он был очень занят: ко всем постоянным заботам добавился сбор и учет урожая, дел стало столько, что минуты свободной не было.
Так случалось каждую осень, и усилия, приложенные сейчас, конечно, с торицей окупались тем, что зимой никому не приходилось голодать, поэтому Нолофинвэ, как и все прочие эльдар, не жаловался. Но напряжение все равно давало о себе знать, и теперь, когда появилась возможность просто пройтись по берегу озера, Нолофинвэ чувствовал себя, будто выздоравливающий после ранения, которому впервые позволили выйти прогуляться. Все казалось лучше и прекрасней, чем обычно, и в то же время, сил было слишком мало, чтобы радоваться этому в полной мере.
С этого мысль как-то сама собой перескочила на того раненого, которого в лагере за глаза так и называли просто "раненый" или "он", избегая любого имени. Ему теперь тоже можно было выходить, но, конечно, у озера он не появлялся, слишком далеко. Пока у него едва хватало сил сделать несколько шагов за пределами дома, где им занимались целители...
Вдруг Нолофинвэ увидел, что ему навстречу своей обычной быстрой и уверенной походкой шагает Арэльдэ с неизменным белым луком за спиной. Заметив Нолофинвэ, она сделала своим спутникам, также вооруженным луками, знак, что догонит их позже, и заспешила к нему.
Это сразу же отвлекло Нолофинвэ ото всех посторонних мыслей. Они с дочерью не видились, кажется, несколько дней, хотя и жили в одном доме. Так что он успел соскучиться.
— На охоту или с охоты? — спросил Нолофинвэ, когда Арэльдэ подошла достаточно близко.
— С охоты. И на охоту, — ответила она.
Нолофинвэ изумленно поднял брови. Арэльдэ была неутомимой охотницей, но выходить на промысел так часто, пожалуй, слишком даже для нее.
Угадав его мысли, Арэльдэ улыбнулась как-то особенно беспечно.
— Я не устаю, — сказала она. — За меня не тревожься, отец.
Но от этих слов Нолофинвэ не стало легче. Напротив, они словно задели какую-то струну в сердце, и он как наяву услышал опять голос Аракано, когда-то сказавшего ему почти то же.
Арэльдэ, казалось, и сама вспомнила о брате. Во всяком случае, лицо ее сделалось разом бледнее и серьезнее. А потом она тряхнула головой и сказала:
— Я слышала, как пара эльфов из местных говорили друг с другом об Арьо, будто бы он погиб, сразив предводителя большого воинства орков. Если честно, мне не хватило сил вмешаться и переубедить их. Тяжело рассказывать об этом.
Нолофинвэ вздохнул.
— Ничего, — ободряюще сказал он. — Просто тем, кто не был в Хэлкараксэ, не понять, что на самом деле совершил наш Арьо. Но они видят, наш народ чтит его, как героя, и ищут тому свое объяснение. Во всяком случае, его помнят. И будут помнить. Недавно ко мне приходила одна пара: они простили моего позволения назвать своего сына в честь Аракано.
— Сына! — воскликнула Арэдэль. — Но не собираются же они сейчас заводить детей?
— Нет, — ответил Нолофинвэ. — Не сейчас, но когда-нибудь после. Знаешь, я рад, что есть кто-то, кто думает о будущем, счастливом будущем, в этих землях, потому что о прошлом мы все думаем слишком много, а настоящее...
Нолофинвэ умолк, не договорив.
— Так ты дал разрешение? — спросила Арэльдэ и уточнила: — Чтобы они назвали сына Аракано.
— Дал, конечно, — ответил Нолофинвэ.
— Хорошо, — сказала Арэльдэ. — Хотя странно, наверное, будет узнать, что кто-то другой носит имя, которое раньше было только его.
Нолофинвэ усмехнулся.
— Ну, и твое, конечно, — спохватилась Арэльдэ. — Но ему бы это понравилось.
— Я тоже так думаю, — сказал Нолофинвэ. — А мне не жалко. Наоборот, я всегда чувствовал, что имя, данное мне твоей бабушкой Индис, заслуживает большего внимания и более частого употребления.
Оставшихся за Морем родичей в разговорах обычно старались не упоминать. Но в семье Нолофинвэ это неписаное правило не соблюдалось, и сейчас отец с дочерью улыбнулись друг другу, как будто у них был общий секрет.
Однако чем дольше Нолфоинвэ смотрел на Арэльдэ вблизи, тем отчетливее видел, что она обеспокоена чем-то и, возможно, даже сердита.
— Ты заметила что-нибудь во время охоты? — спросил он. — Твари Моргота?
Арэльдэ мгновение поглядела на него с недоумением, потом покачала головой.
— Нет, я сказала бы, — ответила она.
Конечно, сказала бы. Нолофинвэ и сам это знал, так что вопрос задал просто на всякий случай.
— Что тогда? — снова спросил он.
Мгновение Арэльдэ как будто собиралась опять сказать, что беспокоиться не о чем, но потом вздохнула и сказала другое:
— К нам нынче зачастили посетители с того берега. Лучше мне держаться от них подальше.
— Почему? — спросил Нолофинвэ с нарастающим беспокойством. — Кто-то из них причиняет тебе неприятности?
Он сам приложил много усилий, чтобы эти "посетители" могли появляться в лагере открыто, не вызывая слишком больших проблем и не подвергая опасности свою жизнь. Или чужую. Но все равно Нолофинвэ никогда не мог быть совершенно уверен, что ничего плохого не произойдет. Бывали моменты, когда он отчаянно желал, чтобы их просто не было не только в этом лагере, но и вообще нигде поблизости. И сейчас определенно настал один из таких моментов.
— Хуже, — горько усмехнулась Арэльдэ. — Они ведут себя так, словно ничего не случилось... не только в Арамане, но даже и до. Недавно... — она запнулась и поморщилась, словно ей было трудно или неприятно произносить что-то. — Один из них окликнул меня, заговорил со мной, и я ответила, а потом вдруг поняла, что говорю с ним и улыбаюсь ему... Как раньше. Это было ужасно! Неправильно.
Голос Арэльдэ дрогнул, и она сильно закусила губу.
Нолофинвэ чувствовал облегчение пополам с состраданием. Нового зла не случилось. Все отголоски старого. Однако и эти отголоски причиняют боль. Бедная его девочка!
— Но броситься на него и убить, тоже было бы неправильно, — продолжала тем временем Арэльдэ. — Наверное.
Нолофинвэ невольно вздрогнул, но ответил спокойно:
— Убить другого эльда — всегда неправильно.
— Знаю, — сказала Арэльдэ. — Но в Хэлкараксэ я думала иначе.
— В Хэлкараксэ неправильно было все, — ответил Нолофинвэ. — Мы не сможем жить нормальной жизнью, если станем оглядываться на то, что думали и говорили в то время.
— Знаю, — повторила Арэльдэ. — Только бывает трудно помнить об этом.
— Мне тоже, — признался Нолофинвэ. — Но мы должны. Так что же ты сделала?
— Тогда? Убежала. Мне было так плохо, словно я опять надышалась черным ядовитым туманом. — На лице Арэльдэ вдруг появилось вредное выражение. — А может, и не стоило убегать. Если бы меня стошнило прямо на его сапоги, он, возможно, догадался бы, что в настоящее время я не в настроении поддержать его игру.
С именами сыновей Феанаро у Арэльдэ были те же трудности, что у остальных: лицом к лицу с обладателями произносить их еще получалось, если иначе не обойтись, но другие разговоры при упоминании кого-то из феанариони превращались в шарады. Более или менее легкие. На этот раз скорее менее, впрочем, подумав, Нолофинвэ решил, что не так уж важно, кого из своих прежних друзей имеет в виду его дочь.
Арэльдэ тем временем совсем помрачнела.
— Иногда мне кажется, что мы не должны были оставаться здесь, — сказала она. — Что надо было уйти за горы, подальше от них. А этот лагерь сжечь, просто сжечь, когда они его бросили при нашем появлении.
— Подальше от них означало бы и подальше от Моргота, а мы пришли сюда не за этим, — напомнил Нолофинвэ. Об идее сжечь лагерь он даже говорить ничего не стал.
— Ты прав. Конечно, прав, — вздохнула Арэльдэ. — Просто мне тяжело держать себя в руках. Но охота помогает, а повара и коптильщики не жалуются. Так что я пойду.
Она быстро поцеловала Нолофинвэ в щеку и ушла прежде, чем он успел еще что-то сказать.
По правде говоря, Нолофинвэ и не знал, какие слова могли бы сейчас принести ей утешение, поэтому не окликнул ее, а только смотрел вслед, невольно ежась на внезапно поднявшемся ветру.
Стало заметно холоднее, и тут же заломило кончики пальцев. Нолофинвэ с досадой вспомнил, что не взял с собой рукавицы.

***

Середина зимы была для Нолофинвэ непростым испытанием. Он чувствовал себя подавленным и поневоле старался отыскать хоть малейший признак приближения весны, но не находил ничего.
В первую зиму Нолофинвэ едва мог заставить себя верить, что весна когда-нибудь снова наступит. На пятый раз стало все-таки проще. Наверное, когда-нибудь он совсем привыкнет и, может быть, даже полюбит это время года.
Когда-нибудь. А пока нужно набраться терпения. Можно пока утешиться тем, что даже в низком и сумрачном зимнем небе парят огромные орлы. После того как орел вернул ему Финдекано, увидеть одного из них в вышине было всегда радостно: живое напоминание о том, что за Морем, есть кто-то, кому не все равно. Несмотря ни на что не все равно. И может быть, даже сейчас, в этот самый момент, взгляд знакомых сияющих голубым светом глаз, которые видят все в Арде, направлен именно на него.
А если так, он не может сдаться, потому что устал, или позволить себе совершить ошибку, потому что ошибок совершено уже предостаточно и какая после этого разница. Нет, Нолофинвэ и раньше знал, что не может, но парящие орлы одним своим присутствием будто делали эту ношу легче, и уже не так трудно становилось всегда держать спину прямой.
— Айя, Нолофинвэ!
Оклик был негромкий, но неожиданный, и не потому даже, что Нолофинвэ засмотрелся на орла вдалеке и не заметил, как к нему приблизился эльда. Просто не думал он встретить этого эльда здесь, у озера. Привык считать, что тот еще слишком слаб для подобных прогулок. Тем более, в одиночку.
И все же он был здесь. Один. Видимо, в последнее время его здоровье заметно окрепло.
Говоря по правде, с тех пор как Нолофинвэ перестали привлекать к делу как целителя, он мало следил за выздоровлением их гостя и редко виделся с ним. А если уж быть откровенным до конца, Нолофинвэ старался избегать этих встреч, считая их бессмысленными.
Отношения между ним и первенцем Феанаро никогда не были настолько теплыми, чтобы уютно молчать вместе. Теперь тем более. А говорить им совершенно не о чем.
Все вопросы, что были у Нолофинвэ, были к Феанаро. Все слова, которые он желал сказать, следовало бы произнести, глядя в лицо Феанаро. Все, что могло бы произойти, было бы между ним и Феанаро. Но Феанаро мертв. И вопросов нет больше. Слова бесполезны. А делать нечего.
Ни один из сыновей Феанаро не может отвечать вместо него. Без толку требовать этого от них. Особенно от этого, и так уже измученного ударами судьбы. Потому и не о чем говорить.
— Айя, — ответил Нолофинвэ.
После этого воцарилось молчание. У Нолофинвэ даже мелькнула мысль, что они могли бы просто разойтись каждый своей дорогой, места предостаточно. Но Майтимо выдохнул облегченно, будто нашел, что искал, или сделал что-то, на что не мог прежде решиться, и зашагал рядом с Нолофинвэ.
— Я хотел поговорить с тобой, — сказал он через некоторое время.
На это Нолофинвэ не ответил ничего. Перебивать своего нежданного собеседника он не собирался: хочет говорить — пусть, может, ему и правда нужно. Но и ободрить его не мог. Не было ни сил, ни слов.
Так что Нолофинвэ только пошел несколько медленнее, чтобы его спутнику не было тяжело выдерживать темп.
Майтимо, если и заметил это, виду не подал. У него, казалось, тоже вдруг возникли трудности со словами. Он молчал, сосредоточенно глядя прямо перед собой, потом осмотрелся, словно ожидая обнаружить где-нибудь подсказку.
— Сколько снега кругом, — произнес он, наконец. — И так тихо. Словно все укрыл волшебный покров, который приносит покой. Иногда мне хочется, чтобы эта зима не кончалась.
Похоже, Майтимо искал не подсказку, а тему для разговора, вместо той, которую потерял или раздумал обсуждать. Из всех возможных замен он выбрал, определенно, худшею. Если бы Нолофинвэ не наблюдал за ним все время, подумал бы, что это насмешка. Но нет, ничего подобного. Просто неудачный поворот беседы.
Нолофинвэ отчетливо это понимал, но все равно почувствовал, как нутро опалило гневом. Впрочем, выпускать гнев наружу было бы неразумно, а контроля над собой Нолофинвэ не утратил. Так что ответил вежливо:
— Я все же надеюсь, что она закончится.
— О, — отозвался Майтимо, но если он что-то понял или почувствовал, это тоже не вышло наружу. Вслух прозвучало только: — Конечно, закончится. Некоторые вещи происходят независимо от наших желаний.
— К счастью, — сказал Нолофинвэ.
— Не всегда, — ответил Майтимо.
И снова повисло молчание, похожее на облака, полные мокрого снега.
О чем думал Майтимо, по лицу понять было нельзя. Нолофинвэ, когда вспышка гнева и в самом деле угасла, подумал, что желание Майтимо, в общем, можно понять. Ведь до конца зимы он здесь, в этом лагере, где ему, может, и не особенно рады, но зато не ждут и не требуют ничего. Он не должен взваливать на себя ответственность за судьбу народа, что неминуемо произойдет, как только Майтимо вернется к своим.
А такой груз трудно принимать с радостью. Это Нолофинвэ знал по себе. Хотя со временем ко всему привыкаешь, так что доверить его потом кому-то другому еще труднее. И это Нолофинвэ тоже знал по себе. Ответственность за своих нолдор он точно больше не собирался никому отдавать. Он честно пробовал. Хватит. Да и народ не доверится никому другому. Особенно никому из потомков Феанаро.
Тут тоже нечего было обсуждать, все и так даже слишком ясно.
Но и просто разбежаться в разные стороны, позволяя этой неудачной попытке разговора занозой остаться в памяти, тоже нельзя. Так что Нолофинвэ снова заговорил:
— Весна — беспокойное время, но сил у тебя до нее еще прибавится, и, может быть, она понравится тебе больше, чем ты думаешь.
Он произнес эта настолько дружелюбным и легким тоном, насколько мог. Потом кивнул своему собеседнику, показывая, что это возможность спокойно завершить их разговор и попрощаться.
Майтимо понял это и принял с готовностью. На его лице мелькнула даже тень улыбки, когда он сказал:
— Возможно, так все и случится.
И тоже чуть склонил голову.
Теперь можно было расходиться, напоследок пообещав друг другу продолжить беседу когда-нибудь после. Но Майтимо вдруг сдвинул брови — в первый раз на его лице отразилось что-то, кроме тщательно поддерживаемого вежливого спокойствия, — и с заметным усилием произнес:
— То, о чем я хотел поговорить... — здесь он остановился и вздохнул. — Полагаю, мне нужно больше времени, чтобы обдумать это.
Его слова прозвучали странно: как почти-просьба или даже почти-извинение.
— Сколько угодно, — ответил Нолофинвэ без улыбки, потому что улыбку его собеседник мог бы, пожалуй, истолковать превратно.
На этом они, наконец, расстались на очень кстати подвернувшейся развилке тропы. Майтимо свернул обратно к лагерю, а Нолофинвэ пошел дальше вдоль берега. Он был рад, что этот странный и неловкий для обоих разговор закончился. И ему даже не было любопытно, что именно Майтимо собрался обдумывать.
Любопытство тоже требует сил, а у Нолофинвэ их сейчас было в обрез.
— Скорее бы, скорее бы весна, — прошептал он.
Тут же смутился: хоть и тихо, а все-таки вслух. Так кто-нибудь и услышит, пожалуй, а у него нет права пугать других своей слабостью.
Но на этот раз рядом никого не было, его слова не могли достичь ничьих ушей. И все же, словно в ответ на них, белые облака прорезал золотой солнечный луч, еще не теплый, но удивительно яркий. От этого небо стало выше, а воздуха как будто больше. Нолофинвэ сделал глубокий вдох и улыбнулся.

***

— Скучаешь? — спросил Нолофинвэ.
— Думаю, — ответил Финдекано.
Он зябко передернул плечами, хотя было тепло и даже немного жарко: весна подходила к концу, готовясь уступить дорогу лету. Нолофинвэ, заметив этот жест, тут же обнял Финдекано одной рукой. Тот не возражал, и некоторое время они стояли так вдвоем, глядя на озеро. И на другой его берег.
— Все не пойму, что я на этот раз сделал не так, — задумчиво произнес Финдекано.
— Ты? Не так? — удивился Нолофинвэ. — Самый придирчивый критик едва ли нашел бы что-нибудь. — И сам же усмехнулся. — Впрочем, может быть, я недооцениваю придирчивых критиков. Но все равно, по-моему, ты все сделал правильно.
— Тогда почему ничего не изменилось? — спросил Финдекано.
— Майтимо бы с тобой не согласился, — ответил Нолофинвэ. — Он вернулся домой из лап Моргота, это — огромная перемена.
— Да, — кивнул Финдекано. — И за год, пока он был здесь, мы с ним снова стали друзьями, словно бы не было между нами... — он остановился на мгновение, — всего. Но для наших народов.... — Финдекано опять запнулся, потом сказал с досадой: — Ну вот, я уже даже не могу сказать "для нашего народа". Не важно, — он поморщился, но продолжил уже спокойнее: — Для остальных ничего не изменилось. Или почти ничего. А ведь когда я нашел Майтимо, мне показалось, что это может исцелить вражду между нолдор. Не могу объяснить почему, но, когда вернулся, я был почти уверен и даже рассказывал об этом Турьо в первую ночь после своего возвращения. А он слушал меня и не спорил, хотя у него, должно быть, тысяча возражений. Наверное, слишком рад был меня видеть, — тут Финдекано улыбнулся.
— Еще бы. Безумно, как и все мы, — сказал Нолофинвэ, и чуть крепче сжал плечо сына. — Но молчал он не только поэтому. Турукано теперь многое держит в себе, — Нолофинвэ вздохнул. — И я очень благодарен ему за то, что он не подливает масла в огонь. Тут и без этого все готово вспыхнуть. По крайней мере, было готово еще недавно. Но пока что не вспыхнуло, и я рад уже одному этому. А большего требовать не вправе, ни от Турукано, ни от других.
— Но это тупик, этот путь никуда не ведет, — сказал Финдекано, впрочем, без возмущения, как-то очень ровно.
— Да, — тем же тоном согласился Нолофинвэ. — И именно поэтому мы никуда не идем. А другого пути нет. Или я не вижу его, — он улыбнулся.
Улыбка вышла усталой.
Финдекано молчал.
— Конечно, своим поступком ты указал другой путь, — продолжал Нолофинвэ. — Но это путь чуда, а сотворить чудо способен не каждый, даже из тех, кто видел, что чудеса бывают. Как не каждый, увидевший полет, может сам подняться в небо.
— Но ты-то точно можешь летать! — горячо откликнулся Финдекано, и сам рассмеялся своей горячности.
Нолофинвэ опять улыбнулся. В этот раз веселее.
— Может, ты и прав, — легко согласился он. — Но перья на крыльях не отросли пока. Я еще похожу по земле, если не возражаешь.
Финдекано вдруг побледнел, лицо его застыло, и он с силой сжал свободную руку Нолофинвэ обеими своими. Резко выдохнул и сказал:
— Да, да, отец, ходи по земле. Побудь еще с нами.
— Финьо! — обеспокоенно воскликнул Нолофинвэ. — Что с тобой, Финьо?! О чем ты говоришь?
— Я не знаю, — ответил Финдекано.
Выражение лица у него стало более расслабленным, но он был по-прежнему бледен, и не выпускал руки отца.
Оба поняли, что произошло. Предвидение, случайное, короткое и неясное, накатило волной и схлынуло, не оставив никакого ключа, к чему оно относилось. С этим ничего нельзя было сделать. Только смириться и забыть, а иначе так можно и разума лишиться.
— Не бойся, никуда я не денусь, — сказал Нолофинвэ, ласково и беспечно, словно говорил с ребенком, а не со взрослым эльда.
— Конечно, — Финдекано через силу улыбнулся.
На мгновение он прижался лбом к плечу Нолофинвэ, потом отпустил, наконец, его руку и сам отступил на несколько шагов.
Они еще постояли молча, потом Финдекано тряхнул головой и спросил:
— Но все-таки что же теперь?
Нолофинвэ пожал плечами:
— Возможно, мы просто должны быть благодарны за то, что есть, и не ожидать большего.
— Нет, мне кажется, должно быть что-то еще, — возразил Финдекано. — Я чувствую. Но не вижу, что я мог бы сделать для этого.
— Ты уже сделал много, — ответил Нолофинвэ. — Не взваливай на себя все.
— Тогда кто? — спросил Финдекано.
— Не знаю, посмотрим, — ответил Нолофинвэ.
Ему вдруг пришло на ум, что Майтимо так больше и не пытался поговорить с ним до самого своего отъезда. А Нолофинвэ не стал напоминать ему о прежнем намерении. Едва ли стоило ожидать помощи от старшего сына Феанаро или еще кого-то с другого берега. Не вышло бы новых ссор — и то хорошо. А единство народа нолдор — просто еще одна вещь, потерянная безвозвратно.
Произносить это вслух Нолофинвэ не хотел, чтобы не расстраивать Финдекано еще больше.
Вместо этого он вспомнил еще кое о чем из прошлого, запустил руку в поясную сумку и сказал:
— Смотри, что я нашел среди своих вещей.
На его ладони лежали две плотно скатанные золотые ленты.
Пожалуй, рискованно было извлекать их на свет, мало ли о чем они могут напомнить Финдекано, но все же и прятать их было бы неправильно, а уж выбросить тем более.
— Я подумал, стоит вернуть это тебе, — продолжал он, в то же время следя за реакцией Финдекано.
К счастью, Финдекано улыбнулся, и не одними только губами, глаза тоже заблестели.
— Неужели ты пронес их через Льды! — воскликнул он.
— Это вышло почти случайно, — признался Нолофинвэ. — Но теперь я рад.
— Знаешь, я тоже, — сказал Финдекано. — Вплету их завтра.
— Хорошо, — ответил Нолофинвэ. — Вот будущее уже и обретает определенность.
Едва договорив, он рассмеялся, и Финдекано тут же присоединился к нему. И в этот миг они не тревожились ни о чем, хорошем или плохом, что могло ждать их впереди.

Название: Единственный шаг
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Финголфин, Фингон, Тургон, Арэдель, Маэглин, Эрейнион (Гил-Галад), сыновья Феанора, сыновья Арафинвэ, упоминаются Эол, Моргот.
Рейтинг: PG-13(12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 3405 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: 456 год Первой Эпохи, Эндорэ. Битва Внезапного Пламени разорила Арт Гален и унесла множество жизней.Финголфин вспоминает прошлое, размышляет о будущем и принимает решение.
Примечение: 1. В этом тексте используются синдаризованные формы имен большинства персонажей. Имя Арафинвэ фигурирует только в квэнийской форме, потому что оно было синдаризовано Финродом уже после смерти Финголфина. 2. Мидтул - предположительно, синдаризованная форма имени Митьятулвэ, точного соответствия в словаре не нашлось. 3. Митьятулвэ - близкий друг Нолофинвэ, с которым они знали друг друга с детства, не канонный персонаж, упоминался в двух фиках этого цикла: "Тревожный блеск" и "Тропа во тьме". 4. Даты: 1) по текстам Толкина: 320 год Первой Эпохи - рождение Маэглина, 400 год - гибель Арэдель, 422 год - совет Финголфина, на котором он призывает выступить против Ангбанда, но не получает поддержки, 455 год - Дагор Браголлах, 456 - поединок Финголфина с Морготом; 2) произволом автора фанфика: 415 год - рождение Эрейниона.

Ночь стояла удивительно тихая. Воздух был почти неподвижен. Наверное, поэтому в нем не слышался запах гари, и мельчайшие частицы пепла не летели с Анфауглит и не проникали с каждым вдохом в нос и горло. Звезды сияли ярко, так что легко выходило представить, будто всего, произошедшего за последний год, не случалось. И там, за стенами Барад Эйтель, все еще колышутся травы равнины Арт Гален, все еще стоят в силе и славе крепости нолдор, и их стражи держат в страхе тварей Моргота, а жители, не ожидая бед, поют под небесами. Время летней ночи течет медленно, как мед, и пахнет медом. А еще немного землей, за день прогретой солнцем. Но больше ничем.
Финголфин, стоя на вершине самой высокой из башен своей крепости, не торопился разрушить это приятное наваждение. Он позволял волнам памяти нести себя все дальше и дальше назад. К началу могущества нолдор в этих землях.
Тогда Маэдрос всех сумел удивить, и, пожалуй, больше всех самого Финголфина.
— Титул Верховного короля я принял, должно быть, от изумления, — однажды признался он Фингону.
Перед другими Финголфин об этом молчал. Верховному королю не пристало говорить таких вещей, даже в шутку, а особенно всерьез.
Финголфин хорошо понимал в ту пору, что для народа сыновей Феанора он чужой настолько же, насколько Феанор и его сыновья были чужими для его собственного народа. Правда, они, чтобы так отдалиться, хорошо постарались, а он не сделал ничего, но это мало что меняло. Если бы часть народа его не признала, титул не имел бы значения.
Однако те нолдор его признали. Не полюбили, конечно, нет. Но вроде как они с ним условились, что сделают все, чтобы быть друг другу полезными в битвах с Врагом. А для всего остального у тех нолдор были сыновья Феанора — лорды, чтимые наравне с валар. Да что там, превыше валар!
Как-то раз Финголфин обмолвился, что ему такое отношение со стороны народа было бы в тягость.
Молва подхватила это, а после принесла ответ, неизвестно от кого, да и не важно. Сказано было: Финголфин завидует и лукавит.
Он действительно лукавил.
Такое отношение не было бы, а точно было ему в тягость. Всегда, сталкиваясь с подобным, все равно с чьей стороны, он чувствовал мучительную неловкость и за себя, и за других. Словно они делали что-то такое, за что потом им непременно будет стыдно, а он поневоле становился этому свидетелем.
Так что Финголфин обычно старался как-нибудь аккуратно свести чрезмерное восхищение своей персоной на нет: кому-то показать, что он такой же эльда, как другие, с кем-то просто посмеяться вместе, а кое-кого и встряхнуть построже.
Потом он забывал об этих историях, крепко забывал, чтобы не поминать никогда, даже мимоходом.
— Так ты теряешь часть своей власти над душами, — однажды сказал ему Мидтул. — Исчезает слепое обожание и...
— И хорошо, — ответил Финголфин. — С меня довольно, что эльдар меня ценят...
— И появляется не слепое, — возразил Мидтул. — Что гораздо, гораздо дороже.
Финголфин, слыша это, почувствовал, как заливается краской, будто юноша.
— Вот уж скромность пуще жадности, — продолжал Мидтул и вдруг расхохотался. — Ценят, ценят, — повторял он сквозь смех.
Потом посмотрел в лицо Финголфина и резко остановился. Выдохнул.
— Прости, друг, — сказал негромко. — Напрасно я завел этот разговор.
Они заговорили о другом, и Финголфину сразу стало легче.
Теперь, когда он вспомнил все это, как будто снова потянуло гарью, хотя ветра все еще не было да и Мидтул погиб не в Браголлах, а почти на три сотни лет раньше, когда морготовы твари впервые попытались прорвать осаду.
Воины из отряда Мидтула вернули тело в крепость, и здесь его предали земле. Могила всегда утопала в цветах, которые начали расти там сами собой едва ли не с первого дня. Но это было маленькое утешение. Слишком маленькое.
Финголфину очень недоставало Мидтула в тяжелые времена, а еще больше в хорошие. Ведь были же и хорошие времена. Были. Когда крепости нолдор росли и ширились, полнились жизнью. Когда у нолдор снова стали рождаться дети, и их смех напоминал Финголфину, что его народ все же пришел к тому, о чем он с отчаянным упрямством мечтал когда-то в начале Хэлкараксэ.
Года не проходило, чтобы хоть один ребенок в тех землях, где жили эльдар Финголфина, не получил имя Аргон. Финголфину от этого было и радостно, и больно. Но больше радостно.
Его вообще многое радовало в ту пору, и тогда-то Финголфин позволил себе по-настоящему поверить, будто нолдор держат Моргота в руках, и больше Враг не сможет неожиданно навредить им.
Финголфин покачал головой, вздохнул. До чего же наивен он был! А ведь думал, что давно утратил способность тешиться иллюзиями. Думал, последние его иллюзии сгинули в пламени Лосгара. Почему-то его иллюзии всегда гибнут в пламени. Почему-то всегда не они одни. Нет, не следовало сейчас думать об этом. Лучше бы вспоминать.
Но хорошее больше не шло на ум. Вспомнилось расставание с Тургоном и Арэдель. С Идрилью. Дети сдержали слово, предупредили его о своем уходе.
— Благослови, отец!
Финголфин благословил от чистого сердца. Вот только переносить разлуку было все равно нелегко. Помогали мысли, что в тайном граде, они, по крайней мере, в безопасности. Пока однажды орел не принес ему ужасную весть — Арэдель пропала.
С тех пор Фингофин места себе не находил. В то, что дочь умерла, он не верил. Случись с ней такое, его душа в тот же миг разорвалась бы от боли. Да и угодить в лапы Моргота Арэдель не могла, он почувствовал бы. Почувствовал ведь, когда Фингон даже по своей воле пошел туда.
Но где же она теперь? Где? Дни и ночи Финголфин думал об этом, что бы ни делал, с кем бы ни говорил. Во сне он искал ее, почему-то в тумане Арамана, а наяву рассылал поисковые отряды во все концы Белерианда. Кто знает, куда могла направиться Арэдель, выбравшись из Нан Дунгортеб.
В самой Долине Ужасной Смерти тоже искали — туда ездил Фингон с добровольцами из числа своих воинов, но никаких следов они не нашли.
— Почему она не поехала к нам? — спросил Фингон, вернувшись с этих бесплодных поисков. — Арэдель впервые за две сотни лет покинула Гондолин и собралась в Химлад. В Химлад! — он повысил голос, сам не замечая этого.
— Уж не в обиде ли ты на нее? — вместо ответа спросил Финголфин.
Фингон помолчал несколько мгновений.
— Нет, не в обиде, — после паузы сказал он уже спокойно, негромко. — Но все время думаю об этом. Почему Химлад? Она ведь, кажется, даже после примирения едва разговаривала с Келегормом и Куруфином. И вдруг помчалась к ним, называла их своими друзьями, словно когда-то в Валиноре. Почему? Не назло же Тургону?
Финголфин покачал головой.
— Нет, не думаю, что назло. Может быть, она простила их наконец, и потому-то ей не сиделось на месте, потому так хотелось их увидеть, чтобы впредь жить с легким сердцем.
— Прощение — это прекрасно, — вздохнул Фингон. — Но знаешь, я предпочел бы, чтобы они по-прежнему были ей отвратительны, только бы она была цела и невредима в Гондолине. Или здесь. Даже лучше, если здесь. Я безумно соскучился.
— Я тоже, мой дорогой, — сказал Финголфин. — Я тоже.
Где она? Где? Время шло. Ответа не было слишком долго. Но все-таки он отыскался. Пришел из Химлада. Арэдель добралась туда. Добралась. Жила. И пропала.
Какая жестокая насмешка судьбы! В одиночку пересечь Долину Ужасной Смерти, чтобы вновь исчезнуть, переправившись через Кэлон. Ее усердно искали. Но снова никаких следов.
"Где ты, Арэдель?! Где ты теперь?! Ответь! Ответь мне, доченька! Умоляю, ответь!"
Финголфин кричал это по осанвэ. Кричал, что было мочи, забыв, как небезопасно открывать свой разум. Забыв, что этот призыв не достигнет Арэдель, если сама она держит барьер аванирэ. Забыв, что любой отклик мог оказаться мороком. Ему нужно было услышать ее голос, и услышать немедленно.
Но Финголфин не услышал ничего. И не было уже в нем прежней уверенности, что Арэдель хотя бы избежала смерти и плена. Он стал опасаться, что чувства просто подводят его, но все же старался верить в лучшее, хотя день ото дня это становилось труднее.
Пока однажды утром в окно к Финголфину не влетела черная птица с красной отметиной на голове — черный дятел. Он сделал круг по комнате и сел на руку Финголфина, протягивая лапу.
Только тут Финголфин заметил, что к птичьей лапе привязан свиток из древесной коры. Нолдор не пользовались такими. Сердце забилось быстро и гулко — хоть свиток и не был подписан снаружи, Финголфин с одного взгляда почувствовал, что это письмо от Арэдель, поэтому быстро отвязал его и тут же принялся читать.
"Дорогой отец! Прости, что так долго не подавала о себе вестей. Здешние птицы неразговорчивы и не любят покидать свой лес, я насилу убедила этого дятла отнести тебе мое письмо.
У меня все хорошо! Нет, не просто хорошо! Никогда еще я не была так счастлива! Раньше я не знала, что значит любить кого-то, быть с ним единым целым. Смотрела на вас с мамой, на Тургона и Эленвэ, на другие счастливые пары... видела, но не понимала. А теперь я знаю! Знаю, отец!
Здесь, под деревьями, выше которых нет на свете, я встретила того, с кем рядом хочу быть до конца вечности. Его имя — Эол. Он любит лес, звездный свет, тайны земли и меня. Больше всего на свете Эол любит меня. Он сам признался мне, да и я вижу это в его глазах.
Я тоже люблю его. Просто люблю, как не думала никогда полюбить ни одного эльда.
Мы не придем просить твоего благословения, как велят обычаи, Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела.
Одно лишь тревожит меня — как много беспокойства доставила я тебе и братьям. Прости, отец. И им обоим передай, что я прошу прощения. Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью!
с любовью
Арэдель, Нан Эльмот"
Финголфин, не веря своим глазам, перечитал письмо несколько раз, а когда поднял, наконец, взгляд, дятла рядом уже не было. Улетел, не дожидаясь ответа, в свой лес, который не любил покидать.
Осталось только письмо. Финголфин боялся выпустить его из рук, чтобы оно тоже не исчезло. Все перечитывал, разглядывал... Узнавал почерк Арэдель, слышал, как будто рядом, ее голос... Вбирал в себя каждую черточку каждой тенгвы, каждую шероховатость свитка, маслянистый отблеск чернил.
Первые чувства — недоверие и пьянящее облегчение, начали понемногу уступать место другим. Финголфин не сомневался, что все написанное в письме — правда. Как правда и то, что в открытую написано не было.
"Одно лишь тревожит меня... Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью" — это значило "Я люблю вас, но не тоскую, я и так счастлива".
"Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела" означало "Не приезжайте сюда, вы только помешаете моему счастью".
Трудно было принять такое. Конечно, Финголфин предполагал, что однажды его дочь выйдет замуж, и даже волновался об этом, когда-то, когда она была совсем юной. Но сердце ее долго оставалось свободным, он успокоился. И вот... В самых тревожных своих фантазиях не воображал он столь странной истории.
Зять, который не только жил бы за тридевять земель, но и так ненавидел нолдор, что Арэдель предпочитала вовсе не знакомить его с родными... Первым побуждением Финголфина было немедля мчаться в Нан Эльмот, прихватив с собой столько спутников, чтобы от сияния их глаз и блеска доспехов в чаще стало светло, а от звона голосов шумно, прочесать весь лес и... встретить полный осуждения, а может, и ненависти взгляд дочери.
Финголфин знал Арэдель слишком хорошо. Такого она ему никогда не простила бы. Так что, скрепя сердце, он решил оставить все как есть.
Потом Финголфин часто думал, что должен был догадаться, чем все в конце концов обернется. Должен был ожидать, что когда первый ослепительный жар любви чуть поостынет, Арэдель станет в тягость мысль о вечности в темном лесу, где даже птицы неразговорчивы. Она вспомнит, что тоже одна из нолдор, и возмутиться несправедливым отношением мужа к ее народу. Вспомнит, что уступать и быть снисходительной к чужим ошибкам — не ее стезя. Вспомнит и захочет освободиться от уз, связывающих ее с Эолом.
Финголфин думал, что должен был быть там, на опушке Нан Эльмота, в тот самый день, когда она решилась бежать. Тогда он забрал бы ее к себе в Хитлум и защитил ото всего, что произошло после. Ее и ее сына, конечно. Неважно как. Защитил бы.
Но его не было там. А Эол... жалкий безумец, любивший звезды и ненавидевший солнце, которое скрывало их от него. Он пленился яркой звездой, нечаянно упавшей к нему в руки, и сам захотел пленить ее. И не понял, что нельзя держать звезду против ее воли и не обжечься. Не понял и убил ее.
Смерть Арэдель Финголвин почувствовал в тот же миг, как это случилось. Душа его и впрямь разорвалась от боли, но он остался жив. То же было, когда умер Арьо. Каждый вздох, каждый шаг — мученье, и так хотелось умереть самому, умереть вместо.
А уже потом, через несколько дней, орел принес печальные вести, и Финголфин узнал, что сама Арэдель именно так и умерла, заслонив от отравленного кинжала Эола своего сына. В этом она оказалась удачливее собственного отца и не узнала, что значит пережить смерть своего ребенка.
Зато ей на долю выпало медленное умирание от яда. Именно ей, когда-то в шутку говорившей:
— Из всех смертей я предпочла бы самую быструю, а еще лучше такую, чтобы я даже не успела ничего понять.
Очень ли она мучилась перед смертью? Было ли ей страшно? Она просила простить Эола. Значит, несмотря ни на что продолжала любить его? Или чувствовала только жалость?
Эти вопросы первое время после смерти Арэдель Финголфин задавал себе часто и ни мгновения не осуждал Тургона за то, что тот Эола все-таки не простил. Проклятый безумец мог хотя бы сказать, что кинжал отравлен, и Арэдель, возможно, осталась бы жива. Но он молчал и ждал ее смерти. Он заслужил смерть! Пусть даже никогда раньше никакое преступление в землях эльдар не каралось казнью. Ведь такого преступления никогда раньше и не совершали в землях эльдар, никто и помыслить не мог, что можно посягнуть на жизнь своей жены или на свое дитя.
Ребенок. Уже юноша. Сын Арэдель. Его зовут Маэглин и лицом он очень похож на свою мать — вот все, что знал Финголфин о нем, своем внуке, которого никогда не встречал и едва ли мог надеяться встретить.
Только в грезах Финголфин видел его. Окликал по имени, желал подойти, обнять. Но Маэглин почему-то не смотрел ему в глаза и всякий раз ускользал, стоило Финголфину приблизиться. Лишь один раз Финголфин сумел все же взять его руку в свои и ненадолго удержать. Ладони тут же обожгло болью, словно он схватился за отточенный клинок.
Наяву боль уменьшилась, но совсем не исчезла, и еще насколько дней досаждала Финголфину. Хотя куда больше его терзала мысль, что и эти сны, и эта боль, — несомненно, какой-то знак, смысла которого ему не дано разгадать.
Предвидений и предчувствий у Финголфина в те дни вообще случалось много, словно гибель Арэдель каким-то образом истончила для него завесу, отделявшую настоящее от будущего, так что Финголфин мог видеть очертания грядущего яснее, чем прежде. Но все же видения были смутны, предчувствия темны и тревожны.
От этого и настоящее будто подернулось серым туманом. Так что Финголфин уже не чувствовал прежних покоя и безопасности и знал, что больше не будет их чувствовать, пока Враг не окажется повержен, а его твердыня разрушена. Вот только возможно ли сделать это?
Финголфин огляделся вокруг и понял, что нолдор слишком привыкли считать, будто их сил недостаточно для штурма Ангбанда. Привыкли оглядываться на прошлые потери и беды и не думают о том, что за проведенные в этих землях годы снова стали сильны и многочисленны, обрели друзей и союзников.
И теперь не время довольствоваться малым, пора вспомнить про высокую цель — так решил Финголфин. Но прежде чем он успел поделиться своим решением с другими, Фингон и его жена принесли ему иную весть:
— Отец, скоро мы приведем в мир дитя.
От счастья оба светились, словно солнце в зените. И Финголфин не нашел в себе сердца омрачать их радость разговорами о большой войне. В их роду счастье и без того нечасто гостило, чтобы еще отворачиваться, когда оно пришло.
А нолдор уже долго ждали и могли подождать еще.
Потом Эрейнион родился — чудесный мальчик, как две капли воды похожий на своего отца. Даже глаза у него были точно такие, как у Финьо в детстве, хотя тот видел свет Древ, а малыш Эрьо только свет Новых Светил. Финголфин смотрел на внука, держал его на руках, и душа замирала от счастья.
Разговор о походе на Ангбанд откладывался все дальше и дальше, день за днем и год за годом. Финголфину думалось даже, что, может быть, лучше отсрочить все планы до тех пор, пока Эрейнион не вырастет, чтобы не омрачать его детства разлукой с отцом и войной. Еще четыре десятка солнечных лет, что они, в сравнении с вечностью?
Но предчувствия не давали успокоиться, торопили, подстегивали, и однажды Финголфин понял, что больше не может противиться им. Он должен поднять свой народ на войну с Морготом сейчас. Народ и союзных людей, и всех кто только согласиться идти с ним на Ангбанд. Поднять всех сейчас, потому что иначе он не сделает этого никогда.
Эрейниону в ту пору было только семь лет по счету Солнца. Но Финголфин разослал по всем землям нолдор вестников с приглашением для лордов собраться на Большой Совет в Хитлуме.
И они собрались.
Приехали сыновья Феанора. Где-то за спиной, на пределе слышимости, звучали слова:
— Что ему вдруг от нас понадобилось?
— Скоро узнаем, чувствую, он затевает что-то.
— Говорите тише!
Приехали сыновья Арафинвэ.
— Как давно мы не виделись, дядя!
Череда объятий, почти сокрушительно крепких. Во взглядах, в голосах — радость встречи. Финголфину на миг даже стало совестно за то, для чего он их позвал.
Но отступать он был не намерен. Совет начался.
Финголфин высказал то, о чем давно уже думал. Коротко, четко. О силе нолдор и силе Моргота, о доблести и о зле, о том, что с Морготом нужно покончить, чтобы жить в мире без страха.
О своих дурных предчувствиях он почти не упоминал, рассудив, что не годится с них начинать это дело. Тем более, они были очень неясны.
Слова падали в тишину.
Окончив речь, Финголфин оглядел слушателей, стараясь угадать их мысли.
Фингон отвел взгляд, но потом, почти тут же, все-таки встретился глазами с Финголфином.
Не осанвэ, просто взгляд, но Финголфин прочел в нем: "Я буду с тобой, отец, когда дело дойдет до боя с Морготом, но сейчас не стану говорить в твою поддержку".
Что ж, это его право. Нельзя было требовать больше.
Глаза Ангрода и Аэгнора, непохожие обычно, но почти одинаковые в тот миг, светились пониманием. Они оба были согласны с Финголфином, и на душе от этого разом стало теплее.
Но в глазах Ородрета было сомнение. А во взгляде Финдарато явно читалось желание возразить, которое он пока сдерживал из уважения.
Остальные взгляды остры и холодны, как лезвия клинков.
Так началось обсуждение, которого Финголфин ждал так долго и от которого ждал так много, но только не того, что случилось.
Фингон действительно за все время не проронил ни слова. Ангрод и Аэгнор поддержали Финголфина горячо, даже яростно. Будто чувствовали, что будущее готовит им скорый и ужасный конец, поэтому, если они хотят еще успеть сразиться с Морготом, им нужно торопиться. Но мнения всех остальных сводились в общем к тому, что торопиться, наоборот, не следует.
Не искушать судьбу, не рисковать без нужды. Почему именно теперь? И уж не безумен ли он? Хотя этот последний вопрос не прозвучал вслух, надо отдать должное... всем.
Финголфину очень не хватало Тургона, который напомнил бы, что нужно идти до конца, ведь за этим они и явились в Белерианд. И Аргона, который сказал бы: "Нельзя же так! Надо заставить их действовать!". Но один из них был слишком далеко, а другой еще дальше.
Совет кончился ничем.
Тогда это было, конечно, обидно. Фингон несколько дней, после того как все разъехались по домам, не попадался на глаза отцу, чтобы не бередить душу. Потом все успокоилось.
Предчувствия никуда не делись, но Финголфину стало почти все равно, хотелось только жить, пока можно. Да одно это, казалось, и оставалось ему.
Позже, когда разразилась Дагор Браголлах, и пламя пожрало Арт Гален, Финголфин даже радовался, что прежний замысел его не осуществился. Увидев силу и злобу Моргота, он прозрел истину: какую бы многочисленную и доблестную армию ни собрали нолдор, шансов выстоять против орд морготовых слуг у этой армии столько же, сколько у одного эльфийского война шансов одолеть самого Моргота.
А раз так, зачем рисковать жизнями тысяч храбрецов там, где нужен только один? Тот, кто был бы готов идти до конца?
С тех пор, как эта мысль посетила его, Финголфин жил одной мечтой, одной надеждой, которую не открывал никому, — сразиться с Морготом. И сразить Моргота, если будет на то воля Эру.
Каждую минуту, когда он не был в бою или не падал от усталости, Финголфин посвящал подготовке: плел чары, которые вселили бы ужас в тварей Врага и позволили невредимым добраться до Ангбанда. Рассудив, что если это ему удастся, значит, с ним милость Илуватара, а дальше можно будет положиться на верный Рингил, ни разу не подводивший его, да на твердость собственного духа и руки.
Теперь приготовления были окончены. Оставался всего один шаг до конца, и ныне Финголфин сделает его: с первым лучом рассвета он оседлает Рохаллора и отправится в дорогу.
Он будет биться. Чтобы победить. Или чтобы остаться в памяти своего народа отчаявшимся безумцем.
Нет, только чтобы победить. А иначе не стоило бы и пытаться.
— Выходи и сразись со мной, Моргот, трус и повелитель рабов!

КОНЕЦ

Часть первая здесь, Часть вторая здесь, Часть третья здесь, Часть четвертая здесь и здесь.

@темы: Фингон, Тургон, Арэдэль, Маэглин, рассказы, Финголфин, Идриль, Аракано

---

11 историй о Нолофинвэ, цикл фанфиков, часть четвертая продолжение (история 9)

[vinyawende]

Часть четвертая 1496-1500 год Предначальной Эпохи

Название: Тропа во тьме
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Финдекано, Турукано, Эленвэ, Итарильдэ, Аракано, Арэльдэ, Фаниэль, Иримэ, Финдарато, Артаресто, Ангарато, Айканаро, Артанис, новые персонажи, упоминаются Феанаро, Анайрэ.
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: миди, 9440 слов
Саммари: Араман, 1497-1500 годы Древ. Нолдор достигли северной оконечности Арамана. Часть из них двигалась на кораблях по воде, часть пешком по суше. Но теперь сухопутного пути больше нет. Что ждет впереди?
Примечание: 1. 1 лига = 4828 метров, 1 ярд = 91,4 см, 1 фут = 30,48 см. 2. Торос - нагромождение льда, образовавшееся в результате бокового давления ледяных полей друг на друга, а также на берега и мелководные участки дна и происходящего при этом обламывания их краев; разводье - пространство чистой воды между льдами, полынья. 3. Митьятулвэ - близкий друг Нолофинвэ (не канонный персонаж), о нем немного было в третьей части цикла в фике "Тревожный блеск". 4. Автор исходит из того, что физические возможности эльфов больше, чем возможности людей. Так что не пытайтесь повторить это дома. И особенно не дома.

Чем дальше на север, тем холоднее и пустыннее Араман и труднее дорога. Даже без лишнего груза те нолдор, которые шли пешком, сильно страдали от тягот пути, и ко времени, когда они добрались до самой северной точки суши и увидели впереди ледяные глыбы Хэлкараксэ, сердца их уже были переполнены горечью.
Они запятнали себя кровью родичей, тень гнева валар лежит на них, путь домой им отныне закрыт. И ради чего? Чтобы изнемогать здесь от холода, все еще не имея возможности двинуться дальше? Зачем они вообще ввязались в это! Зачем пошли за Феанаро! Если бы не он, всех этих ужасов не случилось бы!
Ропот становился все громче и ожесточеннее. И он, конечно, совсем не помогал отыскать способ переправы, который устроил бы всех. Переговоры совершенно застопорились, упершись в тот неоспоримый факт, что нолдор было гораздо больше, чем могло за один раз поместиться на уцелевших кораблях. Кому-то следовало остаться и ждать. Но сделаться этим самым "кем-то" никто не хотел.
Все слишком боялись оказаться преданными. Ведь нолдор уже хорошо знали, что такое предательство: им доводилось и видеть его, и испытывать, и даже совершать. Если можно войти в дом, хозяин которого доверяет тебе, хозяина убить, а сокровище, принадлежащее ему похитить, то и слово, данное родичам, можно нарушить. Забыть на том берегу.
Об этом не говорили открыто, но мысли витали в воздухе. И напряжение росло. Пока однажды при сильном северо-западном ветре, корабли не вышли тайком в открытое море. Нельзя сказать, что это событие прошло уж совсем не замеченным — нолдор на суше видели, что творится, но помешать не могли. Только смотреть.
Они и смотрели. Тихо, даже без криков и проклятий. У каждого словно что-то оборвалось внутри. Вот оно! Случилось именно то, чего все боялись! И в то же время ожидали, потому как чего же еще было ожидать. Случилось. А они еще живы, еще вдыхают воздух, все такой же холодный. И даже могут видеть звезды, правда, лишь благодаря тому, что ветер разогнал немного липкий туман.
Кто-то робко предположил:
— А может, они и в самом деле возвратятся за нами?
Эту мысль подхватил весь лагерь. Надежда и безысходность здесь смешивались примерно в равных долях, потому что, с одной стороны, верить хотелось, а с другой, деваться было некуда.
Лично к Нолофинвэ с этим вопросом обращались буквально все, как будто он мог придать законную силу тому ответу, который они желали услышать.
— Ты думаешь, они вернутся?
Отец. Дядя. Мой друг. Мой лорд. Мой государь. Ты думаешь, они вернутся?
Он честно отвечал, что сейчас остается только ждать и надеяться.
И нолдор надеялись и ждали. А еще обживали земли Арамана, потому что невозможно было предположить, сколько еще времени им придется здесь провести. Зато с самого начала стало ясно: если они не придумают способа добывать больше тепла, чем теперь, и пополнять запасы пищи, этот жестокий край скоро отправит их прямиком в Чертоги Мандоса.
У них, правда, еще оставался коймас, который, по счастью, им не пришло в голову загрузить на корабли, в отличие от почти всех прочих припасов и скота. Но теперь запас дорожного хлеба уже никому не казался слишком большим, и было решено беречь его до последней возможности.
За дело взялись охотники и собиратели. Вернее, теперь все сделались охотниками или собирателями, потому что, чтобы прокормиться и не замерзнуть, требовалось напряжение всех сил, и все время, что не проводили на Дороге Грез, эльдар посвящали поиску еды и топлива для костров.
Били северных птиц, которые гнездились на скалах у моря, расставляли силки на зайцев и леммингов, выслеживали диких оленей, снежных баранов, местных длинношерстных быков, и даже иногда белых медведей. Ради меха охотились на лисиц, песцов и волков. Есть их мясо тоже пробовали, но это оказалось все-таки невозможно.
Некоторые с горечью говорили:
— Погодите, дойдем и до такого.
— Не дойдем, скорее околеем от холода, — с не меньшей горечью возражали другие.
Холод продолжал оставаться самой большой и неразрешимой из их проблем, потому что древесины низкорослых чахлых деревьев и мха, который тоже бросали в огонь, еще с горем пополам хватало для приготовления пищи, но не для обогрева. Мерзли все и постоянно, одежда из мехов и шкур помогала, но не слишком. Нужно было что-то еще.
Решение нашел Финдекано. Это ему пришло в голову использовать Песни Силы, чтобы получить тепло. Случилось все, как после рассказывал сам Финдекано, почти случайно. Он давно не занимался музыкой, но маленькую походную арфу до сих пор нес в своем дорожном мешке, и вот однажды, возвратившись в очередной раз с охоты, он решил проверить, сохранил ли еще умение слагать Песни Силы.
— Я был почти уверен, что не смогу, — признался он Нолофинвэ. — И у меня, в самом деле, сперва ничего не вышло. Я пел о бодрости и только еще больше устал. Пел о радости и не мог удержаться от слез. Но потом я запел о тепле — и согрелся. Сначала мне стало даже больно, как будто мои кости скручиваются изнутри, потом как будто в мои руки, ноги и лицо вонзились тысячи игл, но после этого пришло настоящее тепло. Мне сделалось так хорошо, как давно уже не было и захотелось ступить на Дорогу Грез.
Но вместо этого Финдекано плеснул себе водой в лицо: вода была ледяная, однако теперь, когда он согрелся, освежала, а не добавляла мучений. И почувствовавший прилив сил Финдекано сложил еще одну песню, на этот раз надеясь сделать так, чтобы весь шатер наполнился теплом и сохранил его хотя бы на время. Это вполне удалось. Так что в шатре стало даже жарковато.
Финдекано вышел наружу и бросился разыскивать Нолофинвэ. По дороге он увидел Эленвэ с Итарильдэ и еще несколькими юными эльдар — они только что отнесли к шатрам поваров собранный мох и теперь шли искать еще, но Финдекано сказал им пойти в его шатер и проследить, сколько времени там сохранится тепло. Они удивились, но послушались.
А Финдекано отправился дальше и, найдя отца, поделился с ним сделанным открытием. Нолофинвэ, которого тягостные раздумья о холоде уже давно не покидали, рассмеялся от радости и облегчения. Они с Финдекано обнялись и какое-то время стояли так, счастливые, как дети.
Чуть погодя, конечно, радость их поутихла. Песни Силы были делом не таким уж простым, а главное, мало распространенным у нолдор. Даже в их семье настоящих мастеров было всего двое — Финдекано и Финдарато. Хотя остальные тоже кое-что умели — некоторые даже много, как сам Нолофинвэ, Иримэ, Турукано, Артересто и Артанис — им и странно было бы не уметь, ведь в них текла кровь не только Финвэ, но и Индис. А ваниар отличались мастерством в Песнях Силы, не меньше, чем нолдор в работе с металлом, и слава Индис Ясной была велика среди ее народа.
Но в числе прочих нолдор немного можно было отыскать тех, кто питал бы к этому искусству заметную естественную склонность и еще меньше тех, кто в самом деле развил ее, хоть отчасти. Окажется ли этого достаточно, чтобы сейчас победить холод? Во всяком случае, они должны были попытаться.
Эленвэ сказала, что тепло ушло из шатра Финдекано примерно через пять часов. За это время там успели хоть немного погреться все дети, которых она, Эленвэ, сумела разыскать и привести, а так же и некоторые взрослые эльдар.
— Потом снова стало холодно, и я спела еще одну песню, чтобы шатер нагрелся, — заключила она свой рассказ.
— Спела песню?! — изумленно воскликнул Финдекано. — Но ведь я даже не рассказал тебе...
— Ты оставил там арфу, и я догадалась, — объяснила Эленвэ. — И почему только мне это раньше не пришло в голову! — добавила она с заметным огорчением. — Совсем я стала... — Эленвэ помедлила, подыскивая слово, а потом вдруг улыбнулась: — нолдэ.
— Сестра! — сказал Финдекано и, тоже улыбаясь, заключил ее в объятия.
Как только он ее отпустил, Эленвэ продолжила говорить с оживлением, которое не было обычно для нее в последнее время:
— Так что теперь в твоем шатре, Финдекано, все время полно эльдар, которые там греются. Если захочешь отдохнуть, приходи к нам с Турукано.
— Или ко мне, — добавил Нолофинвэ, который присутствовал при этом разговоре.
— Хорошо, — кивнул Финдекано.
Но не было похоже, чтобы он чувствовал потребность в отдыхе. Наоборот, Финдекано казался свежим, полным сил, чего тоже уже очень долго не было.
Нолофинвэ, глядя на сына и невестку, подумал, что даже если из затеи с Песнями Силы получится мало толку для всего народа, она уже принесла огромную пользу.
Все же Нолофинвэ стремился выжать из этой идеи как можно больше. Сначала он собрал всю семью: сестер, детей и племянников, Эленвэ и даже Итарильдэ, и вместе они под руководством Финдекано зачаровали несколько больших шатров, чтобы в них могли по очереди греться самые ослабленные эльдар, о которых давно уже беспокоились целители.
Потом разослали весть по всему лагерю, разыскивая нолдор, сведущих в Песнях Силы или хотя бы имеющих о них некоторое представление. Из откликнувшихся сформировали небольшие группы, которые, объезжая лагерь, зачаровывали шатры: не все подряд, но один из двадцати-тридцати.
К несчастью, быстро выяснилось, что этот метод не годится, чтобы использовать его постоянно: действие песен кончалось, и, в то время как мастера уходили туда, где их ждали все новые и новые холодные шатры, за их спинами те шатры, которые они уже зачаровали, выстывали, снова становясь холодными. Работа никогда не убывала, а вот силы мастеров таяли, отчего их песни тоже становились слабее, и действие их проходило скорее. А чем скорее оно проходило, тем скорее требовалось его повторить. Но на это не было сил. И выхода из этого замкнутого круга не было.
Конечно, многие нолдор, которые раньше и думать не думали о Песнях Силы, теперь желали научиться. Но самое искреннее желание не заменит целиком ни способностей, ни, особенно, времени, которое требуется, чтобы эти способности развить. Необходимо было придумать простые приемы, которыми все или хотя бы многие в силах были бы овладеть. Изобретению таких приемов Финдекано, Финдарато и другие знающие эльдар посвящали каждую свободную минуту, часто жертвуя временем своего отдыха, который и без того был у них очень краток.
Но, в конце концов, их старания увенчались успехом: они добились, чтобы большинство нолдор были в силах сами поддерживать тепло в своем шатре, и требовалось для этого где-то от двух до семи Песен в день. Те же, кто оказался совсем неспособен к Песням, получали помощь от родственников, друзей или соседей. Так что больше никому не приходилось ни замерзать, ни выбиваться из сил, пытаясь обогреть весь лагерь.
Трудно было переоценить, что это значило. Теперь, когда холод не держал их постоянно в своих жестоких тисках, к нолдор стала понемногу возвращаться уже забытая живость в движениях, работе, мысли. И появившаяся энергия была тут же направлена на то, чтобы, сколько возможно, облегчить условия жизни, которые выпали им на долю.
Теперь на животных не только охотились, но и пытались приручить. Оленье молоко оказалось хоть и непривычным на вкус, но очень питательным. Его пили, смешивая с травяным отваром, делали из него сыр, творог и масло. Некоторые пытались, и даже довольно успешно, объезжать оленей и использовать их как верховых животных, вместо утраченных лошадей.
Собиратели, которые больше не были одержимы исключительно необходимостью разыскивать топливо, смогли, наконец, хорошенько исследовать местную растительность, и, как ни была она скудна, обнаружить некоторые съедобные ягоды и полезные травы. Их стали употреблять в пищу и сушить про запас.
Несколько кожевников во главе с Аракано придумали такой способ обработки кожи, что, надев в два слоя одежду, сделанную из нее, можно было по много часов к ряду лежать на голой земле и не страдать от холода, даже не прибегая к Песням Силы.
Своеобразному усовершенствованию подверглись и сами Песни. Нолдор, которым гораздо привычнее было работать с чарами, накладывая их на материальный объект, попытались с помощью песен зачаровать предметы, чтобы они могли сохранять тепло и в то же время распространять его вокруг себя. Начали эксперименты с изделий из металла и самоцветных камней, которые многие несли с собой как память о прошлом. Но на этот раз такие материалы не подошли. После многочисленных опытов выяснилось, что хорошо принимает, долго удерживает и в то же время охотно отдает тепло, полученное таким способом, простая горная порода.
Причем, чем больше размер камня, тем лучше, и иногда получалось добиться, чтобы эффекта всего одной Песни Силы хватало на целый день или даже дольше. Так что во многих шатрах теперь можно было обнаружить куски скал, занимавшие едва ли не все свободное место.
Турукано, насмотревшись на эти новые предметы обихода, с иронией и даже некоторым раздражением заметил:
— Удачно, что нам не приходится переносить лагерь каждый день, а то необходимость перетаскивать столько камней могла бы стать проблемой.
Нолофинвэ понимал его чувства, но тем не менее возразил:
— Нельзя винить наш народ в желании сделать свое положение легче, оно и так уже трудно больше, чем достаточно.
Нолдор и вправду было все еще очень тяжело в этих землях, однако, когда тень совсем уж близкой гибели отступила, они постепенно обрели некоторое подобие покоя, которое изо всех сил старались сохранить.
Пока однажды его не спалило дотла дальнее зарево огромного пожара.
По правде говоря, зарево было настолько дальним, что они могли бы и не узнать о нем ничего, если бы к этому времени некоторые эльдар не завели привычку выходить иногда на лед, чтобы ловить рыбу и охотиться на тюленей и моржей.
В очередной группе охотников и оказалось несколько особенно остроглазых, которые заметили багровые отсветы в небе и закричали:
— Пожар! Пожар!
Их спутники поначалу решили, что несчастных посетило жуткое видение или даже морок Врага, но, когда на призывы осанвэ сбежалось больше нолдор, больше стало и тех, кто видел пламя. Сам Нолофинвэ его тоже видел.
Далеко, на другом берегу, пылал огонь, ужасный, разрушительный, жадно пожирающий все на своем пути. И каждый, кто смотрел на него, в сердце своем знал — это горят корабли. Горит их надежда тоже переправиться в Эндорэ. Надежда на родичей. Они и не представляли, как сильно надеялись и какой опорой для них была надежда, пока ее не отняли.
Боль и отчаяние были так сильны, что никто даже не делал попыток снова обмануться чем-нибудь, найти облегчение в мысли, что, может быть, это все-таки не корабли. Или это не нолдор их сожгли... Кораблей больше нет, верные Феанаро уничтожили их, когда добрались до берега. Кончено.
Теперь были и проклятия, и крики, и слезы, и горестные вопли... Сам Нолофинвэ где-то в кровь разбил руки о камни, но не помнил, как сделал это, а спрашивать у других было неловко. К тому же он все-таки отчасти надеялся, что этого никто не мог видеть или хотя бы не обратил внимания.
Когда же все немного овладели собой, а вернее, почувствовали себя совершенно опустошенными, оказалось, что теперь нужно решать, что делать дальше. Об этом Нолофинвэ и заговорил со своим народом:
— Нолдор! Есть два пути, между которыми нам нужно сейчас сделать выбор! Мы можем или повернуть назад и попытаться возвратиться в Валинор, уповая на милость валар, или пойти вперед по льдам Хэлкараксэ и так достичь, наконец, восточного берега. Думайте же, какой дорогой вы хотите идти. И я поведу вас по ней!
Народ принялся обсуждать предложенный выбор, и никому, к счастью, на этот раз не пришло в голову узнать, что предпочел бы сам Нолофинвэ. Он не знал, какой ответ мог бы дать им.
Говоря по чести, Нолофинвэ вообще не был уверен, что возвращение все еще возможно для них. Быть может, валар уже оградили свои владения, и повернуть у нолдор теперь просто не получится, или им придется остаться у границ обжитых земель и вечно умолять о позволении войти, даже не зная толком, слышит их кто-то или нет.
Да если бы и впустили... Разве изменилось хоть что-нибудь с тех пор, как они отказались возвращаться? Нет. Только к стыду, которым они покрыли себя прежде, можно было добавить еще и то, что не пожелавшие вернуться, когда их звали, теперь приплелись бы незваными и еще более потрепанными, чем раньше. И вело бы их не раскаяние, а лишь невозможность скрыться.
При одной мысли об этом на глаза наворачивались слезы унижения. И Нолофинвэ ничего не в силах был с собой поделать. То же, насколько он мог судить по долетавшим до его ушей разговорам, чувствовал и его народ. Говорили, что, чем так, лучше уж остаться здесь.
Но в действительности навечно поселиться в Арамане было невозможно. Нолдор не смогут без конца выносить тяжесть местного климата, не смогут довольствоваться только теми крохами необходимого, которые так скупо отдает им этот край. И сделать так, чтобы он отдавал больше, они тоже не смогут. Нет никакого способа. За неполный год Древ, что они провели здесь, добыча охотников уже начала скудеть. Скотоводство забирало невероятно много сил, но приносило не очень много пользы. А земледелие было и вовсе исключено.
Обычные для себя искусства и ремесла нолдор забросили, потому что здесь не было подходящих условий, чтобы заниматься ими, да не было бы и проку от них. О красоте же и радости речи давно уже не шло. Даже о мести Врагу начали забывать! Если так пойдет и дальше, нолдор, в конце концов, перестанут помнить, кто они и что они, растеряют знания и навыки и превратятся в кучку дикарей, не имеющих иных стремлений, кроме как подольше цепляться за жизнь, и все же медленно умирающих.
И они покорно согласятся на это? Быть выброшенными, навсегда позабытыми здесь? Нет. Уж лучше... что угодно! Уж лучше Хэлкараксэ!
— Да, лучше Хэлкараксэ!
Эти слова то шепотом, то вслух раздавались повсюду. Когда нолдор только пришли в Араман, такое утверждение показалось бы им чистым безумием, но теперь они жили вблизи Вздыбленного Льда уже некоторое время, привыкли к нему и не так страшились. Отряды смельчаков иногда выходили на лед и возвращались невредимыми, хотя и замерзшими.
Нолдор уверяли друг друга и сами себя, что к холоду теперь уже притерпелись, так что он не будет им так тяжек, как мог бы быть раньше, а сохраненных запасов коймаса при разумном расходовании достанет, чтобы перейти Лед и достигнуть восточных земель. Они преодолеют этот путь и призовут Моринготто к ответу за все! И вероломные родичи еще пожалеют, что так бездумно отвергли и предали их. Да! Так и будет! И никто не сможет обвинить их в слабости или трусости, или в том, что испытания пути слишком легко отвратили их от исполнения своих намерений.
Хэлкараксэ. Нолофинвэ с самого начала догадывался, на что падет выбор его народа. Отчасти потому, что только эта дорога совершенно точно хоть куда-то вела. Отчасти... просто знал. Чувствовал, что ему все же предстоит увидеть, что там — за самыми дальними из заметных с берега торосов и еще дальше.
Наверное, если бы он предчувствовал хоть чуточку больше, то постарался бы во что бы то ни стало отговорить нолдор от этой затеи. А если бы чуточку больше знали они, ему не пришлось бы тратить силы, чтобы их отговаривать. Но грядущее таилось в тумане более плотном, чем тот, который висел над Араманом.
Так что Нолофинвэ произнес всего одну речь, в которой напомнил всем, что дорога часто оказывается тяжелее, чем думалось в начале, а дорога Хэлкараксэ, возможно, более тяжела, чем любая из существующих в мире. Много мужества и сил потребуется, чтобы пройти ее.
Нолофинвэ всего лишь хотел быть предельно честен. Но сердца нолдор от его речи зажглись, как вспыхивает от самой маленькой искры сухая трава. Да! У них есть сила, мужество, стойкость! И они докажут это! Они пойдут вперед! Все пойдут! Никто не останется здесь!
Непоколебимая решимость светилась в каждом взгляде, который был устремлен на Нолофинвэ. И тот же жар, Нолофинвэ чувствовал это, пылал в его собственном сердце. Решение принято. Нолдор пойдут через Хэлкараксэ, и он поведет их, как обещал.

***

Они не бросились в Хэлкараксэ немедленно. Прежде следовало подготовиться, причем как можно тщательнее. И нолдор взялись за работу: делили и увязывали в тюки провизию и другую поклажу. Решали, что взять с собой, а что оставить, чтобы не иметь слишком тяжкого бремени в пути. Ведь весь груз предстояло нести на себе, взвалив на спину и закрепив кожаными ремнями.
Провести через Вздыбленный Лед прирученных оленей было явно невозможно, так что их просто отпустили, надеясь, что они скоро сумеют снова привыкнуть жить одни, без эльдар.
Нолофинвэ, пока шли сборы, обдумывал, каким порядком следует выдвигаться нолдор. Как сделать так, чтобы никто не отстал и не потерялся? Не угодил в беду незаметно для остальных? Он напрягал память, припоминая в деталях истории о Великом Переходе, которые так любил когда-то, но не мог найти в них ответов на насущные вопросы. Впрочем, едва ли не половина рассказов о Великом Переходе и повествовала, как кто-то заблудился или пошел не туда, куда шли все. Слишком часто эти истории оканчивались словами "предания молчат о нем".
Предания Нолофинвэ сейчас вовсе не волновали, но он не питал никаких иллюзий об участи тех, кто собьется с дороги в Хэлкараксэ. Оставалось понять, как все-таки не допустить такого.
В конце концов, Нолофинвэ пришел к выводу, что народ следует разделить на три больших отряда, которые, в свою очередь, делились бы на отряды поменьше. Связь между кано отрядов, больших и малых, держать, где возможно, по осанвэ, где невозможно — через вестников, и, конечно, через систему сигналов охотничьих рогов.
Нолофинвэ решил, что предводителем первого большого отряда станет он сам, второй поведет Финдекано, а третий Финдарато. А уж внутри своего отряда каждый из них станет принимать все другие необходимые решения.
Но Финдекано наотрез отказался вести какой бы то ни было отряд.
— Не к удаче это, отец, — сказал он.
— Что за глупости! — воскликнул Аракано.
Турукано бросил на младшего брата укоризненный взгляд, но сам тоже явно готовился возразить старшему.
Финдекано не обратил внимания ни на одного из них. Глядя только на Нолофинвэ, он добавил:
— К тому же, тебе понадобится помощь. Я хочу быть рядом.
Нолофинвэ не стал спорить, потому что не желал принуждать Финдекано к чему бы то ни было и, к тому же, знал, что помощь ему и впрямь понадобится. Ведь он, в отличие от других кано, все равно не мог позволить себе сосредоточиться только на нуждах своего отряда, а должен был думать о положении всего народа.
— Хорошо, — сказал Нолофинвэ. — Тогда второй отряд придется возглавить тебе, Турукано.
Турукано несколько раз перевел взгляд с Нолофинвэ на Финдекано и обратно, словно все еще прикидывал, есть ли у него шансы изменить их решение. Наконец, со вздохом сказал:
— Да, конечно.
— Я пойду в его отряде, — тут же сказал Аракано. — Ему тоже не помешает помощь. И я поведу один из меньших отрядов. Если ты, — тут он посмотрел уже на брата. — Не будешь против.
— Я тоже пойду с Турукано, — добавила Арэльдэ.
Нолофинвэ ожидал этого. Он даже был рад — Аракано и Арэльдэ станут для брата хорошим подспорьем. Но все-таки ужасно не хотелось расставаться с ними всеми в такое время. Нолофинвэ желал бы, чтобы они были у него на глазах и он в любую минуту мог убедиться, что у них все в порядке.
Сейчас семьи старались держаться вместе. Однако для потомков Финвэ это было бы непозволительной роскошью: они должны быть вождями своего народа, а значит, должны разделиться.
— Хорошо, — снова повторил Нолофинвэ, хотя это далось ему непросто.
Финдарато согласился возглавить третий отряд без малейших возражений.
— Разумеется, — только и сказал он.
С ним рядом, конечно, собирались быть его братья и Артанис. За них у Нолофинвэ тоже болело сердце, но и тут изменить было ничего нельзя. Они все разойдутся исполнять свои обязанности, и в утешение им останутся только редкие короткие встречи во время привалов да осанвэ.
Нолофинвэ подавил тяжелый вздох и заставил себя вернуться к планированию похода.
Порядок движения был определен такой, чтобы отряды не сбивались в толпу и не мешали друг другу, но при этом не растягивались слишком сильно и не теряли друг друга из виду.
— Едва ли мы сможем все время придерживаться такого строя, — признал Нолофинвэ. — Но стараться мы должны.
На этом их очередной семейный совет, который заодно был и советом предводителей похода, завершился. А подготовка к самому походу еще не близилась к завершению. Впереди ждало много забот.

***

Но вот настал момент, когда все возможное было, наконец, сделано, и нолдор ступили на лед Хэлкараксэ. С первых шагов холод пробрал до костей. Эльдар пошли, упрямо стискивая зубы и уповая только на то, что через некоторое время мороз перестанет так остро чувствоваться. Но скоро им стало некогда задумываться об этом.
Едва они успели отойти от берега на несколько десятков ярдов, как твердый лед внезапно кончился, сменившись широкой полосой воды, покрытой кашицей из снега и мелких обломков льда. Эльда без лишнего груза, обладая определенной сноровкой, мог бы просто пройти по этому месту. Но они были тяжело нагружены и еще не привычны к движению по льду...
Безмолвие Хэлкараксэ наполнилось криками тех, кто угодил в ледяную воду, и тех, кто пытался им помочь. Для нолдор опасные пути и даже падения не были в новинку, так что они знали, что нужно делать, если кто-то свалился в расщелину или если в нее свалился ты сам. Вот только вода... и лед... и холод... Одежда и вещи от влаги еще больше тяжелели и тянули вниз, на дно, окоченевшие от холода тела слушались плохо... лед у края трещины был тонким и ломким — никак не ухватиться, чтобы выбраться.
Нолофинэ увидел, как ближайший к нему эльда, которому он собирался бросить веревку, погрузился с головой... с отчаянным усилием вынырнул обратно... веревки ему сейчас было не поймать... Рискуя тоже упасть в воду, Нолофинвэ свесился с края льдины и схватил эльда за ворот меховой куртки. Схватил, потащил с силой... только бы мех не начал расползаться под пальцами...усилие... еще усилие... Еще!!! Из горла вырвался короткий крик. Вот так... Вдвоем они осторожно отползли от края трещины.
У того эльда, что побывал в воде, в считанные мгновения все покрылось коркой льда: одежда, волосы, лицо — все! Его била крупная дрожь, так что жутко было видеть... и тут Нолофинвэ вдруг понял, что это Митьятулвэ. А ведь до того смотрел и не узнавал.
— Спасибо, друг, — произнес Митьятулвэ совершенно синими непослушными от холода губами.
Нолофинвэ лихорадочно прикидывал, что следует сделать дальше.
Митьятулвэ тем временем сказал:
— Да ты не думай, мне не холодно.
Это звучало так дико, что сразу заставило Нолофинвэ соображать быстрее. Вызволенных из полыньи в первую очередь нужно было согреть и обсушить. Нолофинвэ велел поставить шатер, и, как только это было сделано, сам наполнил его теплом с помощью Песни Силы.
В каждом малом отряде, на которые делился большой отряд, обязательно были те, кто владеет Песнями Силы и целители. В одном из отрядов сильнейшими в Песнях были как раз Финдекано и сам Нолофинвэ. Оба они, при необходимости могли быть и целителями, но пока хватало других целителей, более сведущих, искусных и опытных, так что Нолофинвэ оставил спасенных эльдар на их попечение и вышел.
Снаружи уже налаживали переправу: натягивали над трещиной веревки, чтобы можно было по ним перейти и перенести груз. Все спешили, боясь, что трещина разойдется сильнее и преодолеть ее будет вовсе невозможно.
Они еще многого не понимали о Холкараксэ, иначе, быть может, повернули бы к берегу, пока такая возможность была. Но об этом никто даже не помышлял. Как только веревочные мосты были наведены, началась переправа. Она продвигалась с отменной быстротой — никому не хотелось задерживаться возле трещины — но все же затянулась надолго, потому что переправиться должны были слишком многие.
Правда, даже те, кто переправились первыми, не ушли особенно далеко вперед. Хэлкараксэ не напрасно получил свое название: ровного пространства почти не было, на каждом шагу приходилось преодолевать торосы: в лучшем случае, протискиваться между ними, петляя как зайцы, но чаще перебираться через них — подниматься, спускаться... Горы — дело для многих привычное, даже родное. Но ледяные горы — не то. Если еще придется прорубать дорогу... Тоже не ново, но раньше инструментов у них было в избытке, теперь — очень мало, а мечи для такой цели вряд ли сгодятся, да и с самого начала договорились оружие сохранять в неприкосновенности — оно еще понадобится в Эндорэ.
— Дальше будет легче, мы отойдем от берега и дорога станет ровнее, там лед не сталкивается с сушей.
Это Нолофинвэ сказал все тот же Митьятулвэ, но уже на другом краю трещины, когда они в очередной раз искали проход в торосах. Нолофинвэ ничего не ответил. Он и сам думал, что, быть может, дальше лед окажется более гладким. Но до сих пор всякий раз, когда они надеялись на облегчение, становилось только хуже, поэтому он не хотел загадывать.
Переправа завершилась благополучно — об этом Нолофинвэ по осанвэ сообщил Финдарато — и нолдор продолжали идти, пока хватало сил, потом Нолофинвэ протрубил остановку. Места, пригодного для стоянки было немного, удалось развернуть только чуть больше четверти шатров. Но все были рады уже и этому, избавлялись от поклажи, забирались внутрь и принимались отогреваться.
Нолофинвэ с Финдекано и другими знатоками Песен поделили между собой шатры своего отряда и обошли их все, помогая, где требовалось, а потом и сами остались греться там, где для них нашлось место. Вернее, так сделали все, кроме Нолофинвэ. Он, хотя тепло и отдых манили и его, отошел от шатров и принялся искать торос повыше, а найдя, поднялся на его вершину.
Теперь, с высоты, Нолофинвэ мог видеть весь лагерь: темное пятно среди льда, кое-где можно различить синий свет негаснущих ламп, но нигде ни одного теплого огонька костра. Топлива в Арамане было слишком мало, чтобы сделать серьезный запас, а груза у них было, наоборот, слишком много, чтобы еще увеличивать его, так что больше никаких костров до самого восточного берега. Тепло только от Песен Силы, пища — коймас, вода — когда растают специально занесенные в шатры осколки льда.
Они знали, что так будет. Готовы были терпеть эти лишения, равно как холод и превратности пути по льду. Вот только быть готовым терпеть и в самом деле вытерпеть — не одно и то же... С того места, где стоял Нолофинвэ, было видно, что дорога точно не улучшится, по крайней мере, еще долго... и он очень бы хотел, чтобы высоченная гряда торосов, которая маячила в некотором отдалении, вблизи оказалась не так высока, как кажется отсюда... Наверное, завтра они это узнают, а может, и нет... За первый переход, если смотреть по прямой, прошли лишь около половины лиги, хотя на самом деле из-за торосов отшагали расстояние в несколько раз большее. Надо будет попробовать высылать вперед разведчиков, чтобы сперва они отыскивали путь, а потом уже все могли идти по нему. Быть может, так выйдет быстрее.
Поглощенный такими мыслями Нолоинвэ продолжал стоять на вершине тороса лицом к холодному ветру и не чувствовал этого. Он, как и многие другие нолдор, обморозил лицо и руки еще в начале жизни в Арамане, и с тех пор не слишком сильный холод приносил ему особенно жестокие страдания, зато на сильном холоде эти части тела быстро теряли чувствительность и вообще не ощущались. Пока не войдешь в тепло, тогда боли были такими, каких раньше он и представить себе не мог. Но погреться все же надо было и поесть тоже, и восстановить силы.
Нолофинвэ спустился с тороса, кивнул эльдар, которые, сменяя друг друга, дежурили снаружи на случай появления белых медведей или другой опасности. Потом подошел к шатру, где раньше остался Финдекано, и пролез внутрь. Там было тесно — народу набилось столько, что они могли лишь сидеть, но не лежать, — зато тепло, и, когда первая мука отступила, Нолофинвэ порадовался этому.
Финдекано, рядом с которым он сидел, протянул ему порцию коймаса. Нолофинвэ съел дорожный хлебец, не торопясь, но быстро, потом запил его талой водой и сразу почувствовал себя лучше.
Все равно нужно было провести хоть сколько-нибудь времени на Дороге Грез, иначе силы снова иссякнут слишком скоро, так что Нолофинвэ замер на месте, не шевелясь, и заставляя себя ни о чем не думать, чтобы сон пришел поскорее.
Это подействовало. Реальность отдалилась и почти исчезла... Как вдруг на колени Нолофинвэ что-то упало. Он резко проснулся, но не дернулся и не вскочил. К счастью. Телалассэ — девочка двух лет Древ от роду, которая до этого спала, склонившись на колени своим отцу и матери, во сне передвинулась так, что теперь ее голова оказалась на коленях у Нолофинвэ. При этом она даже не думала просыпаться, ее родители тоже спали.
Нолофинвэ не стал ничего делать, и некоторое время просто смотрел на спящего ребенка. Телалассэ была одним из последних детей, рожденных среди нолдор — ее мать должна была разрешиться от бремени вскоре после Праздника Урожая в 1495 году. Так оно и случилось. Древ уже не было, вся жизнь Валинора перевернулась, но девочка родилась живой, здоровой и сильной. За время подготовки к походу Телалассэ успела немного подрасти, так что ее родители, страстно желавшие отправиться в Эндорэ, решились идти.
Нолофинвэ вдруг показалось, что Телалассэ чем-то похожа на Итирильдэ. Захотелось погладить ее по голове, но Нолофинвэ не стал, чтобы случайно не разбудить. Как же он скучал по внучке! Всего один день пути, а ему уже отчаянно ее не хватало, и, глядя на другого ребенка, он невольно сразу вспомнил о ней. Конечно, Итарильдэ намного старше этой малышки, еще чуть-чуть и станет совсем взрослой, но для него-то она все еще маленькая — чудо, отрада его сердца.
Телалассэ поморщилась и застонала во сне, словно видела что-то неприятное. Нолофинвэ все-таки дотронулся легонько рукой до ее лба. Он был в перчатках из тюленей кожи, а на девочке была меховая шапка, но прикосновение помогло: детское личико разгладилось. Хотя даже и спокойное оно было слишком бледным, слишком печальным. Детские лица никогда не должны быть такими, и прежде такого представить было нельзя. Но теперь все стало иначе. Немного радости было у Телалассэ в темном Тирионе, еще меньше в Арамане с его холодом и туманами. И не радость ждет ее в ледяной пустыне Хэлкараксэ. Но где-то ведь должна быть радость, отпущенная этому ребенку? И другим детям, что сейчас так же спят в шатрах неподалеку? Разве Илуватар сотворил бы их феар для одних только мучений? Нет, они еще будут счастливы. Не сейчас и не здесь, но когда-то и где-то, там, где кончается Лед.
С этой мыслью Нолофинвэ, наконец, погрузился в грезы.

***

В следующий переход снова были торосы. Торосы, торосы, торосы без конца. Правда, широких трещин зато не попадалось, и никто не окунулся в ледяную воду. До гряды торосов, которую Нолофинвэ видел накануне, нолдор добрались. На поверку она оказалась не грядой, а целым поясом из нескольких гряд, расположенных друг за другом. Высота пиков была больше, чем все, что они преодолели до сих пор.
Казалось бы, сто футов не вызов для тех, кто шутя взбирался на высочайшие пики Пелори, но... снова холод и лед. И тысячи эльдар с грузом настолько тяжелым, насколько они вообще могут вынести... Им не под силу преодолеть подъем и спуск. Да и времени на это понадобилось бы слишком много.
Нолофинвэ протрубил сигнал настраивать лагерь, и отрядил две группы разведчиков — на север и на юг — на поиски хоть какого-то прохода. Разведчики ушли налегке, взяв с собой только по одной порции коймаса и веревки.
— Я буду ожидать, что вы вернетесь не позже, чем через один день Древ. Знайте об этом и не забудьте вовремя повернуть обратно, даже если ничего не найдете.
Так напутствовал их Нолофинвэ и остался ждать. Самому пойти в разведку было бы легче — тогда он не должен был бы искать ответы на вопросы: что делать, если разведчики не найдут прохода? И как быть, если сами разведчики не возвратятся? Нолофинвэ строил предположения, придумывал и отметал планы. Тут же придумывал другие. Их тоже отметал.
— Лучше б я сам пошел на разведку!
Это Финдекано, его мысли, видимо, двигались в том же направлении, а вернее, по тому же кругу, что у Нолофинвэ.
Проходили часы: половина отпущенного срока, две трети. Остался час, полчаса. Должно быть скоро разведчики вернутся. А может, они уже мертвы? Погибли, не успев даже единой мыслью подать последнюю весть о себе?
Группа, уходившая на юг, явилась почти точно вовремя. Из шести эльдар двое провалились в полынью. Обоих удалось вытащить, но сами идти они не могли, так что их спутникам пришлось нести их почти всю дорогу обратно.
— Мы ничего не нашли. Прости, государь.
Нолофинвэ отпустил их к целителям.
Теперь вся надежда была на вторую группу. Но проходили часы, а другие разведчики не показывались. Нужно было отправить кого-то на их поиски. А если ушедшие искать не вернутся? Отправить еще кого-нибудь и еще?
Нолофинвэ отогнал бесполезные горькие мысли. Группа для поиска собралась быстро и тихо, стараясь не привлекать внимания. Снова веревки, коймас. Запас сухой одежды, целительские снадобья. На этот раз Финдекано тоже ушел.
— Мы найдем их, отец, и я сразу же свяжусь с тобой по осанвэ, — пообещал он напоследок.
Потянулось ожидание, еще более тягостное.
"Мы встретили их! Возвращаемся. Пути на три часа".
Встретили, а не нашли. Значит, живы. Хорошо. Еще три часа. Может случиться что угодно.
— Государь, мы отыскали проход! Чуть больше дня дороги отсюда...
Молодцы. Нолофинвэ не стал выговаривать им за нарушение его указаний. Дав разведчикам и несостоявшимся, к счастью, спасателям отдохнуть, он велел трогаться с места.
Чуть больше дня пути для нескольких эльдар без груза. Сколько это для них всех? Три дня? Пять? Вышло почти десять. Десять дней, десять переходов, когда нолдор тратили силы и припасы, страдали от холода и опасностей дороги, но ни на шаг не приближались к восточным землям.
Об Эндорэ и мысли не шли в голову. Все ждали того мига, когда, наконец, в поле зрения появится вожделенное ущелье в ледяных горах. Они так желали добраться до него, словно в этом и состояла вся цель их похода.
Им очень повезло тогда: пока они шли, торосы не сдвинулись и не закрыли проход, который был им так нужен. Потом нолдор узнали, как легко это могло бы случиться: одна резкая подвижка льда, и все вокруг меняется до неузнаваемости. Сколько раз внезапно сомкнувшиеся глыбы разделали их, и приходилось пробивать дорогу с двух сторон, иногда только для того, чтобы она почти сразу же снова исчезла... Потом они многое узнали. Но в начале пути даже не могли как следует оценить свое везение.
Наоборот, когда пояс торосов остался позади, на них накатило опустошение, потому что за ним был всего лишь лед, не только не лучше, а хуже прежнего. Даже то, что теперь они снова могли двигаться на восток, приносило мало утешения.
Еще тяжелее стало, когда они заметили, что лед под ними больше не был неподвижен, как раньше. Он перемещался. Не только в моменты разломов, но постоянно. Дрейфовал по воле ветра и течений.
— Отец, при сильном встречном дрейфе мы теряем расстояние едва ли большее, чем успеваем в это же время преодолеть! — однажды сказал Финдекано почти в отчаянии.
— Я вижу, Финьо, вижу, — ответил Нолофинвэ. — Но нельзя без конца останавливаться и ждать попутного дрейфа. Он слишком редко бывает. Нам надо идти.
То же самое он говорил и остальным, готовясь услышать ропот, упреки и проклятия. Но их не было. Хотя очень многие — почти все — понимали, что происходит.
Нолдор шли, не жалуясь. Преодолевали трещины и торосы, проваливались в воду и выбирались. Оплакивали погибших. И двигались дальше — ничего другого не оставалось.

***

Первое время Вздыбленный Лед то и дело открывал перед ними свои новые опасности. Первая метель — ничего нельзя было разглядеть на расстоянии трех шагов, и отряды действительно едва не потеряли друг друга, как с самого начала боялся Нолофинвэ... Счастье, что Артанис вовремя заметила неладное.
Правда, арафинвионы потом хором шутили по осанвэ:
— Не страшно, дядя, встретились бы в Эндорэ.
Но Нолофинвэ сомневался, что сами они в это верят.
Больше двигаться во время метелей не пытались. Ставили шатры. Их заносило быстро, и это даже помогало сохранять тепло. Сложнее всего было откапываться и идти дальше, когда метель заканчивалась.
После первой метели настал черед первого разводья — трещина была такая большая, что походила на целую реку во льдах. Только по краям ее покрывал колотый лед, а в середине была широкая полоса воды, чистой, черной и холодной. Для переправы не нашлось никакой возможности, так что пришлось становиться лагерем и несколько дней ждать, пока вода снова замерзнет достаточно, чтобы лед мог выдержать эльдар.
— Знаешь, что хуже всего в этих остановках, отец? — спросил Финдекано на третий день вынужденного стояния.
— Мысли глупые лезут в голову, — ответил Нолофинвэ.
— Поделишься? — тут же предложил Финдекано.
— Например, я думаю, что можно было бы переплыть эту воду и закрепить мост на той стороне, вместо того, чтобы без дела стоять здесь, — сказал Нолофинвэ.
— Никому не под силу такое, — возразил Финдекано.
— Мне под силу, — ответил Нолофинвэ.
— Нет, ты не можешь так поступить! — воскликнул Финдекано. — Ты замерзнешь раньше, чем кто-нибудь успеет перейти и помочь тебе. И что добудешь ценой собственной жизни? Несколько десятков футов пути по льду до следующей полыньи!!!
— Тише, не горячись, — попросил его Нолофинвэ. — Я все понимаю, и именно поэтому мы стоим здесь, и будем стоять столько, сколько потребуется. А с тобой что?
— До тебя мне далеко, не волнуйся, — уклончиво ответил Финдекано.
— Вот и хорошо, — сказал Нолофинвэ. — Помни, мы не можем позволить себе делать глупости. Мы еще должны дойти до Эндорэ.
— Да, мы должны дойти до Эндорэ, — повторил Финдекано.
В Эндорэ верилось все слабее. О нем и о тех, кто ждет, а вернее, не ждет, на том берегу, почти не вспоминали. Их будто не было. Не было ничего, кроме льдов и узкой тропы во тьме, которая вела от одной стоянки до другой, если повезет. Еще были звезды, но на них старались не смотреть, потому что по ним можно было определить, как мало они в очередной раз прошли. И был коймас: лепешку, которая в Амане считалась однодневной, здесь скоро привыкли делить на четыре части, чтобы растянуть подольше.
Только это и ужас Хэлкараксэ. Страшнее всего становилось, когда начинали вдруг расти новые торосы. Лед приходил в движение. Льдины, сталкивались и наезжали друг на друга. Глыбы громоздились одна на другую и быстро двигались, ломая новый и новый лед, сметая все и всех на своем пути. Казалось, будто злые ледяные великаны преследуют незваных пришельцев, желая отомстить им за вторжение в свое царство.
Спасение тут могло быть только одно — бегство. Бежать, бежать не выбирая дороги, не думая о других опасностях, потому что тот, кто промедлит хотя бы мгновение, будет безжалостно раздавлен. Это вселяло ужас в сердца храбрейших эльдар.
Иногда Финдекано во сне исступленно бормотал:
— Быстрее, быстрее, быстрее...
И Нолофинвэ знал, что ему снятся надвигающиеся торосы, лица и крики тех, кто не сумел убежать от них. Нолофинвэ они тоже снились. Как снились утонувшие и замерзшие, и те, кто не проснулся после очередной стоянки.
Таких непроснувшихся со временем становилось все больше и больше. Нельзя было даже понять, что убило их: холод, усталость, истощение или отчаяние. Их души отлетали к Мандосу во сне, и эта смерть считалась спокойной и легкой по сравнению с другими, которые теперь уже стали знакомы всем слишком хорошо.
Но Нолофинвэ смерть во время грез пугала едва ли не больше прочих. Ведь в остальных случаях еще была возможность побороться напоследок и, может быть, даже победить и выжить. А тут выбора как будто вовсе не оставалось.
Именно так и погибла Фаниэль. Уснула навсегда. Она не стремилась умереть, хотя после ее давних слов в Арамане Нолофинвэ поначалу опасался этого. Но нет, она шла и держалась лучше многих, помогала другим. И все-таки умерла. Фаниэль! Его маленькая сестренка, любившая яркие краски, тепло и свет, осталась лежать в этой холодной пустыне. А он даже не попрощался с ней, потому что весть о ее смерти достигла его, когда они уже отошли далеко от той злополучной стоянки.
Хотелось вернуться назад, найти Фаниэль, обнять и сидеть так долго-долго, может , даже всегда. Но у Нолофинвэ не было права так поступить. Его народ все еще нуждался в нем, и он шел и вел других за собой. Вперед и вперед. Вперед.

***

— Просыпайтесь! — раздался чей-то голос.
Нолофинвэ вернулся от грез к реальности раньше, чем этот самый голос успел договорить, и сразу увидел, что прямо посреди шатра во льду расползается новая трещина. Пока маленькая, но разрастись она могла быстро. Нолофинвэ поднялся на ноги. То же самое делали все эльдар вокруг. Снаружи доносился шум и голоса из других шатров.
Паники не было. Нолдор не то чтобы перестали бояться Льдов, но успели привыкнуть к страху и мало замечали его. Споро свернули шатры и снова двинулись дальше.
На этот раз все кончилось благополучно. Не погиб ни один эльда. И не утонул ни один шатер, что тоже было важно, потому что шатры, которые часто не находилось возможности разворачивать, давно бросили позади, и теперь их оставалось в обрез. А только в них была возможность хоть иногда согреться.
Песни Силы все еще работали. Хотя назвать это песнями было так же тяжело, как и сказать, что звуки, которые замерзшие, непослушные, покрытые красными, синими и черными следами обморожений пальцы извлекают из струн, в самом деле, музыка. Но Песни работали и давали не только тепло. С их помощью лечили раненых, с тех пор как все снадобья вышли.
Благодаря Песням нолдор еще держались. И благодаря коймасу. Хотя запас истощался, и приходилось, ради экономии, делить одну лепешку уже на шесть частей. Этого едва хватало, чтобы идти. Силы таяли, а Хэлкараксэ не менялось. Можно было подумать, что конца ему просто нет.
Но Нолофинвэ знал, другой берег существует, ведь эльдар во время Великого Перехода видели замерзший пролив оттуда. Вот только, суждено ли им дойти до другого берега?
Нолофинвэ старался верить так твердо, как мог. Но это было трудно. Трудно, когда он видел, как эльдар его народа гибнут. А те, кто жив, ежеминутно рискуют умереть. Трудно, когда на привалах он занимался ранеными и обессиленными, пока сам не падал от усталости...
Однажды Нолофинвэ оглянулся вокруг и понял, что не осталось ни одного ребенка. Тогда отчаяние и придавило его всей своей тяжестью. Они умерли! Они все умерли, а он не заметил. Нолофинвэ сел прямо на лед и принялся медленно раскачиваться взад-вперед.
В таком состоянии его и нашла Иримэ. Она ни о чем не спросила, просто заставила его подняться, а потом прижала к себе. Через некоторое время Нолофинвэ оправился от потрясения достаточно, чтобы думать, и прошептал:
— Они ведь не умерли. Они выросли, да?
— Дети? — спросила Иримэ.
Нолофинвэ только молча кивнул.
— Да, — ответила Иримэ. — По крайней мере, некоторые из них.
Это было не просто облегчение — чистое счастье. Только очень ненадолго, пока он не понял, сколько времени должно было пройти, чтобы дети стали внешне неотличимы от взрослых. Годы. Годы Древ в дороге. И они все еще посреди Хэлкараксэ.
Задумываться об этом слишком глубоко было нельзя, чтобы не потерять рассудок. Да у Нолофинвэ и не оказалось такой возможности, потому что именно в это время, через еще два или три перехода, он вдруг почувствовал, что где-то позади случилось что-то страшное. Непоправимо страшное для кого-то. Для него. Он потянулся осанвэ к Турукано и не услышал ответа. К Аракано — и снова ничего не услышал. В ужасе он позвал Арэльдэ, почти ожидая, что ответом снова будет тишина. Но Арэльдэ откликнулась, и от нее он узнал вести. Чудовищные вести.
Эленвэ погибла, Итарильдэ едва удалось спасти, Турукано при смерти. Аракано приходит в себя... медленно.
"Отец! Ты нужен нам здесь... отец..."
Арэльдэ не плакала. Она должна была быть сильной и была. Но Нолофинвэ казалось, он слышит ее плач, отчаянный и неудержимый, словно она опять маленькая и ей больно. Конечно, ей больно. И Аракано. И Турукано... И Итарильдэ. Эленвэ...
С первого дня, когда она вошла в их семью, это было так, словно у него появилась еще одна дочь. Яркая, ласковая и веселая, как отблеск Лаурелин. Теперь ее свет скрылся под водой. И Турукано... Много раз Нолофинвэ видел, как вслед за одним супругом скоро отправлялся в Чертоги Мандоса и другой, не потому что отказывался от жизни добровольно, но потому, что больше не имел сил цепляться за жизнь. А Турукано и сам ранен... Но у него есть Итарильдэ. Он будет держаться ради нее. Будет... если сможет.
Нолофинвэ подал сигнал к общей остановке, и вместе с Финдекано пошел назад, ко второму отряду. Еще в пути он по осанвэ узнал, как все случилось. Итарильдэ с Эленвэ упали в воду одновременно, но для Итарильдэ падение оказалось очень неудачным: она с силой ударилась головой о край льдины, так что лед сразу окрасился кровью, а она потеряла сознание. Эленвэ успела подхватить дочь и держала, пока не подоспела помощь, но потом... силы ее кончились, и когда Итарильдэ уже вытащили из воды, сама Эленвэ погрузилась с головой. Турукано тут же прыгнул за ней, но не смог ее найти. Он нырял снова и снова. Хотя было уже ясно, что Эленвэ не спасти.
Эльдар кричали это Турукано, умоляли его остановиться, но едва ли он слышал их. Он нырял, пока не выбился из сил, и, наконец, совершенно скрылся под водой. Аракано подоспел как раз к этому моменту и сумел вытащить брата. Потом, уже снова на льду, Аракано на время потерял сознание, но теперь вполне очнулся. Жизнь Итарильдэ тоже была вне опасности. Только состояние Турукано нисколько не изменилось.
Проклятые торосы! Они как будто нарочно вырастали прямо на пути, чтобы не пустить Нолофинвэ к Турукано. А может, дело было в том, что он, занятый своими мыслями, не старался искать удобной дороги, шел напрямую... К тому моменту, когда перед ним, наконец, замаячили шатры второго отряда, Нолофинвэ чувствовал себя совсем разбитым.
Но отдыхать было некогда. Он быстро прошел в шатер, где лежал в беспамятстве его средний сын. Рядом с Турукано сидела заплаканная Итарильдэ, голова у нее была перевязана.
Нолофинвэ знал, что она не уйдет, он и сам не ушел бы на ее месте, но все равно сказал:
— Тебе нужно лечь.
— Нет, — ответила она. — Со мной все уже хорошо.
И расплакалась, уткнувшись лицом в грудь Нолофинвэ.
Он обнял внучку молча, зная, что любые слова утешения бессильны.
Финдекано, Аракано и Арэльдэ стояли тут же. Никто ничего не говорил. Когда плач Итарильдэ сменился судорожными всхлипами, молчание нарушила Арэльдэ:
— Целители сделали, что могли. Но никто не знает, достаточно ли это, чтобы удержать его.
Нолофинвэ кивнул. Глядя на совершенно белое отрешенное лицо Турукано, можно было подумать, что он уже умер. Только слабое дыхание говорило, что этого еще не случилось. Кто может удержать его на грани смерти? Итарильдэ — совсем дитя, и она только что потеряла мать. Такая ноша слишком тяжела для нее.
И это не ее ноша, а его, Нолофинвэ, он понесет ее и не позволит Турукано умереть. Ему хватит сил, должно хватить.
— Я заберу его с собой, — сказал он вслух.
— Я тоже пойду с вами, — сказала Итарильдэ. — Я могу идти сама.
— Да, — ответил Нолофинвэ, ничего иного он ответить просто не мог, и посмотрел на Финдекано.
Тот понял все без слов.
— Я останусь здесь и поведу отряд вместо Турукано, — вздохнул он. — Видно, этого не избежать.
— Все будет хорошо, — непонятно кому из них сказал Аракано.
Он выглядел слишком бледным и изможденным даже на фоне других бледных и изможденных. Но, заметив обеспокоенный взгляд отца, улыбнулся:
— За меня не тревожься, я не по зубам этому льду. Правда. У меня даже руки всегда горячие. Ты ведь знаешь.
Единственное, что знал в тот момент Нолофинвэ, — как мучительно он не хочет терять ни одного из них. Но не в его власти уберечь их всех. Сейчас он должен позаботиться о Турукано, и надеяться, что остальные сами смогут позаботиться о себе и друг о друге.
Нолофинвэ перебрал вещи, которые Турукано нес с собой, взял оттуда оружие, арфу и коймас — все, что ни в коем случае нельзя было бросать. Ведь это и есть сама жизнь, здесь, во Льдах. И где-то еще, если когда-нибудь они попадут куда-то еще. Прочие вещи он оставил. Их возьмут и разделят между собой другие эльдар, если смогут. Если же нет, они останутся во Льдах, как уже не раз оставались и другие.
— Я сохраню его доспех, — сказал Финдекано. — И инструменты тоже. Они еще понадобятся.
— Понадобятся, — согласился Нолофинвэ. — Но Турукано сможет прожить и без них.
— Нет, я понесу, — ответил Финдекано.
Нолофинвэ не стал его отговаривать. Если у Финдекано не будет сил нести груз, он сам это увидит. Но хорошо, что он не стремится избавиться от вещей. Значит, еще надеется дойти. Турукано тоже надеялся, но теперь... Теперь Нолофинвэ будет надеяться за него. Правда, часть собственной поклажи ему все-таки придется выбросить... это ничего.
Нолофинвэ попрощался с сыновьями и дочерью, стараясь не думать о том, что, может, с кем-то из них видится в последний раз. Потом завернул Турукано в его же просушенный плащ и понес его к своему отряду на руках, как дитя, теперь стараясь идти как можно осторожнее.
Их вид никого не удивлял: раненых и ослабленных, которые не могли идти сами, именно так и носили. Но немного нашлось бы тех, кто способен нести Турукано: он был слишком высокий и широкоплечий. А Нолофинвэ мог, хотя и сам ослаб за время похода.
— Теперь ясно, для чего Эру вложил в меня столько сил, мой мальчик, — шепнул он сыну, не надеясь, что тот услышит.
Но Турукано услышал, застонал, а потом вдруг сказал:
— Отец, я не хочу, не хочу...
Нолофинвэ не спросил, чего он не хочет. Умирать? Или жить? Есть ответы, которых лучше не слышать. Особенно Итарильдэ, которая в это время шла рядом. Для себя Нолофинвэ решил, что будет бороться за жизнь сына до тех пор, пока сможет.

***

Сырая рыба была на вкус такой же, как на ощупь: холодной и мокрой. Ее старались резать как можно мельче и быстро глотать, запивая водой. Как горькое лекарство. Коймаса осталось совсем мало. Слишком мало. Каждый мог съесть не больше одной восьмой части лепешки за переход. Так что во время стоянок приходилось еще ловить рыбу и охотиться. В основном, ловить рыбу. Это было проще, да и съесть сырой легче оказалось рыбу, чем мясо.
Силы были на исходе, надежда почти исчезла. И вот тогда-то многим помогла ненависть. Ненависть к Моринготто и ненависть к родичам, покинувшим их и обрекшим на долгие страдания. Эти два чувства были почти одинаково сильны, и когда-то Нолофинвэ ужаснулся бы такому, но теперь он не имел ничего против, если ненависть давала кому-то силы сделать еще один шаг, пережить еще один переход, встать на ноги после очередной стоянки. Не переступить черту смерти.
Турукано, когда смог идти сам, сказал ему:
— Знаешь, отец, я очень люблю Итарильдэ и тебя, и всех, но это не помогло бы мне остаться. Твои усилия пропали бы даром, если бы я не был так зол. У меня не было сил, чтобы двигаться, даже чтобы самому откусить от лепешки коймаса или попить воды, ты кормил меня и поил, и пел надо мной, потом шел к другим больным и то же самое делал для них. А я лежал и думал, что если сдамся, если перестану жить и уйду в Чертоги Мандоса, если все, в конце концов, сдадутся и уйдут, получится, что всего этого, всего, что мы пережили и видели, как будто и не было, и нас как будто не было. И мы уже ничего не сможем сделать. Так удобно. Для кого-то. Но я не желаю быть удобным мертвецом. Не желаю. Я хочу быть неудобным. А значит, я должен быть живым. Мы все должны быть живыми и неудобными. Обязательно.
Это была необычно длинная речь для Хэлкараксэ — здесь все привыкли говорить мало и коротко — и уж точно самая длинная речь Турукано с тех пор, как не стало Эленвэ.
Кругом звучали речи короче и яснее. Проклятия и клятвы мщения, от которых закипала кровь. Но холод Хэлкараксэ одолел и этот жар. От перехода к переходу последняя вспышка энергии гасла в измученных эльдар. На смену гневу приходило молчание.
Нолофинвэ уже не мог не думать о том, что будет, когда оставшиеся крохи сил покинут его народ. Неужели они действительно прошли весь этот путь, чтобы умереть среди льдов? Он говорил себе, что в любой момент Хэлкараксэ может закончиться, но ничего похожего не было видно.
А когда на пути выросли огромные торосы, каких нолдор еще не видели за весь путь, они как будто придавили всех своей тяжестью, своей высотой и непреодолимостью.
Проход в них искали, но прохода не было ни на севере, ни на юге. Нигде.
Постепенно у подножья этой ледяной гряды собрались все три отряда. Собрались и встали, потому что сил пробивать дорогу не осталось ни у кого.
Предводители отрядов сошлись на совет, чего давно уже не бывало, потому что во время стоянок у них обычно не находилось возможности разыскать друг друга. Нолофинвэ поразился переменам, произошедшим с племянниками. Конечно, ужасно выглядели все, но детей Арафинвэ он не видел дольше, и это бросалось в глаза сильнее.
Даже Финдарато, который, судя по его осанвэ, бодро держался до самого конца, был вымотан до последнего предела. Именно он сказал:
— Эти торосы мы сможем перейти, только если они сами перед нами расступятся.
Какое-то время все молчали. Потом Аракано вскинулся:
— Нет, так нельзя! Отец, ты же понимаешь?! Нельзя сдаваться сейчас, надо заставить всех действовать!
— И что я могу сказать всем, чтобы заставить? — спросил Нолофинвэ. — Что там, за этой грядой, их ждет еще больше Льдов? Они не могут вынести больше, и...
— Нет! Там не будет больше льда! – возразил Аракано. — Я чувствую, за этой грядой — берег! Или сразу, или...
— Или нет, — мрачно закончил за него Ангарато.
— Или скоро, — упрямо договорил Аракано.
Глаза его странно горели. Он вскочил, схватил свой заплечный мешок и с ним выбежал из шатра.
— Я знаю, что там берег! И я собираюсь его увидеть!
Это Аракано крикнул уже снаружи. Слова разнеслись по стоянке, привлекая внимание, а сам Аракано был в этот момент похож на взвившийся до небес всполох серебряного пламени. Что-то подобное Нолофинвэ увидел в нем, когда он только родился.
Сердце Нолофинвэ болезненно сжалось, а Аракано уже бросился к гряде торосов, вынул альпеншток и принялся крушить лед.
В этом единоборстве эльда и ледяной громады было что-то грандиозное, на что невозможно взирать без участья. К Аракано присоединились сперва родичи, потом другие эльдар.
Инструменты застучали в такт, и проход, казавшийся недостижимым, невероятным, проход был пробит!
За ним оказался лед. Лед, как всегда. И торосы. Аракано взобрался на один из них и просиял.
— Да! — крикнул он. — Да! Берег! Недалеко! В одном переходе отсюда!
После всего это было слишком хорошо, чтобы поверить. Эльдар хотели убедиться сами. Забыв об усталости и боли, они карабкались на торосы.
Кричали друг другу:
— Да-да! Земля! Земля!
Плакали и смеялись.
Так начался их последний переход в Хэлкараксэ. Длинный переход. Но никому не хотелось еще раз останавливаться на льду, когда до суши было рукой подать. Уже в конце этого перехода Аракано, который теперь шел впереди, рядом с Нолофинвэ, вдруг упал.
Нолофинвэ успел подхватить его, аккуратно опустился на лед и положил голову Аракано себе на колени. Потом стал приводить его в чувство. Это удалось не сразу. Но когда Аракано открыл глаза, он посмотрел на отца ясно и осмысленно. И сказал очень тихо:
— Ну, вот. Я хотел увидеть этот берег и увидел. Жаль, что только издалека.
— Еще увидишь и вблизи, осталось совсем немного, — ответил Нолофинвэ, обнимая его. — Если не можешь идти, я понесу тебя.
— Меня не нужно нести, меня уже скоро не будет здесь, — сказал Аракано. — Я слышу зов Мандоса, и мне пора последовать за ним. Кажется, я сделал все, что мог.
— Аракано!
— Прости, отец. Я люблю тебя. И нашим всем передай, их я тоже... люблю... И... не... горюйте... обо мне... Мы... достигли... Эндорэ... Наконец... Надо... радоваться...
Голос его стих, глаза закрылись.
Нолофинвэ почувствовал, как грудь словно обожгло изнутри.
— Аракано!!! - крикнул он.
И в тот же миг увидел, как упал и разбился кувшин с водой во дворе его дома в Тирионе, и женский голос, который Нолофинвэ никогда не мог бы забыть или спутать с другим, тоже крикнул:"Аракано!!!".
Прожигая все преграды, которые были между Валинором и Эндорэ, боль утраты на миг соединила их с Анайрэ. А потом... Нолофинвэ словно очнулся. Сидя на льду, с телом Аракано на руках. Вокруг него уже собралась вся семья и другие эльдар тоже. У всех на глазах блестели слезы.
А далеко на западе начинала всходить Луна.

Продолжение следует...

Часть первая здесь, Часть вторая здесь, Часть третья здесь, Часть четвертая (начало) здесь, Часть пятая здесь.

@темы: Фингон, Тургон, Арэдэль, рассказы, Финголфин, Идриль, Аракано

---

11 историй о Нолофинвэ, цикл фанфиков, часть четвертая начало (история 8)

[vinyawende]

Часть четвертая 1496-1500 год Предначальной Эпохи

Название: Пропасть
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Феанаро, Анайрэ, Индис, Арафинвэ, Финдис, Фаниэль, Иримэ, Финдекано, Турукано, Аракано, Арэльдэ, Намо, новые персонажи, упоминаются Финдарато, Артаресто, Ангарато, Айканаро, Артанис, Эленвэ, Итарильдэ, Манвэ, Ингвэ, телери.
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 6598 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, 1496 год. Нолдор покидают Тирион. Могучая воля Феанаро ведет их к мести, победе над Врагом и свободе. Или к роковым ошибкам, отчаянию и погибели. Как бы то ни было, Нолофинвэ не может оставить свой народ на этом пути. Он пойдет с ними, а значит, ему придется оставить позади многое и многих. Возможно, больше, чем он думал по началу. Возможно, больше, чем он способен вынести.
Примечание: 1. Текст Рока нолдор и ответ Феанаро – прямая цитата из "Сильмариллиона" в переводе Н. Эстель. 2. Коймас – "жизненный хлеб" – квенийское название лембаса. 3. Анайрэ – ученица Йаванны, это уже упоминалось раньше в цикле (часть вторая, фик "Одинокий принц"), повторяю на всякий случай. 4. О том, кто такой Рэнвэ и почему он говорит то, что говорит, можно прочитать в фике "Взвешенное решение" (третий фик первой части цикла).

Нолдор должны покинуть Тирион завтра. Феанаро не потерпит больше отсрочки, да у Нолофинвэ и не осталось сил, чтобы выговорить, вытребовать еще хоть сколько-нибудь времени. С тех самых пор, как было принято решение отправляться в Эндорэ, ему приходилось бороться за каждый день, который можно было потратить на такие необходимые, жизненно важные приготовления.
Но, по крайней мере, усилия его не были напрасны: теперь нолдор уйдут более подготовленными, чем могли бы, и смерть от голода раньше смерти в бою им, наверное, не грозит. При этой мысли Нолофинвэ невольно улыбнуться. Аромат недавно испеченного коймаса до сих пор витал над Тирионом, делая город более родным и живым, чем он казался во тьме. А Нолофинвэ этот запах к тому же напоминал о жене, ведь именно под руководством Анайрэ женщины выпекали запас дорожного хлеба для предстоящего похода.
Коймаса было заготовлено столько, что хватит, пожалуй, на полтора года Древ, а то и дольше, и нолдор шептались между собой, что это уже слишком, но высказать подобное в лицо Анайрэ никто не решался. А на досужие разговоры она не обращала внимания. Только, когда они оставались вдвоем, признавалась Нолофинвэ:
– Я боюсь, что и этого количества может оказаться недостаточно.
Тревожные предчувствия не оставляли Анайрэ даже в краткие часы отдыха, во сне она все бормотала что-то о муке и хлебе. А наяву продолжала с невиданным упорством искать пути пополнения запасов. И помощь в этом деле пришла с неожиданной стороны: когда вся подходящая для коймаса мука, что была накоплена нолдор, оказалась израсходована, в Тирионе появились возы с зерном, собранные народом Ингвэ. Тысяча возов зерна и тысяча тысяч просьб одуматься и остаться.
Когда Анайрэ рассказывала об этом мужу, слезы наворачивались ей на глаза, но по-настоящему плакала она, говоря о телери. Пшеницу на дорожные хлебы они обычно брали у нолдор, взамен давая те припасы, которые добывали в море, но с тех пор как нолдор начали готовиться к походу, телери стали привозить рыбу и прочее просто так, уверяя, что зерно и мука сейчас нужнее самим нолдор.
Даже Анайрэ, хотя и была ужасно обеспокоена, не хотела сперва соглашаться на это, но мореходы не пожелали слушать возражений.
– Так решили мы все, – говорили они. – И так будет. Мы обойдемся рыбой. А вы пеките хлеб для дальней дороги. Но лучше бы вам передумать и не уходить. Лучше бы передумать.
Однако большая часть нолдор ничего не желала слушать, советы и просьбы старых друзей пропадали зря, и потому Анайрэ плакала особенного горько. Все же, как она ни печалилась, подготовка к походу продолжала идти своим чередом. Пока, наконец, два дня назад, Анайрэ не сказала Нолофинвэ:
– До следующего урожая во всем Валиноре не испекут больше ни одной лепешки коймаса.
Голос ее звучал скорее обреченно, чем спокойно.
– Ты сделала все, что могла, – попытался подбодрить ее Нолофинвэ.
– Я знаю, – ответила Анайрэ тем же тоном, что раньше.
Впрочем, Нолофинвэ сам понимал, какое это слабое утешение. Он тоже делал все, что мог, но легче от этого не становилось.
Нолдор Тириона по привычке или по какой-то другой причине со всеми проблемами и вопросами шли к нему, и Нолофинвэ по привычке все это решал, а потом выслушивал от Феанаро упреки, что будто бы плетет интриги у него за спиной. Если же он пробовал направить часть приходящих эльдар к самому Феанаро, то тут же получал обвинение, будто нарочно отвлекает по пустякам. Нолдор называли Нолофинвэ государем, и обижались, если он возражал, Феанаро приходил в ярость, если он не возражал. Нолофинвэ то возражал, то не возражал, и сам уже путался в том, что когда он говорит и почему.
От тоски по отцу хотелось выть.
Если бы только отец был жив, не было бы всех этих проблем. Если б отец был жив, Нолофинвэ с радостью согласился бы иметь хоть в сто раз больше проблем. Но Финвэ не было, был только Феанаро, брат, за которым Нолофинвэ поклялся следовать и с которым почти ни в чем не мог сойтись. А Феанаро не желал прислушиваться к его советам. Так что оставалось лишь наблюдать, как брат говорит и делает немыслимые вещи. Это было сущее мучение, и конца ему не предвиделось.
Но последние часы в Тирионе Нолофинвэ не собирался тратить на горькие раздумья о Феанаро. Вместо этого он обходил город, чтобы проститься со всеми близкими ему эльдар, кто оставался здесь, а заодно и с самим Тирионом.
Тяжелее всего далось прощание с матерью и Финдис. Мать казалось утомленной, бледной и очень хрупкой, гораздо более хрупкой, чем когда он видел ее в последний раз. Нолофинвэ охватило жестокое раскаяние: за всеми делами и приготовлениями он не был рядом с матерью столько, сколько ему следовало бы, оставлял ее одну с обрушившимся на нее горем. А теперь и вовсе намеревался покинуть Валинор и еще умножить ее страдания. Умножить многократно, ведь уходит не он один: Фаниэль, Арафинвэ и Иримэ тоже уйдут. А если бы он остался, то, может быть, удалось бы убедить остаться и их. Хотя бы сестер. Хотя бы Иримэ, ведь она открыто говорила, что идет только из желания поддержать его:
– Глупо надеяться просто побежать и сейчас же одолеть Моринготто в землях, которые нам неизвестны и чужды, раз мы даже здесь, дома, не могли защититься ни от лжи его, ни от силы. Но лишний мечник все равно не помешает, так что я тебе еще пригожусь.
Никакие слова не могли ее разубедить.
Нолофинвэ обнял мать, не зная, как теперь сможет просто отпустить ее и уйти. Глаза зажгло, горло сжалось так сильно, что стало не вздохнуть.
Тогда Индис, угадав состояние Нолофинвэ, шепнула ему:
– Хороший мой.
И на миг сильнее стиснула его в объятиях, почти невозможно сильно при ее теперешней слабости. А потом легонько оттолкнула от себя.
– Ну все, иди, иди.
Вот. Теперь она сделала за него самое сложное, ему осталось совсем немного. Выпрямиться. Посмотреть на мать в последний раз. Перед уходом еще взглянуть на сестру, понять, что она так и не скажет ни слова, даже не захочет встретиться с ним глазами. Сделать вид, что боли в груди вовсе нет. Уйти, наконец!
Нолофинвэ успел сделать от дома, где они оставались, ровно пять шагов, когда его догнала Финдис.
– Я так ужасно зла на тебя, – сказала она. – На всех вас. Но я буду вечно жалеть, если не сделаю этого сейчас.
С этими словами Финдис обняла его. И Нолофинвэ почувствовал, что даже ради спасения собственной жизни не мог бы сдержать слезы. Он прижался головой к ее плечу, на несколько мгновений позволяя себе спрятать лицо в ткани ее платья. Как в детстве, только тогда Финдис присаживалась перед ним, чтобы он мог сделать это, а теперь ему приходилось наклоняться к ней.
Так они и стояли, пока Нолофинвэ не смог вновь овладеть собой, потом Финдис поцеловала его в висок и ушла обратно в дом. Так что в пору было усомниться, не померещилось ли ему это все.
Нолофинвэ еще побродил по городу и, в конце концов, оказался у дома Рэнвэ – любимейшего из своих наставников и одного из самых достойных эльдар, которых он знал за всю свою жизнь. Рэнвэ, конечно, никуда не уходил. Немыслимо было даже подумать об этом.
– Эта земля – мой дом, другого у меня уже никогда не появится, – часто повторял он, когда еще не было и в помине никаких разговоров об Эндорэ.
Теперь Нолофинвэ шел к Рэнвэ с тяжелым сердцем, заранее обдумывая, что станет отвечать учителю, если тот будет отговаривать его. Правда, до сих пор Рэнвэ не предпринимал такой попытки и вообще не высказывал никакого мнения об уходе нолдор из Валинора, но и виделись они с Нолофинвэ редко, и не имели возможности толком поговорить.
Стоило Нолофинвэ открыть дверь, как его окутал знакомый аромат трав, в котором яснее прочих выделялись ноты чабреца и мяты, видимо, недавно заваренных. Именно таким отваром Рэнвэ чаще всего угощал Нолофинвэ еще в пору, когда тот только начал учиться у него.
Это было так привычно и почти до ужаса странно: целый мир успел рухнуть, а почтенный Рэнвэ все собирает травы, все заваривает их да потчует гостей. Словно бы ни мало не беспокоясь, что его жилище не заливает больше теплый свет Древ.
– Я знал, что ты все же зайдешь попрощаться со мной, – сказал тем временем Рэнвэ. – Проходи, садись.
Нолофинвэ сел на место, которое указал учитель, и тот разлил по чашкам горячий ароматный отвар. Пили в молчании. Нолофинвэ не придумал, что он сам скажет Рэнвэ, если Рэнвэ ему не скажет ничего, и теперь не знал как быть, а Рэнвэ, казалось, глубоко задумался о чем-то.
– Береги свою семью, – произнес он, наконец. – Если только можешь, если у тебя есть самый маленький шанс спасти их от боли, от смерти, а главное, от разрушения их душ, не упускай его. Ты силен, может быть, у тебя, в самом деле, достаточно сил, чтобы справиться с чем угодно. Но если ты потеряешь близких, потеряешь по-настоящему, навсегда, огонь твоей души угаснет. А там, куда ты идешь, это очень быстро может случиться, – Рэнвэ глубоко вздохнул. – И там тебе понадобится большая стойкость, потому что народ, который ты ведешь за собой, горд и уверен в своей силе, а гордые и уверенные порой познают истину с ужасной болью, и поддержки и утешения все они и каждый из них станут искать в тебе, в твоем примере.
– Печально твое напутствие, почтенный Рэнвэ, – заметил Нолофинвэ, впрочем, без всякого упрека.
– Это с другими я говорил о радости и легкости жизни, а тебя всегда учил трудному и печальному, – грустно улыбнулся Рэнвэ. – Прости, это в последний раз.
– Я благодарен за все, что узнал, – ответил Нолофинвэ.
И они коротко, но крепко обнялись на прощание.
После этого Нолофинвэ отправился домой. Там было темно и тихо, все разбрелись по каким-то своим делам. Вернее, так сперва показалось Нолофинвэ, но когда он поднялся в их с Анайрэ спальню, то увидел, что его жена сидит там одна в темноте, а походная сумка, которую она собрала уже давно, лежит, открытая, у ее ног, и вещи, прежде аккуратно уложенные, теперь в беспорядке разметаны повсюду.
– Что ты делаешь? – тихо, боясь напугать Анайрэ, спросил Нолофинвэ.
– Не знаю, – ответила она странно ровным голосом.
Он шагнул к ней, желая сесть рядом и обнять, но она встала и отошла к окну раньше, чем он успел приблизиться. Теперь на нее падал звездный свет, и в этом свете Нолофинвэ заметил вдруг, что Анайрэ выглядит почти такой же тонкой и печальной, как его мать, и сердце его сжалось.
– Я не знаю, что делаю, – повторила Анайрэ, стоя к нему спиной. – Впереди пропасть, огромная черная пропасть, и я ее вижу, а другие нет. Они идут вперед без страха и думать не желают об остановке, а я не могу сделать следующий шаг. Не могу. Как я хотела бы тоже не видеть пропасти!
Нолофинвэ подошел к жене и, наконец, обнял осторожно за плечи.
– Не получится, – шепнул он. – Потерять мудрость еще труднее, чем обрести.
– Тогда я хотела бы быть такой, как ты, чтобы видеть пропасть, но все равно идти, не колеблясь, – ответила Анайрэ.
– Но ты не такая, – сказал Нолофинвэ. – Ты всегда была более цельной, более ясной, чем я. Я почувствовал это, как только мы встретились, и сразу же тебя полюбил.
– Значит, теперь мне нужно себя сломать, – вздохнула Анайрэ. – Но что-то не выходит. Похоже, я себе не по силам.
Она взглянула на свои руки, словно в них было дело.
В памяти Нолофинвэ зазвучало эхо недавних слов Рэнвэ: "Береги свою семью от боли, от разрушения... если потеряешь их... там, куда ты идешь...".
Он не мог бы убедить остаться в Валиноре никого из своих детей. Не важно, стал бы он умолять или приказывать, они все равно не услышат его. Сестры тоже все для себя решили. Но Анайрэ...
– Останься здесь, – сказал он. – Я прошу тебя.
Сказал и сам себе не поверил. Как они разлучатся друг с другом на неизвестный, невозможно долгий срок? Но в то же время у него появилось ощущение, что он все делает правильно. Ощущение, которого Нолофинвэ, по правде говоря, давно уже не испытывал, так что теперь даже удивился.
– Без тебя?! Нет! – воскликнула Анайрэ.
– Пожалуйста, – сказал Нолофинвэ. – Я не хочу, чтобы ты шла против веления своего сердца. Останься, и жди здесь. Однажды я вернусь к тебе. Однажды мы все вернемся к тебе.
– Это немыслимо, – задумчиво произнесла Анайрэ. – Но, кажется, ты говоришь правду. А может быть, я только желаю так думать.
– Я говорю правду, – твердо ответил Нолофинвэ. – Поверь мне.
– Хорошо, – сказала Анайрэ, теснее прижимаясь к мужу. – Я верю. И я не стану просить тебя беречь наших детей и себя, потому что беречь их ты станешь и так, а беречь себя не станешь все равно.
Некоторое время они молчали, потом Анайрэ сказала:
– Как думаешь, дети...
– Они поймут, – успокоил ее Нолофинвэ. – Опечалятся, но поймут. А другие...
– А другим я сама не хочу ничего объяснять, – прервала мужа Анайрэ. – Я не иду – и довольно, пусть думают, что хотят. Ты уходишь с ними – это все, что я в силах им дать. Больше я ничего не должна.
– Еще ты даешь им коймас, – ласково напомнил Нолофинвэ. – И лошадей.
– Лошади не мои, а моего отца, – ответила Анайрэ. – Это он решил их отдать.
– И еще не начал жалеть об этом? – спросил Нолофинвэ.
– Нет, по правде говоря, он сейчас слишком рад, что из моих братьев и их детей никто не уходит, чтобы всерьез жалеть хоть о чем-нибудь.
– Он будет счастлив узнать, что ты остаешься тоже, – сказал Нолфинвэ.
– Да, – вздохнула Анайрэ и вдруг продолжала: – А знаешь, если кто-нибудь спросит, скажи, что я осталась за компанию с Эарвен. Сойдет для хроники, если что.
Нолофинвэ невольно улыбнулся.
– Так, когда я вернусь, мне искать тебя в Альквалондэ? – почти весело спросил он.
– Нет, – серьезно ответила Анайрэ. – Я буду в Тирионе. Теперь этот город станет мне сто крат дороже, чем был всегда. Я буду любить его за тебя.
С этими словами она повернулась к мужу и быстро, жадно поцеловала его.
Оставшееся время они провели вдвоем, отрешившись ото всего на свете, стараясь как можно лучше запомнить друг друга перед расставанием. Но потом все же наступило новое утро, и им пришлось столкнуться с ним лицом к лицу.
Пока Анайрэ говорила и прощалась с детьми, Нолофинвэ наблюдал, как его народ собирается покинуть город, потом вернулся опять к своей семье.
Анайрэ была совсем бледная, ее била дрожь. Она отчаянно крепко обняла Нолофинвэ и прошептала:
– Я люблю тебя. Я буду ждать тебя всегда, если потребуется. И я не пойду провожать вас до городских ворот, а то не выдержу и все же побегу следом.
– И я люблю тебя, – ответил Нолофинвэ.
Анайрэ отстранилась от него и еще раз обняла Финдекано, потом Турукано, Аракано и, наконец, Арэльдэ. Каждому из них она шептала что-то, неслышное другим, сокровенное, а после бегом скрылась в доме.
Нолофинвэ показалось, что сердце его вот-вот разорвется от боли. Что он больше не сможет сделать ни вздоха, ни шагу. И тут его окликнул Финдекано:
– Отец, можно я пойду с нашим первым отрядом?
– С нашим первым отрядом? – переспросил Нолофинвэ.
– Да, – ответил Финдекано. – Феанаро и эльдар, которые следуют за ним, уже выдвинулись из Тириона и ушли вперед. Но другие еще остаются в пределах городских стен, хотя уже готовы идти. Ты не станешь возражать, если я поведу их?
Нолофинвэ вгляделся в лицо старшего сына и увидел, что, хотя расставание с матерью и печалило Финдекано, его мысли сейчас были больше заняты предстоящим походом. Силы бурлили в крови, нетерпение подгоняло идти скорее. Потому он и вызвался вести передовой отряд.
– Хорошо, иди, – ответил Нолофинвэ.
На самом деле, ему не хотелось отпускать сына от себя, но причины возразить он не видел, так что дал разрешение.
Финдекано ушел, явно обрадованный, а Нолофинвэ почувствовал, как боль, с которой он вроде бы почти уже совладал, усилилась. Если так пойдет и дальше, он, чего доброго, не сможет выйти из города – просто упадет на дороге да и останется лежать.
Нолофинвэ поискал взглядом других своих детей. Они, к счастью, оказались неподалеку.
"Пожалуйста, будьте рядом со мной, мне это очень нужно," – попросил он мысленно.
"Хорошо, – так же по осанвэ ответил Турукано. – Я только найду Эленвэ, она вместе с Итарильдэ пошла попрощаться еще с кем-то".
После этого Турукано скрылся в толпе, а Аракано и Арэльдэ подошли поближе к отцу. Если они и были недовольны его просьбой или желали сейчас быть рядом с Финдекано, они не показали виду, но продолжали негромко переговариваться, как делали и перед этим.
Нолофинвэ знал, что они не ощущают той же боли, какую испытывает он, и, с одной стороны, был этому рад, потому что никому, и особенно своим детям, не желал бы такого, а с другой, ему было жаль, что они не понимают его. И, задумавшись об этом, он почти не заметил, как к нему подошел Арафинвэ.
Подошел, положил руку ему на плечо и одновременно мыслью коснулся разума:
"Нужно перетерпеть сейчас, а после станет легче. После обязательно должно стать легче".
Нолофинвэ со вздохом кивнул. По крайней мере, Арафинвэ разделял его скорбь. Это было хоть и слабое, но утешение. И братья остались стоять подле друг друга, пока вокруг них не собрались их дети, невестки, другие родичи и ближние. Тогда, едва ли не последними из всех уходивших нолдор, они двинулись к выходу из города.
Итарильдэ подбежала к Нолофинвэ и взяла его за руку. Это немного успокоило его и придало сил. Было похоже, будто их семья отправляется в очередное небольшое путешествие по Аману, а не покидает свой родной край на неизвестно какой долгий срок.
Но иллюзия покоя рассеялась так же быстро, как появилась, когда от идущих впереди до них долетела весть, что у врат города вестник Манвэ говорил с нолдор, убеждая их остаться, но Феанаро отвечал ему, что не станет медлить, скорбя, и что, если есть еще среди нолдор те, чьи сердца горячи и смелы, он не уйдет один. А после сами валар удивятся его делам и последуют за ним.
И нолдор с восторгом поддержали речь Феанаро.
Услышав это, Арафинвэ сказал со вздохом:
– Сердца нолдор воистину горячи, но, сдается мне, сейчас гораздо горячее их головы.
Нолофинвэ мог с этим только согласиться. Теперь он пожалел, что сам не пошел одним из первых. Хотя разум и подсказывал, что это ничего бы не дало, кроме, может быть, новой ссоры с Феанаро. А она совсем ни к чему. В любом случае, уже поздно было что-то менять.
И они пошли дальше, следом за Феанаро, на север в холодный и пустынный Араман, чтобы найти место, где берега восточных и западных земель сближаются больше всего, и перейти море. Так звучал этот план раньше, еще в Тирионе, когда говорили о том, как бы нолдор поскорее и без чужой помощи попасть из Валинора в Эндорэ.
Нолофинвэ изначально эта идея казалась весьма сомнительной. Но свои сомнения он на этот раз удержал при себе, потому что ничего другого предложить все равно никто не мог, а Нолофинвэ уже устал пререкаться с Феанаро по всякому вопросу. Кроме того, даже те нолдор, которые называли Нолофинвэ своим лордом и государем, признавали авторитет Феанаро в том, что касалось необжитых мест и малоизвестных путей Амана. Говорили, будто он исследовал их все.
И вот теперь нолдор шли туда, куда вел их Феанаро. Шли страшно медленно, потому что еще никогда эльдар не путешествовали по Валинору настолько большими группами и с таким количеством поклажи, так что дороги просто не были на это рассчитаны. А потом серьезных дорог и вовсе не стало, только узкие извилистые тропы. А холод все усиливался с каждым шагом. Но нолдор упорно продвигались вперед, пока, наконец, даже пыл Феанаро немного не поостыл, и он не понял, что пройти по Араману такому огромному воинству будет невыносимо тяжело, а перейти море и вовсе невозможно.
Тогда Феанаро резко, не трудясь объяснить хоть что-то идущим позади, изменил направление. И нолдор подумали было, что он собирается иным путем возвратиться в Тирион. Повсюду шептались:
– Вот так поход...
– Смех да и только...
– Хороши, нечего сказать...
Даже обычно сдержанный Турукано в сердцах воскликнул:
– Да над нами будут потешаться до конца Арды!
Ему вторили остальные внуки Финвэ.
Арафинвэ только пожал плечами, мол, будут и будут – заслужили, что делать. Нолофинвэ в очередной раз позавидовал умению брата стойко переносить последствия своих и – намного чаще – чужих необдуманных поступков. Сам он переживал стыд мучительно тяжело. Стоило только ему совершить что-то, по собственному же мнению, постыдное, и его словно каленым железом жгло изнутри, даже если никто не сказал ему ни слова упрека, даже если никто и не думал, что его можно в чем-то упрекнуть. С самого детства так было, и прошедшие сотни лет Древ не изменили ничего.
Так что Нолофинвэ испытал нечто вроде облегчения, когда узнал, что Феанаро не намерен возвращаться, а идет в Альквалондэ, чтобы убедить телери присоединиться к походу. Тогда можно будет всем вместе переправиться через море на кораблях. Впрочем, Нолофинвэ почти тут же пришло в голову, что телери вряд ли согласятся на такое.
Но, конечно, бесславно вернуться домой они всегда успеют, а от попытки хуже не станет. Так, по крайней мере, казалось Нолофинвэ, и он предпочел бы никогда не узнавать, насколько сильно заблуждался, однако выбора ему не представилось.
Последние отряды нолдор проходили еще довольно далеко от Альквалондэ, когда некоторых эльдар, в особенности тех, у кого были друзья и родичи, идущие впереди, настигло внезапное беспокойство, которое скоро сменилось паникой, криками страха и даже боли, кое-кто не мог удержаться на ногах и падал на землю.
Грудь и голова Нолофинвэ от боли словно разрывались на части. Фаниэль, заливаясь слезами, шептала:
– Линтавилмо... Линтавилмо...
Линтавилмо звали ее мужа, он был мастер изготовления луков и сам славный лучник. И шел он в том отряде, который вел Финдекано.
– Мне нужна лошадь, – сказала Фаниэль. – Я хочу догнать их сейчас же.
– Постой, сестра, – ответил Нолофинвэ, удерживая ее на месте. – Если там случилось что-то опасное, я не могу отпустить тебя одну. Надо организовать отряд, который двинется на подмогу. А может, будет лучше, если все мы постараемся идти быстрее.
И в это время эльдар, без того уже растерянных и напуганных, стало накрывать волнами осанвэ. Казалось, те, кто посылал эти мысли, не вполне владели собственным разумом, трудно было узнать голоса и понять, что же они так отчаянно пытаются сказать. А немногое ясное было слишком жутким, чтобы поверить.
Альквалондэ... телери... нолдор под градом стрел... крики... бой... телери... убитые... раненые...корабли... истина... отчаяние... гнев... отчаяние...лагерь к северу от города... раненые... отчаяние... смерть... кровь... смерть... отчаяние.
Кто-то рвался двигаться как можно скорее, чтобы самому выяснить, что же в точности произошло, другие, наоборот, останавливались и бестолково топтались на месте. Всюду были крики, разговоры о том, что это все-таки не может быть правдой. Нолофинвэ нашел лошадей не только для себя и Фаниэль, но и для остальных своих спутников, и теперь они продвигались вперед, стараясь попутно убедить встречных эльдар, что, в любом случае, нужно всем вместе идти дальше. Как бы ужасно все ни было, нельзя просто позволить себе беспорядочно разбредаться или застыть посреди дороги.
Их слова, вроде бы, несколько приводили в чувство сметенных нолдор, и колонна понемногу начинала перемещаться, а Нолофинвэ в то же время продолжал двигаться вдоль нее, пока не оказался во главе. Во главе того, что теперь от нее осталось, потому что часть эльдар, следовавших за Финдекано, была теперь далеко. Страшно далеко. А о тех, кто следовал за Феанаро, и о самом Феанаро он старался вообще не думать.
Зная, что скоро должны показаться стены Альквалондэ, Нолофинвэ напрягся, как натянутая струна. Но он услышал город раньше, чем увидел: крики, стоны и рыдания, казалось, шли не из уст эльдар, живших там, а от самих стен, от ворот, которые всегда стояли распахнутые настежь, а теперь были затворены и, наверное, заперты изнутри.
Во тьме чудилось, что светлые камни запачканы чем-то темным. Может, и не чудилось. Но никто не посмел бы приблизиться, чтобы узнать. Мимо Альквалондэ нолдор пронеслись так, словно за ними гнались разом все твари Врага из древних легенд, а потом, не сбавляя темпа, пошли дальше на север. Теперь никто не обращал внимания на трудность пути, теперь было уже все равно.
Они шли и шли, лагеря не было. Если бы не море, которое всегда оставалось видимым где-то справа, можно было бы уже подумать, что они заблудились и проскочили мимо. Но вот, наконец, они добрались до стоянки нолдор, которая оказалась дальше на севере, чем можно было ожидать.
Звуки здесь слышались те же, что в Альквалондэ: стоны, крики и рыдания – но они были как будто приглушены. Словно эльдар старались подавить собственные голоса, страшась лишний раз напомнить миру, что они еще существуют.
Больше всего на свете Нолофинвэ желал сейчас найти Финдекано. Не чтобы о чем-то расспрашивать или что-то говорить, а чтобы убедиться, своими глазами увидеть, что он жив. Нолофинвэ спросил о нем – ему сказали, что лорд руководил разбивкой лагеря и размещением раненых, а после, в первое, самое тяжелое, время работал с целителями, теперь же... он где-то здесь, но нет, они сами его не видели.
С Нолофинвэ заговорили об убитых и умерших от ран – ему потребовалась вся его воля, чтобы хоть внешне сохранить самообладание, внутри сделалось холодно и пусто. Он пошел в шатры, где находились раненые. Большинство из них спали с закрытыми глазами, что выглядело непривычно и пугающе, но некоторые бодрствовали, и это было еще хуже, потому что они узнавали Нолофинвэ и все наперебой силились объяснить, что они не хотели, они не знали, они думали, телери по приказу валар напали на нолдор... Они давились словами и слезами и бросали на него умоляющие взгляды, словно он, Нолофинвэ, имел какое-то право быть им судьей. А он все ждал, что кто-нибудь скажет: "Где ты был? Почему не остановил нас? Почему не спас от этого? Зачем ты пошел с нами, если ничего не можешь? Если даже собственного сына ты не уберег?". Ничего подобного никто так и не произнес.
Нолофинвэ спросил у целителей о Финдекано, и узнал, что они тоже давно его не видели и что ранен Финдекано не был. Потом Нолофинвэ спросил, не нужна ли им его помощь – он учился целительству в юности, когда был жаден до всяких знаний, – получил ответ, что сейчас они со всем справляются, хотя, к сожалению, не всем возможно помочь так, как хотелось бы.
Уже покидая целительский шатер, у самого выхода, он увидел Фаниэль, которая стояла на коленях около одного из раненых. Нолофинвэ присмотрелся к эльда и узнал своего зятя Линтавилмо. Голова его была перевязана, еще одна повязка стягивала грудь.
– Как он? – спросил Нолофинвэ.
– Целители не знают, будет ли он жить, – тихо ответила Фаниэль. – Его раны опасны, но он несколько раз приходил в себя. Должно быть, это хороший знак.
– Линтавилмо силен и вынослив, он обязательно справится, – попытался подбодрить ее Нолофинвэ.
Она кивнула, не слушая.
– Хочешь, я побуду с тобой, сестра? – спросил он.
– Не нужно, – отказалась она.
Нолофинвэ вышел наружу и стал обходить лагерь. Он не находил ни Финдекано, ни дела, которое срочно требовало бы его внимания. Единственным, в чем действительно нуждались эти эльдар, было утешение, но ему утешить их было нечем. Он не мог изменить прошлое и не знал, что сказать тем, кто сделался соучастником чудовищного преступления, думая, будто защищает родичей от вероломного нападения телери.
Наконец, Нолофинвэ вышел из лагеря и пошел по берегу. Море сильно волновалось, но он уже слышал, что перед этим был ужасный шторм и многие корабли сразу пошли ко дну, и нолдор, которые были на них, погибли. Не только последователи Дома Феанаро, но и спутники Финдекано, потому что это случилось до того, как они смогли, хоть и с трудом, высадиться здесь.
Сейчас корабли, потрепанные и какие-то несчастные на вид, маячили недалеко в море. Те, кто управлял ими, явно старались держаться так близко к суше, как только возможно, чтобы при этом не сесть на мель. Наверное, Нолофинвэ хватило бы сил добраться до них вплавь, но ему совсем не хотелось этого делать. Хорошо, что их с Феанаро разделило расстояние, иначе неизвестно, какая еще беда могла бы произойти. Он больше не чувствовал, что может ручаться не только за Феанаро или еще кого-то, но и за самого себя.
Нолофинвэ шел, не думая, куда направляется, положившись только на собственное чутье, и оно не подвело. Обогнув очередную скалу, он увидел, наконец, того, кого желал найти. Финдекано сидел на камнях тихо и совершенно неподвижно, словно и сам был высечен из камня. Лицо его и глаза были сухи, волосы растрепаны, у ног валялись золотистые ленты, которые явно были вырваны из прически без всякой заботы о сохранности самих волос, а потом отброшены прочь.
Нолофинвэ приблизился к сыну, но тот ничем не показал, что заметил его, а скорее, потерянный в тягостных мыслях, действительно не заметил. Раздумывая, как вывести Финдекано из этого состояния, Нолофинвэ подобрал и разгладил ленты, потом свернул их и убрал в свою поясную сумку. После этого он присел перед Финдекано, взял его руки в свои и негоромко позвал:
– Финьо.
Взгляд Финдекано приобрел вроде бы осмысленное выражение, но в то же мгновение он резко отпрянул от Нолофинвэ и вскочил на ноги.
– Тише, Финьо, это я, я, – успокаивающе сказал Нолофинвэ, подумав, что Финдекано не узнает его.
– Я вижу, отец, – ответил Финдекано. – Просто ты ведь испачкаешься, понимаешь? – это он произнес таким тоном, как будто объяснял ребенку что-то очень простое.
Нолофинвэ посмотрел на сына: одежда его чиста, лицо и руки тоже, ясно было, что он говорит о грязи иного рода.
– Ничего не испачкаюсь, – возразил Нолофинвэ, решительно шагнул к Финдекано и обнял его.
Он был готов к тому, что сын станет сопротивляться, и, чтобы не разомкнуть объятий, потребуется усилие. Но Финдекано замер, снова больше похожий на статую, чем на живого эльда.
– Ты не знаешь, что там было, отец, и я никогда не смогу тебе рассказать, – произнес он. – Но это ничем не смоется, никогда, чтобы я ни делал теперь. Ничего уже не исправить, ничто больше не имеет значения.
Нолофинвэ понял, что сейчас должен найти очень хороший ответ, потому что иначе он потеряет сына, потеряет все.
– Погибших в этой схватке нельзя вернуть, – признал Нолофинвэ. – По крайней мере, это не в наших силах и не в нашей власти. Но еще остаются наши жизни и выбор, как распорядиться ими. В Альквалондэ нолдор ступили на темную дорогу...
– Скажи лучше, шагнули прямо в пропасть, – с горечью поправил Финдекано.
Пропасть. То же говорила и Анайрэ в Тирионе. Вот только пропасть оказалась и ближе, и глубже, чем они тогда могли предположить.
– Хорошо, пусть будет пропасть, – согласился он. – Все равно нам решать, собираемся ли мы безропотно падать до самого дна или сделать все, чтобы избежать этого.
– Но если избежать невозможно, – начал Финдекано.
–... то мы хотя бы будем знать, что честно пытались, – заключил Нолофинвэ.
Наверное, это был не самый блестящий довод, но иного в голову не приходило.
– Мы должны приложить все силы, – продолжал Нолофинвэ, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее. – И не терять надежду, потому что без нее и в самом деле все бессмысленно. Пожалуйста, пообещай мне, что не станешь отчаиваться, – попросил он.
– Отец, сейчас, пока мы одни, я могу пообещать тебе, что угодно, – ответил Финдекано. – Но что я стану делать со своим обещанием, когда мы вернемся в лагерь, и я увижу дядю Арафинвэ и кузенов? Что я могу сказать тете Фаниэль или Линтавилмо, если даже он не умер, пока нас нет? Что я могу сказать вообще кому-нибудь из тех, кто потерял близких в этой схватке, или кто сам остался цел, но стал убийцей и должен теперь жить с этим вечно? Я вызвался вести их и вот к чему привел.
– Ни в нашей семье, ни среди народа никто не винит в случившемся тебя, – сказал Нолофинвэ.
Хотя бы это он мог утверждать, потому что за время поисков успел увидеть, кажется, всех и выслушать все возможные речи.
– Напрасно, – сказал Финдекано.
– Если б они и думали по-другому, облегчения это все равно никому бы не принесло, – сказал Нолофинвэ. – Чтобы теперь помочь хоть кому-то, ты сам должен быть сильным. А чтобы быть сильным, ты не должен позволить отчаянию тебя поглотить. Прошу, Финьо.
– Хорошо, я постараюсь, отец, – сказал Финдекано.
Получить от него что-то более близкое к обещанию явно не стоило надеяться, и Нолофинвэ кивнул, принимая такой ответ. А потом отец и сын медленно побрели обратно к лагерю.
Нолофинвэ оказался совершенно прав: никто не обвинял Финдекано. Но сам Финдекано относился ко всем настороженно, словно каждое мгновение ждал упреков или чего-то еще похуже. Это касалось даже его родных братьев и сестры. Они в ответ старались быть с ним побережнее, но их усилия как будто только усугубляли его состояние.
– Относитесь к нему, как обычно, – говорил им Нолофинвэ.
Но у них не выходило.
– Отец, когда ты говоришь "как обычно", у меня становится пусто в голове, – наконец сказал Аракано. – Я не могу вспомнить, что это должно значить.
Нолофинвэ и сам чувствовал, что вся прежняя жизнь непостижимо отдалилась. Трудно было хоть ненадолго мысленно обратиться к ней. Но жизнь нынешняя постепенно становилась привычнее и оттого терпимее. Первые ужас и горе чуть притупились. Потери были оплаканы, большинство раненых встало на ноги.
Лишь немногие несчастные еще балансировали на грани жизни и смерти, и среди них был Линтавилмо.
– Я так не хочу оставлять тебя, – говорил он Фаниэль. – Но я меткий стрелок, слишком меткий. Никогда мои стрелы не знали промаха. И ныне колчан мой пуст. Я выпустил столько стрел, сколько звезд на небе. Сколько звезд на небе?
После этого Линтавилмо обыкновенно начинал мучительно бредить, и Фаниэль оставалось только кусать губы, чтобы не закричать от собственного бессилия и страха за мужа. Линтавилмо угасал. Тяжелые раны и вина равно подтачивали его силы, и с чем-то одним он еще мог бы справиться, но преодолеть то и другое разом уже не хватало сил.
Нолофинвэ глубоко горевал о судьбе Линтавилмо. Они не были близкими друзьями до того, как Фаниэль вышла за Линтавилмо замуж, но легко сошлись после. Линтавилмо был добр, смел и благороден, гораздо более многих. Тем ужаснее было осознавать, что поход в Эндорэ и сама жизнь кончаются для него именно так.
Но помочь Линтавилмо сверх того, что уже сделали целители, оказалось невозможно. Оставалось только ждать неизбежного. Или надеяться на чудо. Но в чудо теперь совсем не верилось. И его не произошло. Линтавилмо умер. Фаниэль своей рукой закрыла навечно его глаза и, плача, поцеловала в последний раз. После этого тело Линтавилмо опустили в здешнюю холодную неприютную землю.
Фаниэль целые дни просиживала у могилы мужа, не обращая внимания ни на что вокруг. Нолофинвэ очень тревожился о ней. Линтавилмо и Фаниэль поженились немногим больше трех десятков лет Древ назад, и до сих пор у них не было детей. Не было никого, кто мог бы хоть отчасти смягчить для Фаниэль боль утраты. С родными и, насколько знал Нолофинвэ, с другими эльдар, она не говорила.
Тем временем оставшиеся раненые пошли, наконец, на поправку, и шатры целителей опустели. Можно было двигаться дальше.
Нолофинвэ опасался, что те, чьи близкие теперь похоронены в этой земле, болезненно воспримут предстоящий уход. Но они безропотно подчинились. Фаниэль, которой он сам сказал об этом, только кивнула, по-прежнему храня молчание.
В условленный срок лагерь был свернут, и нолдор снова отправились в путь. Одни шли по берегу, другие вдоль береговой линии на судах. Причем нолдор с кораблей теперь, когда им нужно было не просто дрейфовать, а продвигаться вперед, стали больше тяготиться морем. И каждый раз, когда нолдор, которых вел Нолофинвэ, делали привал, на сушу сходили большие группы эльдар и разводили свои костры.
Понемногу связь между двумя частями народа нолдор снова налаживались, и было решено даже переправить животных и тяжелую, но не нужную прямо сейчас поклажу с берега на корабли, чтобы идти было легче и быстрее.
Ни Нолофинвэ, ни Феанаро не возражали против этого, хотя оба по-прежнему избегали встречаться и говорить друг с другом, даже если сам Феанаро появлялся на суше, что бывало редко.
Все же иногда это случалось, и как раз во время одной из таких стоянок явился вестник валар. Он стоял на скале суровый и величественный, и голос его разносился далеко, так что все могли слышать каждое слово. Голос был не гневный, но беспощадно спокойный. Сам Мандос явился им в грозном обличье Судии!
Нолдор замерли, внимая его речи. Вся она была темна и пугающа, а завершилась поистине страшно:
– Слезы бессчетные прольете вы; и валар оградят от вас Валинор, и исторгнут вас, дабы даже эхо ваших рыданий не перешло гор. Гнев валар лежит на доме Феанаро, и он ляжет на всякого, кто последует за ним, и настигнет их, на западе ли, на востоке ли. Клятва станет вести их – и предавать, и извратит самое сокровище, добыть которое они поклялись. Все начатое ими в добре завершится лихом; и произойдет то от предательства брата братом и от боязни предательства. Изгоями станут они навек. Несправедливо пролили вы кровь своих братьев и запятнали землю Амана. За кровь вы заплатите кровью и будете жить вне Амана под завесой Смерти. Ибо, хотя промыслом Эру вам не суждено умирать в Эа, и никакой болезни не одолеть вас, вы можете быть сражены и сражены будете – оружием, муками и скорбью; и ваши бесприютные души придут тогда в Мандос. Долго вам жить там, и тосковать по телам, и не найти сочувствия, хотя бы все, кого вы погубили, просили за вас. Те же, кто останется в Эндорэ и не придет к Мандосу, устанут от мира, как от тяжкого бремени, истомятся и станут тенями печали для юного народа, что придет позже. Таково Слово валар.
Окончив говорить, вестник недолго еще оставался видимым, а после исчез так же внезапно, как явился.
С трудом обретенное хрупкое спокойствие нолдор было разрушено. Гнев валар ужасал их, и многие открыто оплакивали свою судьбу. Но вернуться и просить прощения, как велел им сделать вестник, тоже было страшно. Некоторых это пугало настолько, что они и говорить об этом были не в силах.
Даже Финдекано на семейном совете с видимым трудом признал:
– Я не могу, отец. Я просто не могу. И ни один из тех, кто... – он запнулся. – ... был со мной в Альквалондэ, не сможет сейчас вернуться. Как бы это ни было правильно. Мы останемся и пойдем дальше, каким бы ни был конец пути.
– А я не думаю, что это было бы правильно, – сказал Турукано. – Мы покинули Аман, чтобы преследовать и покарать Врага, но до сих пор ничуть не приблизились к цели. Так что пользы возвращаться сейчас? Нужно идти и исполнить задуманное. Каким бы ни был конец пути.
При последних словах Турукано кивнул старшему брату.
– Я тоже считаю, что нужно идти до конца, – поддержал их обоих Аракано.
– И я, – сказала Арэльдэ.
Дети Арафинвэ также высказались за продолжение пути. Лицо самого Арафинвэ, пока он слушал их речи, все больше бледнело, однако он не пытался прервать их, признавая за ними право на собственное решение. Но после сказал:
– Я возвращаюсь.
Возможно, он желал добавить и еще что-то, но именно в этот момент до них дошли вести об ответе, который Феанаро, оказывается, дал вестнику валар.
"Мы поклялись, и не шутя. Клятву эту мы сдержим. Нас пугали многими лихами, и предательством – в первую голову; об одном лишь сказано не было; что нас погубит испуг, трусость или боязнь трусости. Потому говорю я, что мы пойдем вперед, и предрекаю: дела, свершенные нами, будут воспеты в песнях – и не забыты до последних дней Арды."
– Феанаро ничуть не изменился, – сказал Арафинвэ. – Пролитая кровь ничего для него не значит.
Гнев и презрение непривычно исказили черты лица Арафинвэ, и, глядя на это, Нолофинвэ в очередной раз остро ощутил непоправимость произошедшего. Арафинвэ всегда был мягок и снисходителен по отношению к Феанаро, да и по отношению к кому угодно еще тоже. Но, верно, не теперь.
– Я возвращаюсь, – повторил Арафинвэ. – Нужно будет объявить об этом всем. Может, найдутся еще такие, кто захочет пойти со мной.
Его сыновья и дочь, слыша эти слова, потупились, но на них он смотрел без гнева, с одной лишь печалью.
– Хорошо, – сказал, подводя итог, Нолофинвэ. – Ты вернешься и уведешь с собой всех, кто пожелает уйти. Я останусь со всеми, кто захочет остаться.
Эти слова потребовали от него куда больше сил, чем можно было ожидать, но, по крайней мере, он увидел, как просветлели лица его детей. Похоже, они совсем не были уверены в том, какое решение примет он. А вот Арафинвэ не казался удивленным.
– Так и будет, – сказал он со вздохом.
И положил руку на плечо Нолофинвэ. Как сделал это перед выходом из Тириона, как делал много раз раньше. Как скоро уже не сможет делать, потому что не будет рядом.
У Нолофинвэ перехватило дыхание, и он вряд ли справился бы с собой, если бы в этот момент Иримэ не сказала громко:
– Я остаюсь. Извини, Арфьо, но я не для того столько времени тащила свой меч сюда, чтобы теперь еще тащить его обратно.
Улыбнулись все, даже Арафинвэ, только Фаниэль осталась безучастной. Она была по-прежнему молчалива, и никто не настаивал, чтобы она высказала свое мнение. Ее возвращение казалось само собой разумеющимся.
Тем сильнее все удивились позже, когда решившиеся возвращаться в Валинор уже уходили, а Фаниэль подошла к Арафинвэ и обняла его со словами: "На прощанье!".
– Ты разве не уходишь тоже? – не вполне доверяя тому, что видит, спросил Нолофинвэ.
– Нет, – ответила Фаниэль.
– Но почему? – поразился он. – Я ведь знаю, что Линтавилмо хотел отправиться в Эндорэ куда больше, чем ты, а теперь... Не лучше ли тебе будет дожидаться его возвращения дома?
– Ждать придется долго, – ответила Фаниэль. – Я чувствую, что увижу Линтавилмо скорее, если сейчас останусь с тобой.
Когда до Нолофинвэ дошел смысл ее слов, он почувствовал, как у него кровь стынет в жилах, но не нашелся, что возразить. Так они вместе и смотрели вслед Арафинвэ и нолдор, которые шли за ним, пока те не скрылись из виду.
А потом Нолофинвэ подал сигнал сворачивать лагерь. Им тоже пора было отправляться своей дорогой.

Продолжение следует...

Часть первая здесь, Часть вторая здесь, Часть третья здесь, Часть четвертая (продолжение) здесь, Часть пятая здесь.

@темы: Фингон, Тургон, Арэдэль, рассказы, Финголфин, Идриль, Аракано, Анайрэ

---

11 историй о Нолофинвэ, цикл фанфиков, часть третья (истории 6-7)

[vinyawende]

Часть третья 1490-1495 годы Предначальной Эпохи

Название: Тревожный блеск
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Анайрэ, Финвэ, Индис, Арафинвэ, Иримэ, Финдекано, Турукано, Аракано, Арэльдэ, Финдарато, Артаресто, Ангарато, Айканаро, Артанис, Нерданель, упоминается Майтимо, другие сыновья Феанаро, Феанаро
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 5255 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, 1490 год Предначальной Эпохи. Непокой нолдор приближается к критической точке, а Нолофинвэ пытается понять, когда все успело стать так серьезно.
Примечание: 1. Турукано отличался высоким ростом, он был даже выше Майтимо, прозванного Высокий. 2. Инголдо – материнское имя Финдарато (Финрода), которым его называют близкие. 3. Материнское имя Иримэ – Лалвендэ, в тексте упомянуто сокращение от него. 4. Спойлерное примечание перенесено в конец текста.

Нолофинвэ не помнил точно, когда впервые заметил, что атмосфера в Тирионе неявно, но ощутимо изменилась. Казалось, это случилось давно... или, наоборот, совсем недавно. События накладывались одно на другое, смешивались, менялись местами, и даже крепкая память эльда не могла восстановить ясной и четкой последовательности.
Когда же он почувствовал неладное? Когда он должен был почувствовать неладное? Нолофинвэ подозревал, что ответы на эти вопросы окажутся разными, и это уже было плохо. Но куда хуже, что он, даже стараясь специально, все еще не мог их отыскать.
Наверное, странные слухи долго бродили по городу, прежде чем впервые коснулись его ушей. Теперь, мысленно обращаясь к прошлому, он замечал мелочи, которые раньше ускользали от него: взгляды, сочувственные и, наоборот, настороженные, разговоры, которые с его появлением прекращались, и разговоры, становившиеся чуточку слишком оживленными, приметы, по которым можно догадаться, что эльдар рядом с тобой обмениваются мыслями по осанвэ, и другие приметы, которые с большой вероятностью указывают, что думают они сейчас о тебе...
Ничего этого Нолофинвэ не видел или, вернее, не придавал значения. Но примерно в то же время стали происходить вещи, не замечать которые было трудно даже при желании. Феанаро умел привлечь к себе внимание, когда хотел. А он очень хотел. Иначе не стал бы произносить пылкие речи о валар, опека которых не дает талантам нолдор развернуться во всю мощь, и бескрайних просторах Эндорэ, которые лежат во тьме под звездами и ждут, когда, наконец, явятся эльдар, чтобы зажить там счастливо по своей воле, избавившись от золотой клетки.
Все это Феанаро кричал буквально на каждом углу, раз даже на углу той улицы, где стоял дом Нолофинвэ. Тогда еще можно было считать это просто причудой. Хотя и с некоторой натяжкой.
Нолофинвэ хорошо помнил этот день, потому что Турукано, который давно почти все свое время проводил рядом с Эленвэ, как раз решил наведаться домой. И они обедали вчетвером: сам Нолофинвэ, Анайрэ, Турукано и Финдекано. Младших не было – Аракано незадолго перед тем уехал зачем-то в Альквалондэ, а Арэльдэ в очередной раз отправилась на охоту с сыновьями Феанаро.
О Феанаро и пошла речь у них за обедом. Завел ее, вроде бы, Турукано. Да, точно, Турукано.
– Сегодня подходил к нашему дому и вдруг увидел толпу народу, – сказал он. – Оказалось, в центре небольшого круга стоит Феанаро и вещает что-то об уходе в Эндорэ. Что это за новости?
– Да, брат, давно ты не был в Тирионе, – усмехнулся Финдекано. – Я даже не знаю, чему больше удивлен: тому, что ты ничего не слышал о его идее, тому, что ты смог сам разыскать наш дом, или тому, что я все же в состоянии тебя узнать.
– О, бедный брат мой, – в тон ответил Турукано. – За свою память я ручаюсь, а для тебя перед следующим отъездом попрошу тетю Фаниэль нарисовать мой портрет.
– В рост? – оживился Финдекано.
– Конечно, – подчеркнуто серьезно отозвался Турукано.
– Много краски пойдет, – тут же откликнулся Финдекано.
– Ничего, уверен, для меня ей не жалко, – сказал Турукано, тоже усмехаясь, и чуть нетерпеливо добавил: – Так что с Феанаро?
– Он загорелся мыслью переселиться обратно в Эндорэ, – ответил Финдекано между очередными двумя ложками салата.
– Неужто готовится? – заинтересовался Турукано.
– Ходит по городу и произносит речи, – ответил опять Финдекано.
Никто другой в разговор не вмешивался. Надо признать, что Нолофинвэ эта тема не казалась особенно приятной и развивать ее он не спешил. А Анайрэ чувствовала это и успокаивающе улыбалась ему.
– В основном, всякие глупости, – продолжал Финдекано.
– Это заметно, – сказал Турукано. – По правде говоря, я слишком устал, чтобы вникать в его речи, поэтому быстро ушел, но у меня окно выходит на ту сторону, и кое-что я все равно слышал. А потом мне снились странные сны. Словно я упал не то в холодную яму, не то в холодную воду, – он поморщился. – Надеюсь, Феанаро не заведет привычку ораторствовать здесь регулярно.
– Говорят, он сегодня сжег мою книгу и называл ее сборником страшилок для глупцов, – сказал Нолофинвэ, все же вступая в разговор.
– Нет, отец, ничего он не жег, – сразу ответил Финдекано. – Я там был, уже под конец, и ни книги, ни пепла не видел, так что это неправда.
– Я так и думал, – кивнул Нолофинвэ. – Но называть называл, – он вздохнул.
– Говорю же, было много глупостей, как всегда, – сказал Финдекано.
– Но ты все равно остановился послушать, – заметил Нолофинвэ без упрека, однако с горьковатой усмешкой.
– Интересно, – признался Финдекано. – Я иногда думаю, какое оно на самом деле, это Эндорэ? Не такое, конечно, как в речах Феанаро, я знаю, – добавил он, глядя на отца. – Там есть и чудовища из твоей книги, и квэнди, которые отказались следовать за Оромэ, ничто там не знает света Древ, но звезды видны отовсюду беспрестанно, и, в самом деле, огромные земли раскинулись под этими звездами. Те самые земли, по которым дедушка Финвэ и все, кто участвовал в Великом Переходе, шли когда-то, и еще другие, которых даже они не успели увидеть...
Финдекано говорил, не замечая, как все больше сбивается на то, что услышал именно от Феанаро.
– Финьо, – окликнула его Анайрэ, продолжая при этом смотреть на Нолофинвэ.
– Да, мама, – встрепенулся Финдекано.
– Ты еще здесь не видел и тысячной доли всего, зачем тебе в Эндорэ? – улыбнулась она, переводя взгляд на сына.
– Да я не собираюсь, честно, – улыбнулся он в ответ.
Феанаро в своих речах и после этого частенько поминал то Ламбулоантаон, то Нолофинвэ, в основном, как автора этой книги. Правда, в лицо Нолофинвэ Феанаро никогда ничего не говорил, поэтому тот только с чужих слов узнавал, что он малодушный сказочник, не сумевший даже сочинить свои историйки достаточно хорошо, чтобы потом обзавестись учениками, и некоторые другие, не менее любопытные вещи.
Нолофинвэ знал, что в этих обвинениях нет правды, ведь, к примеру, учеников он не брал только потому, что не чувствовал в себе особой склонности к учительству и считал, что в других делах будет более полезен. Но раздражение его росло, и понемногу Нолофинвэ стал отвечать Феанаро. Тоже не лично, а отпуская при большом числе свидетелей реплики в том духе, что он, по крайней мере, никому не забивает голову чепухой и не учит эльдар хулить валар вместо того ремесла, за которым к нему пришли. Нолофинвэ не сомневался, что его слова дойдут до ушей Феанаро, и даже желал этого. И слова доходили. И на них следовал ответ.
Так Нолофинвэ с братом обменивались колкостями, не встречаясь друг с другом. Это было удобно, потому что позволяло избежать открытой ссоры, которая расстроила бы отца. Чего ни один из них не хотел. Конечно, Нолофинвэ понимал, что, на самом деле, ссора все равно очевидна, и становится только хуже от того, что они втягивают в нее множество посредников. Но раз ввязавшись, он уже не мог заставить себя остановиться.
А потом к нему стали приходить нолдор и говорить... говорить разное и странное. Из их довольно сумбурных речей, полных неловких пауз, недомолвок и намеков, Нолофинвэ с некоторым трудом мог уяснить, что они, по каким-то причинам, убеждены, будто ему грозит опасность со стороны его брата Феанаро, и хотят, чтобы он, Нолофинвэ, знал об этом, а еще о том, что они, нолдор, глубоко возмущены, и, если что-то случится, будут на его стороне.
Слушать такое Нолофинвэ было попросту дико. Да, он знал, что Феанаро никогда не питал к нему любви, и сам уже очень давно не искал дружбы с ним, а из сильных чувств испытывал теперь, пожалуй, только раздражение, да и то временами. Но он твердо знал и то, что брат не может сделать ему ничего плохого, так же как он никогда не сделает ничего плохого брату. Потому что для отца это было бы страшным ударом, потому что они все же родичи, потому что это просто немыслимо.
Так что всех своих посетителей Нолофинвэ старался успокоить и убедить, что, он им, конечно, очень благодарен, но тревожиться о нем нет причины. Ему это, вроде бы, неплохо удавалось. И, пока приходили малознакомые и даже совсем не знакомые эльдар, Нолофинвэ испытывал, по большей части, удивление и несильное беспокойство. Но потом стали являться старые знакомцы и друзья, и наконец, пришел Митьятулвэ – друг, с которым в детстве они делили игры и ребячьи секреты, а во взрослом возрасте любовь к математике и путешествиям – и сказал, что Нолофинвэ не должен волноваться, потому что те нолдор, кто любит Нолофинвэ, сумеют за него постоять и разрушить любые козни. Ведь их много и они сильны, и они стали ковать мечи и в тайне учатся владеть ими, так что теперь ни они сами, ни он и его семья не будут беззащитны.
Тогда Нолофинвэ ужаснулся и с гневом ответил:
– Мне не нужны мечи, чтобы защитить себя и своих родных от опасности, которая никогда нам не угрожала, а нолдор, если они, в самом деле, любят меня, лучше позабыть об этих выдумках и не тревожить понапрасну ни себя, ни других. Так и передай всем тем, с кем ты готовишься "в тайне разрушать козни", потому что мое слово, видно, ничего для них не значит. Удивительно, как же я заслужил их любовь, если даже не заслужил доверия к моему мнению.
– Дело не в недоверии, – ответил Митьятулвэ. – Мы все знаем, как ты благороден и добр, и потому...
– Я все сказал, – прервал его Нолофинвэ.
Митьятулвэ тогда быстро попрощался с ним и ушел расстроенный, но Нолофинвэ не чувствовал сожаления по этому поводу, у него в душе все кипело, и, как часто бывало в таких случаях, если Арафинвэ был поблизости, Нолофинвэ отправился к нему.
– У Феанаро нелегкий характер, но зла он не сделает, – сказал Арафинвэ, а потом добавил: – Хотя, признаюсь, и ко мне приходили нолдор с теми же речами. Я отослал их всех, но не уверен, что смог переубедить. Так что теперь я стараюсь бывать в Тирионе еще реже, в надежде, что эти эльдар все же поймут: чрезвычайно трудно изгнать из города того, кто и так в нем не живет. К тому же, в Альквалондэ очень спокойно, – продолжал он. – И всегда-то мне там дышалось вольнее, чем здесь. А теперь разница стала еще заметней.
Так кончился их разговор. И, с одной стороны, Нолофинвэ отрадно было знать, что Арафинвэ согласен с его мнением, но, с другой стороны, он не мог не заметить, что в словах самого Арафинвэ сквозят тревога и усталость, обычно ему не свойственные.
А однажды, когда Арафинвэ с Эарвен как раз снова были в Альквалондэ, а Анайрэ отправилась навестить самого младшего из своих старших братьев, жена которого должна была вскоре привести в этот мир дитя, произошло событие, которое заставило Нолофинвэ взглянуть на все по-другому.
В тот день он почувствовал внезапное беспокойство, которое только усилилось, от того, что в доме Нолофинвэ был один: его жена уехала, Эленвэ, жена Турукано, ушла навестить одну из своих подруг, а остальные, как Нолофинвэ после некоторого замешательства вспомнил, снова собрались в королевском дворце. Эти сходы у внуков Финвэ все еще случались, хотя намного реже, чем раньше.
Нолофинвэ занялся было делами, надеясь, что, погрузившись в работу, сможет избавиться от тягостного настроения, но настроение победило. Он вышел из кабинета в гостиную и развел в очаге огонь. Пока Нолофинвэ делал это, за окнами быстро потемнело, и разразилась гроза. Пахнуло влагой и свежестью. Но легче не стало. Наоборот, беспокойство еще возросло, так что, когда стукнула с силой открытая входная дверь, он вздрогнул.
В гостиную влетел Финдекано, с мокрыми волосами и в пропитанном влагой плаще. Не глядя на отца, он подошел к шкафу, где хранились винные бутылки и кубки, налил себе полный кубок вина и выпил его залпом. Потом, не снимая плаща, опустился в кресло у очага и закрыл лицо руками.
В комнату вошли сразу Турукано, Аракано и Арэдэль. Они оставили свои плащи в прихожей, но все равно по ним было ясно видно, что они шли под дождем, и что случилось что-то... что-то от чего их лица до сих пор так бледны, а глаза так тревожно блестят.
Они уселись втроем на большую кушетку: посередине Турукано, справа от него Аракано, слева – Арэльдэ. Турукано обнял младшего брата и сестру, и теперь смотрел на Финдекано так, как будто с удовольствием обнял бы и его тоже, если бы мог. Нолофинвэ собирался уже спросить, что все-таки случилось, но поймал взгляд Арэльдэ, усталый и умоляющий.
"Не спрашивай ни о чем, папа, пожалуйста, сейчас не спрашивай ни о чем".
– По-моему, вам нужно согреться, – громко сказал Нолофинвэ, чтобы нарушить тишину.
Он поднялся на ноги, подошел к шкафу с вином, дверцы которого все еще оставались открытыми, достал кубки по числу эльдар в гостиной и наполнил их. Ему пришлось потрясти Финдекано за плечо, чтобы тот принял кубок. Вино все пили в молчании.
– Мы больше не пойдем туда, – сказал Финдекано, когда его кубок опустел.
– Конечно, – откликнулись Турукано и Арэльдэ.
– Деда это совсем не обрадует, – вздохнул Аракано, но спорить не стал.
Послышался стук в дверь, и Нолофинвэ пошел открывать. На пороге он увидел всех пятерых детей своего брата Арафинвэ. Они стояли, растянув над головами положенные один на другой плащи, так что получалось что-то вроде матерчатого тента, который с разных концов удерживали Инголдо и Ангарато.
– Приютишь нас, дядя? – улыбнулся Айканаро.
– Конечно, проходите, – ответил Нолофинвэ и посторонился, пропуская их в дом.
Все вместе они прошли в гостиную, Нолофинвэ достал еще кубки, налил еще вина, и бутылки, которые хранились в гостиной, опустели. Он решил, что было бы не лишним принести еще, и отправился в погреб.
Поступая так, Нолофинвэ отчасти надеялся, что в его отсутствие дети и племянники немного отогреются и начнут, наконец, говорить. И в самом деле, возвращаясь, он услышал голоса, хотя доносились они не из гостиной, а из коридора.
– Не переживай так, Финьо, – говорил Ангарото. – Поверь, он еще пожалеет обо всех глупостях, которые наговорил тебе сегодня. Еще станет просить у тебя прощение, и не он один.
– Ну, тогда уж и не у меня одного, – заметил Финдекано.
– Остальные в долгу не остались, – ответил Айканаро.
– И мы, в том числе, – Ангарато фыркнул. – Я бы сказал, что мы особенно не остались в долгу, после того как вы ушли. Тебе тоже надо было высказать, что ты обо всем этом думаешь. Стало бы легче.
– Или не стало бы, – возразил ему Айканаро.
– Может, и нет, – легко согласился Ангарато.
Финдекано молчал. Когда он заговорил, голос его был непривычно холоден.
– Единственное, что я сегодня мог сказать Майтимо – не у него одного есть семья, которую он любит. У меня тоже, и я буду ее защищать любой ценой и от кого угодно. Даже от родичей, хотя, возможно, я должен был бы сказать "особенно от родичей". Потому что они, очевидно, лишились рассудка.
– А мы всегда тебя поддержим, – заверил его Ангарато.
– Спасибо, – тихо ответил Финдекано.
– И другие тоже, – сказал Айканаро. – Кстати, о других, не пора ли нам обратно в гостиную, пока нас не отправились искать?
– Да, к тому же дядя Нольо, наверняка, скоро вернется, а я, честно говоря, не горю желанием сегодня что-то ему рассказывать, – поддержал брата Ангарато.
– Правда, идемте, – ответил Финдекано.
Они ушли. Нолофинвэ выждал немного времени, чтобы не было ясно, что он стал невольным свидетелем их разговора, и тоже вошел в гостиную.
Тепло или вино, а скорее, то и другое одновременно, подействовали благотворно, и вскоре общее настроение улучшилось. Ни о чем важном не говорили, зато много смеялись и даже спели несколько песен.
А на следующий день встревоженный Нолофинвэ отправился к отцу в надежде узнать что-нибудь от него. Ему показалось, что отец с их последней встречи стал будто бы тоньше и бледнее, и взгляд у него был не то растерянный, не то утомленный, так сразу и не понять. Подумалось, что они с отцом видятся в последнее время реже, чем раньше. Да и говорят меньше. А от сестер Нолофинвэ слышал, что отец все чаще ищет уединения, и, бывает, избегает даже общества матушки.
Беседа пошла как-то неловко. Нолофинвэ пытался осторожно выяснить, что известно отцу о вчерашнем происшествии, при этом не перекладывая на него свои тревоги. А Финвэ, вроде бы, ничего не знал, и вообще, казалось, мыслями был обращен к чему-то другому.
– Ты в последнее время не видел Феанаро? – спросил он вдруг.
– Нет, не видел, – ответил Нолофинвэ.
– И я что-то давно его не видел, – сказал Финвэ с некоторым беспокойством. – Если встретишь, скажи, что я прошу зайти.
– Хорошо, – согласился Нолофинвэ. – Но вряд ли я увижусь с ним раньше, чем ты.
Из дворца Нолофинвэ ушел еще больше встревоженным, чем прежде. Ничего не прояснилось, да и отец что-то сам не свой. Обычно он не спрашивал у Нолофинвэ о Феанаро и, уж тем более, не просил ничего передать, зная, что за пределами его дома они встречаются редко, а общаются и того реже.
Иримэ когда-то, посмеиваясь, сказала, что Нолофинвэ и Феанаро живут в двух параллельных Аманах. А теперь Аман, похоже, вывернулся наизнанку, и стало непонятно, кто где.
Иримэ. По возвращении домой, увидев ее в своей гостиной, Нолофинвэ моргнул, почти уверенный, что она ему померещилась, потому что он думал о ней. Но она подбежала к нему, обняла и расцеловала в обе щеки.
– Здравствуй, братец!
– Здравствуй, сестренка, – улыбнулся он. – Решила навестить меня?
Ее глаза как будто чуть потухли.
– Пришла сказать, что отец ничего не знает о вчерашней ссоре во дворце. Он сам не слышал, и едва ли кто-то стал бы ему рассказывать. Я тоже слышала немного: только возбужденные голоса, а потом все мои племянники разбежались кто куда.
– Понятно, – со вздохом сказал Нолофинвэ. – Отец переживает, что Феанаро давно его не навещал.
– Ну, еще бы, – невесело усмехнулась Иримэ. – Теперь боится показаться.
Нолофинвэ удивленно посмотрел на сестру, а она отошла к окну и некоторое время стояла там молча, постукивая костяшками пальцев по подоконнику. Иримэ, или Лалья, как ласково называли ее в семье, обычно со всеми была дружелюбной и веселой, готовой поддержать любую шутку и перевести в шутку любую неловкость, но когда дело касалось Феанаро, она легко раздражалась и бывала резкой в словах и суждениях. Этим Иримэ была похожа на самого Нолофинвэ, и он смутно подозревал, что сам в этом виноват.
Давно, в юности, Нолофинвэ пообещал себе, что, если у отца с матерью будут еще дети, он станет для них самым лучшим старшим братом, таким, чтобы больше никто им не был нужен. Чтобы Феанаро не был им нужен, и его отвержение не ранило бы их, как когда-то Нолофинвэ.
С Фаниэль его замысел увенчался успехом, да и с Арафинвэ, кажется, тоже, хотя тут нельзя было точно сказать, насколько сыграли роль усилия Нолофинвэ, а насколько характер самого Арафинвэ, и почему тот иногда вел себя так, будто, в свою очередь, стремился заменить Нолофинвэ старшего брата. А вот с Иримэ Нолофинвэ, похоже, что-то упустил, был слишком занят своей жизнью и проблемами, и она успела-таки обжечься, пока он не смотрел. Он был в этом почти уверен, хотя она никогда не жаловалась, только любила его будто бы за двоих.
– С чего вдруг? – спросил Нолофинвэ, заметив, что сестра не собирается продолжать сама.
– Он как-то приходил, когда отца не было дома, и поссорился с матушкой, – сказала Иримэ.
– Что?! – Нолофинвэ не смог сдержать возгласа удивления.
Весь Тирион, а может, и весь Аман знал, что Феанаро не любит вторую жену своего отца, но никогда он не позволял себе поссориться с ней. Кроме того, говоря по правде, с ней вообще трудно было поссориться.
– Сказал, что она воспользовалась слабостью отца и еще больше разрушила его жизнь, – ответила Иримэ. – Что всегда стремилась настроить его против Феанаро, но ей никогда это не удавалось и впредь не удастся, что он позаботится об этом... Может, он и еще что-то говорил, но я слышала только это.
– И что же мама? – спросил Нолофинвэ.
– Она молчала. Молчала так долго, что мне показалось, будто воздух становится слишком горячим. Молчала до тех пор, пока даже Феанаро уже не мог выдержать этого. Так что он вылетел наружу как ошпаренный. Меня вообще не заметил, хотя я едва успела убраться с его дороги. Вряд ли теперь ему хотелось бы говорить обо всем этом с отцом. Но только напрасно он беспокоиться, отец ни о чем не подозревает. Ты знаешь маму.
Нолофинвэ только кивнул в ответ. Конечно, матушка ничего не стала говорить отцу, чтобы не расстраивать его. Не стала бы и в обычное время, а уж теперь... она наверняка лучше всех видела, что с ним творится.
– Она плакала? – спросил Нолофинвэ, уже догадываясь, каким будет ответ.
– При мне? Нет. Ты знаешь маму.
Пожалуй, после этого разговора Нолофинвэ всерьез испугался. Когда-то давно отец рассказывал ему, как начинался их с матерью брак, а Феанаро видел все это своими глазами, и если теперь он забыл правду и с ложью, заменившей ее, явился зачем-то к Индис... Феанаро воистину потерял разум, а раз так... Разве что за отца можно было не беспокоиться, ему Феанаро не навредит ни в коем случае. Но остальным грозила опасность.
И Нолофинвэ остро почувствовал свое одиночество перед лицом этой опасности. Что он был в силах сделать один? Как защитить всех? К кому пойти за помощью? Раньше он всегда мог положиться на родных или друзей. Но теперь родные попросту не поймут, как еще недавно не понимал и он, а друзьям, почуявшим угрозу раньше него, он сам сказал, что никакой опасности нет и предпринимать ничего не нужно. Вправе ли он после этого обратиться к ним?
Нолофинвэ вспомнилось, как когда-то в юности он прыгнул в глубокую яму, чтобы освободить оленя. Тогда яма напугала его глубиной, темнотой и сыростью, но ему удалось подавить эти страхи и заняться делом. Теперь Нолофинвэ чувствовал себя так, словно опять оказался в яме, только на этот раз он был оленем и не мог выбраться оттуда.
Ощущение это со временем усиливалось, и Нолофинвэ чувствовал себя все более подавленным, а выход никак не желал находиться. Но неожиданно Турукано, который давно выбрал главным для себя делом работу с металлом, попросил отца зайти к нему в кузницу. Явившись в условленный час, Нолофинвэ обнаружил там всех трех своих сыновей.
– Отец, мы хотим показать тебе вещь, над которой мы все работали, – сказал Турукано.
– Работал, в основном, он, – сказал Аракано, кивнув на Турукано.
– Но виноват во всем я, – вмешался Финдекано.
– Нет, я, – возразил Турукано.
– Стойте, о чем вы?! – попытался прервать их странный спор Нолофинвэ.
Они как-то разом растеряли всю свою словоохотливость и теперь стояли перед ним, молча переглядываясь. Вид у них был такой, словно "вещь" могла ему сильно не понравиться. Но что такое они сотворили?
– Раз хотите, может, все-таки покажете? – предложил он.
– Видно, придется, – вздохнул Турукано. Не совсем всерьез, но и, определенно, не совсем в шутку.
Нолофинвэ сразу узнал этот предмет. Об оружии, которое Оромэ когда-то подарил квэнди, чтобы они могли защитить себя во время дороги к Валинору, он слышал много, да и видеть приходилось. Меч. Длинный, очень острый клинок. Он способен сохранить жизнь своего владельца от многих опасностей, если тот умеет хорошо обращаться с ним.
Это оружие не было предназначено для животных, жизни которых эльдар забирают ради мяса, шкур, рогов, а иногда зубов или костей. Оно для чудовищ, для порождений зла, ужасных и свирепых, которых убивают только затем, чтобы спастись самим, и никогда ничего не берут от них. Но нет чудовищ в Валиноре. Чью же жизнь может забрать здесь меч?
Мысль была холодной и тревожной, как блеск клинка. Нолофинвэ, стараясь отогнать ее прочь, принялся внимательно рассматривать творение сыновей. Руку каждого из них он узнавал безошибочно. Ножны и перевязь из кожи, искусно выделанные, тонкие и мягкие, но, несомненно, прочные, так что, скорее, истлеет сам клинок, чем они вытрутся и придут в негодность, – работа Аракано. Меч смотрелся необыкновенно изящным и легким, как все вещи, сделанные Турукано. И, конечно, именно он украсил сапфирами рукоять. А вот вязь слов на лезвии, наверняка, дело Финдекано, из всех детей Нолофинвэ он имел самую большую склонность к тому, что называлось Песнями Силы, и по-настоящему глубоко занимался ими.
Клинок вызывал в памяти блеск звезд в темном небе над Альквалондэ и блеск льда на горных вершинах в час сияния Тельпериона. Звезды и лед. Холодная звезда. Нолофинвэ покачал головой, и что только лезет в голову.
Тишина, между тем, начинала становиться неестественной, и Нолофинвэ сообразил, что сыновья все еще ждут его реакции и опасаются, что это окажется возмущение или гнев. Пожалуй, так оно и было бы. Раньше. Но теперь он чувствовал только, как опостылевшие беспомощность и бессилие покидает душу, а взамен ее переполняют облегчение и благодарность.
А еще гордость. Его мальчики. Какими же взрослыми, умелыми, сильными они стали. Как он счастлив, что они у него есть. Нолофинвэ незаметно сморгнул навернувшиеся на глаза слезы, и, по очереди, крепко обнял каждого из них.
С того времени Нолофинвэ стал ежедневно по несколько часов упражняться во владении мечом вместе с сыновьями. И во время одной из тренировок они открыли ему секрет, о котором, в общем, он и так уже догадывался. Митьятулвэ и другие, кто когда-то приходил к нему с предостережениями, не бросили своих тайных занятий. Наоборот, еще больше нолдор за это время присоединились к ним, и они по-прежнему куют оружие и учатся владеть им. С ними учились этому и дети Нолофинвэ, не только сыновья, но и Арэльдэ. Правда, она все равно считала меч оружием неуклюжим, предпочитая лук и кинжал. Сестрица Иримэ, как оказалось, тоже не осталась в стороне от воинского искусства, и Нолофинвэ, хотя делал быстрые успехи, нескоро сумел пересилить ее в поединке.
Он не мог сказать, радует его или огорчает участие во всем этом сестры и дочери. С одной стороны, было бы счастьем, если бы все это никогда их не коснулось, но с другой, теперь, по крайней мере, они смогут при случае постоять за себя.
Он сам выковал кинжал для Анайрэ и показал ей, как следует пользоваться им.
Она без споров согласилась на его просьбу всегда носить кинжал с собой, только вздохнула:
– Я не верю, что это нужно, но сделаю, как ты просишь.
Не воспротивилась она, и когда он принес меч в их спальню, объявив, что хочет иметь его по близости во время путешествий по Дороге Грез, на всякий случай.
– Если тебе так спокойнее, – ответила Анайрэ.
И погладила его волосы с какой-то особенной, едва ли не материнской, нежностью. От этого у Нолофинвэ почему-то сжалось сердце, и на Дорогу Грез в тот раз он ступил с мыслью, что, может быть, что-то все-таки делает не так.
Однако во время бодрствования сомнения теперь почти не посещали его. Почти. Тот день, когда он решился было поговорить обо всем этом с матерью и заодно отдать ей кинжал, который сделал и для нее тоже, Нолофинвэ даже наедине с собой не мог вспоминать без неловкости.
Он явился во дворец, дошел почти до самого входа в матушкину музыкальную комнату, как вдруг дверь открылась, и оттуда вышла его мать в компании Нерданель. Когда-то, а по правде говоря, всегда, с тех самых пор как познакомились, они хорошо ладили, но в последнее время Нолофинвэ почти не встречал Нерданель и давно уже не говорил с ней. Случалось, если они все же сталкивались, она отводила взгляд и торопилась уйти.
И вот он видел ее рядом со своей матерью. Конечно, они ведь дружат. И она жена Феанаро. Она Нерданель, он знает ее вот уже несколько сотен лет. Все изменилось. Что он знает о ней? Она жена Феанаро. Что, если она... Нет, она не стала бы помогать мужу ни в чем бесчестном. Разумеется, не стала бы. Но его-то Анайрэ поддерживает во всем. Даже если не согласна с ним. Нет, она не поступала бы так, замысли он навредить кому-нибудь. Но Анайрэ – его жена, а Нерданель – жена Феанаро.
Мысли вихрем проносились в голове Нолофинвэ, а женщины, не замечая его, продолжали разговор:
– Я так благодарна тебе, Индис, – сказала Нерданель. – Всегда, стоит только поговорить с тобой, и сразу на сердце легче, и тени не так длинны. Жаль, что я не могу так же помочь тебе взамен.
– Перестань, – ласково ответила Индис. – Видеть тебя для меня радость. Приходи, когда пожелаешь.
Она притянула младшую женщину к себе и сердечно обняла.
Нолофинвэ, чувствуя некоторое смущение, сделал еще несколько шагов вперед, и его заметили.
– Здравствуй, Нолофинвэ, – сказала Нерданель.
На этот раз она посмотрела прямо на него, и он мог хорошо разглядеть ее лицо: бледное, чуть не до прозрачности, с огромными серыми глазами. Но взгляд ясный и спокойный. Нолофинвэ первым опустил глаза. Не глядя, поздоровался:
– Приветствую тебя, Нерданель.
Почти сразу после этого она распрощалась и ушла, а они с матерью остались стоять в коридоре вдвоем.
– Что с тобой, дорогой мой? – спросила Индис, посмотрев на Нолофинвэ. – Тебя что-то тревожит?
Нолофинвэ в ответ промолчал, с языка ничего не шло. Индис посмотрела на него еще внимательнее, но не стала настаивать.
– Хочешь, я сыграю для тебя что-нибудь, – предложила она и кивнула на дверь в музыкальную комнату, приглашая его войти.
– Нет, мне нужно найти отца, – сказал Нолофинвэ и быстро зашагал прочь.
Наверное, она была очень изумлена, а может быть, и расстроена. Обычно Нолофинвэ не сбегал от нее подобным образом. И никогда не отказывался послушать ее музыку, наоборот, часто сам просил сыграть для него. Но он просто не мог сидеть там с кинжалом, который принес для нее, слушать, как она играет на арфе, улыбаться и делать вид, что все хорошо.
Но и сказать ей в лицо, что собирался, Нолофинвэ тоже был не в силах. Слишком жутко и противоестественно все это звучало. Рядом с матерью, под светом ее глаз, поневоле думалось, что это не может быть правдой. А он, должно быть, где-то жестоко ошибся, раз верит в такое.
Чувствуя себя совершенно разбитым и вконец запутавшимся, Нолофинвэ даже не подумал хоть для виду зайти к отцу, а сразу покинул дворец и вернулся домой. Там, на просторе, он еще раз обо всем поразмыслил и пришел к выводу, что посвящать мать в то, что происходит, не обязательно. Пределы дворца она, как и отец, покидала нечасто и обычно не в одиночестве, а эльдар, которые служили во дворце, любили королеву Индис и не позволили бы, чтобы с ней что-то случилось. Для надежности Нолофинвэ сам еще раз попросил их быть начеку и успокоился.
Правда, в глубине души он знал, что это спокойствие не результат найденного решения, а облегчение от возможности избежать тяжелого разговора, и был собой не доволен. Да к тому же всякий раз при встрече с матерью у него стало возникать чувство, что он в чем-то виноват перед ней, словно бы подвел ее или обманул.
Нолофинвэ уговаривал себя, что иначе нельзя, что она ваниа, а ваниар воспринимают мир не так, как нолдор, и некоторые вещи ей будет просто невозможно понять. Она слишком добра и благородна. Дойдя до этого места в цепочке рассуждений, Нолофинвэ обыкновенно морщился, припоминая, как когда-то сам был сильно оскорблен таким ответом. Но тут же вспоминал, что тогда он заблуждался, а теперь сделался намного проницательней. И намного несчастней. А для мамы будет лучше ничего этого не знать.
Его собственные доводы неплохо на него действовали, но только когда он не видел матери, а стоило им встретиться, и неизбежно начинались колебания. Так что Нолофинвэ приноровился избегать встреч с ней. Хотя было тяжело, и особенно тяжело, потому что он понимал: она, должно быть, скучает по нему. Но это все для ее же блага.
С отцом он тоже почти не виделся, хоть и по другой причине. Постепенно отдаляясь друг от друга, они дошли до того, что им просто не о чем стало говорить. Даже дела не спасали. Если Нолофинвэ спрашивал совета, Финвэ отвечал:
– Поступай по своему усмотрению.
Казалось, он утомился делами и все меньше старался постичь их суть, занятый, видимо, какими-то иными сокровенными мыслями. Так что почти все вопросы, требующие внимания короля, обходились в итоге вниманием одного Нолофинвэ.
А Феанаро тем временем продолжал произносить свои речи на улицах, и речи эти становились все более безумны. Теперь уже он прямо называл валар поработителями, задумавшими отобрать у Перворожденных право владеть Ардой, которое даровал им Илуватар, и призывал едва ли не завтра бежать от их жесткого гнета в Эндорэ.
Нолофинвэ про себя давно считал, что это невыносимо, но заставить Феанаро прекратить, разумеется, не мог. Отец, возможно, еще сумел бы. Но к отцу Нолофинвэ с этим не ходил. Поэтому для него стало большой неожиданностью, когда вестники объявили по городу, что король созывает большой Совет по поводу "смутных настроений в Тирионе". Должно быть, кто-то другой все же обратился к нему. Или одна из речей Феанаро оказалась достаточно пылкой и достаточно громкой, чтобы достичь слуха Финвэ, короля нолдор, и заставить его вспомнить, что именно он вел этот народ из Эндорэ в Валинор и не может сидеть сложа руки и смотреть как кто-то, пусть даже Феанаро, пытается увести нолдор обратно.
Нолофинвэ горячо надеялся, что Финвэ сможет разобраться, наконец, в этом и во всем остальном тоже, и вернуть утраченный покой народу. И самому Нолофинвэ. Чего тут было больше: доверия к мудрости короля или вдруг вернувшейся детской веры во всесилие отца, Нолофинвэ не знал. Новый вопрос без ответа. Их у него набралось уже столько, что одним больше или меньше – не имело значения. И то, что воспоминания опять обрушились на него лавиной и только хуже все запутали, тоже не важно.
Главное, завтра состоится Совет, и Нолофинвэ не было нужды заранее готовить для него речь. Он и так знал, что хочет сказать. От самого сердца. И пусть не все это он может облечь в слова, тем более, на Совете. Но если отец, в самом деле, готов слушать, он поймет. Он всегда прекрасно умел понимать. Его отец.

Примечание 4.
Меч, сделанный сыновьями для Нолофинвэ, тот самый "льдисто сверкавший Рингил", которым он потом ранил Моргота. Я намекнула на это в тексте, но не написала прямо, потому что, кажется, имя мечу дается не сразу после создания, а позже.


Название: Все благополучно
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Финвэ, Феанаро, Намо, Манвэ, Турукано, Итарильдэ, Арэльдэ, упоминается Индис, Арафинвэ
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: общий, драма
Размер: мини, 3378 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, 1490-1495 год Предначальной Эпохи. Феанаро приставил меч к груди Нолофинвэ, и жизнь королевской семьи, а с ней и всего народа нолдор изменилась. На время. Или навсегда?
Примечание: 1. В тексте присутствуют прямые цитаты из "Сильмариллиона": приговор валар Феанору, две реплики Финголфина, одна реплика Финвэ и одна Феанора (главы 7 и 8, цитаты приводятся по переводу Н.Эстель). 2. Реплики, переданные по осанвэ, в тексте оформлены кавычками. 3. Год рождения Итарильдэ – 1493 год Древ (дата не канонная, просто принятая в фике).

"Всякий, кому ведомо хоть что-то об источнике непокоя в Тирионе, должен явиться и говорить без утайки, во славу правды. Таково слово валар". На деле это обернулось тем, что у врат Валмара собрались едва ли не все жители Тириона. В Кольце Судьбы, перед тронами валар, стоял Феанаро, на несколько шагов позади тронов широким кругом встали члены королевской семьи, включая самого короля, а так же те, кто был на злополучном Совете, и те, кто позже видел ссору у входа во дворец. Потом шли друзья и доверенные лица принцев Дома Финвэ, а дальше – остальные нолдор, кто пожелал высказаться во славу правды. Огромная толпа, занявшая все пространство вокруг, сколько хватало глаз.
Впрочем, очень скоро выяснилось, что "чистая правда" у всех этих эльдар вовсе не одна и та же. И разные правды самым возмутительным образом противоречат друг другу. Тут же в толпе кто-то затеял ссору, кто-то собрался уйти, не желая "участвовать в этой нелепице", а некоторые, и среди них Феанаро, заявили, что не произнесут больше ни слова.
Тогда поднялся вала Мандос и голосом холоднее самой холодной горной реки напомнил всем, почему они оказались здесь.
– С тех пор, как пробудились Первые Дети Илуватара, не бывало случая, чтобы кто-то из них по доброй воле поднял оружие на подобного себе. Но теперь это произошло, и ныне мы собрались, чтобы узнать, как такое стало возможным. До тех пор, пока все не разъяснится, никто не уйдет отсюда, и каждый, – тут, в самом деле, каждому показалось, что Мандос посмотрел именно на него, в душу ему заглянул. – Станет отвечать на вопросы, когда они будут заданы ему, и хранить молчание во все остальное время.
Эта речь остудила страсти, и Совет пошел, как сказал Мандос. Нолдор отвечали на вопросы, если кто-то, отвечая, ссылался на чужие слова, вызывали этого эльда и спрашивали его. У Нолофинвэ мелькнула мысль: "Что будет, когда выкликнут имя того, кого нет здесь?". Но такого не случалось, эльдар выходили, говорили, снова скрывались в толпе. Нолофинвэ тоже говорил, если Мандос обращался к нему. Так же поступал Феанаро.
Сначала рассказы, довольно связные по отдельности, вместе, казалось, теряли всякий смысл. Так что делалось страшно. Безумие. Целый город безумцев. И все ополчились друг на друга. Но понемногу выделились главные версии, в рамки которых пусть и с некоторыми расхождениями укладывалось все остальное: "Феанаро задумал избавиться младших братьев и их семей", и наоборот, "Младшие сыновья короля (а иногда и прямо один Нолофинвэ) замыслили избавиться от принца Феанаро и его семьи". Королю Финвэ в том и другом случае отводились попеременно роли невольного соучастника и невинной жертвы. Король выслушивал все это с совершенно бесстрастным лицом.
Выбор методов избавления от неугодных предполагался самый широкий: от изгнания до жестокого убийства, включая и совсем странные. Идея заточить одного из принцев с семейством в Миндон Эльдалиэва вызвала в толпе нервный смех. Но когда выяснилось, что кто-то всерьез верил, будто Нолофинвэ, чтобы прибрать к рукам корону, способен оставить своего отца на растерзание диким зверям, Нолофинвэ почувствовал себя по-настоящему отвратительно.
Впрочем, не он один. К тому времени уже все ощущали себя примерно равной мере возмущенными, оскорбленными, обманутыми и не понимающими, что происходит. Одно было ясно: две эти истории слишком похожи, чтобы не иметь общего корня. И в ходе дальнейших разбирательств корень был обнаружен – Мелькор.
Вала Тулкас покинул Совет, чтобы найти и схватить Мелькора, а толпа совсем притихла. Выходит Мелькор, которого они не считали опасным, у кого многие из них учились, кому доверяли, посмеялся над ними, сделал орудием своей лжи. А они легко попались ему! Сердца нолдор жгло гневом, унижением и стыдом.
Нолофинвэ был ужасно зол на себя. Вот она – его хваленая мудрость, заодно с проницательностью нолдор – умение попадаться на приманку и только. Он должен был знать лучше. Должен был удержать других от заблуждений, а не сам поддаваться им.
Мелькор. Как странно. Накануне того Совета у отца Нолофинвэ очень старался в деталях вспомнить, как все было, и ни разу ему не пришел на ум Мелькор. Они с прощенным валой встречались редко. Не то чтобы Нолофинвэ остерегался, но беседовать с Мелькором ему не хотелось, а узнавать было нечего. Не выспрашивать же, в самом деле, у того, кто был когда-то Черным Всадником, подробности и так уже жутких историй, из которых составлен Ламбулоантаон.
И все-таки Мелькор приходил к нему в дом. Раза два или три. Всегда по своему желанию, всегда неожиданно. Нолофинвэ вежливо выносил эти визиты, а к темам разговоров, по большей части, оказывался безразличен, и они не оставляли заметного следа в его душе. Только теперь Нолофинвэ видел, что эти разговоры были полны намеков, которые должны были побудить его к действию. Однако не побудили – он все их пропустил. Даже оружие его в ту пору ничуть не заинтересовало.
Верно, Мелькор считал Нолофинвэ неописуемым глупцом. И глупцом он был, в самом деле, потому что вместо того, чтобы заметить и разгадать ловушки, все время проходил мимо, прежде чем, наконец, свалиться в одну из них.
Больше всего Нолофинвэ сейчас хотелось скрыться от посторонних глаз, но не было возможности даже мгновение побыть наедине с собой: вокруг – многотысячная толпа, впереди – троны валар, перед ними Феанаро.
Вала Мандос поднялся со своего места во второй раз, и, глядя на это, Нолофинвэ вспомнил, что изначально Совет собрался вовсе не за тем, чтобы обсудить ложь Мелькора. Внутри все похолодело, и он словно опять почувствовал, как кончик клинка Феанаро коснулся его груди.
Мандос заговорил и признал Феанаро невиновным в разжигании смуты среди нолдор, но виновным в том, что он по своей воле поднял оружие на другого эльда и угрожал ему смертью.
– Ты говорил о рабстве, – сказал Мандос, обращаясь к Феанаро. – Если б то было рабство, ты не смог бы избегнуть его, ибо Манвэ – владыка всей Арды, не одного Амана. А это дело беззаконно, в Амане свершилось оно или нет. И посему приговор таков: на двенадцать лет должен ты оставить Тирион, где грозил брату. За это время посоветуйся с собой и вспомни, кто ты и что ты. А после этих лет деянье твое должно быть забыто и не помянуто более – если другие простят тебя.
Слыша эти слова, Нолофинвэ не мог не ужаснуться. Двенадцать лет! Двенадцать лет не по собственной воле оставаться оторванным от дома, от привычной жизни, от своего народа. И каждый миг этого времени – напоминание о совершенной ошибке. Немыслимо! Ведь это всего только ссора. Слова, и не больше. Холод в груди напомнил, что было и кое-что, кроме слов. Не важно! Не было! Ничего не было! Он прощает Феанаро все, прямо сейчас! И пусть все сейчас же закончится! Пусть не будет никакого изгнания!
Нолофинвэ уже сделал шаг вперед, собираясь войти в Круг Судеб и высказать эти мысли в более подобающей случаю форме, как вдруг его разума очень мягко и осторожно коснулся другой разум, открывая канал осанвэ. Нолофинвэ услышал тихий и печальный голос владыки Манвэ.
"Подумай хорошо над тем, что собираешься сделать, Нолофинвэ. Я знаю, тобой движет милосердие, но нет пользы давать прощение тому, кто не чувствует ни вины, ни раскаяния. Сегодня я как никогда горько убедился в этом".
"Мой брат не Мелькор," – ответил Нолофинвэ.
Манвэ умолк, но послышался другой голос, спокойный, бесстрастный. Голос владыки Мандоса.
"Не один только Мелькор может творить злые дела. Жизнь эрухини – дар самого Эру, и пытаться отнять ее – величайшее из возможных зол, которое нельзя оставить без воздаяния. Это дело не между тобой и твоим братом, оно касается всех в Арде."
"Но брат мой не пытался отнять у меня жизнь, он лишь сказал об этом, " – возразил Нолофинвэ.
"Даже помыслить о таком – уже дурно. И Феанаро должен понять это, а иначе зло может повториться и зайти дальше".
"Нет! А если и так, мне все равно," – отозвался Нолофинвэ уже с отчаянием.
"Но что если в следующий раз это будешь не ты?"
Нолофинвэ замолчал, не в силах ответить.
"Твоему брату нужно подумать, и мы дали ему время. А это наказание для Феанаро не так ужасно, как было бы для тебя, окажись ты на его месте".
Под конец в голосе Намо послышалось нотки какой-то интонации. Утешительной? Нет, должно быть, показалось.
Нолофинвэ вздохнул, сдаваясь. А вслух сказал:
– Я прощу моего брата.
По крайней мере, пусть станет ясно, что через двенадцать лет все точно останется позади.
Но Феанаро, похоже, вовсе не слышал слов Нолофинвэ. Он продолжал безмолвно стоять перед валар. В лице его, во всей фигуре читалась смесь потрясения и вызова. Так что он был неуловимо похож на загнанного в угол хищника, но больше – на несчастного маленького мальчика. Больно было смотреть на него. Хотелось немедленно прервать его одиночество, взять за руку и не отпускать.
Над Кольцом Судьбы разнесся голос Финвэ:
– Покуда сын мой Феанаро в изгнании и не может войти в Тирион, я считаю себя лишенным трона и не стану встречаться с моим народом.

***

Нолофинвэ так и не решил, что скажет отцу, прежде чем они расстанутся на двенадцать лет Древ. Но не молчать же все время.
– Было бы очень глупо сейчас просить тебя остаться, правда? – выговорил он наконец.
– Я сказал, – ответил Финвэ.
– Я помню, – Нолофинвэ горько усмехнулся. – Этого никто никогда не забудет.
Финвэ посмотрел на сына виновато, и тому стало неловко. Он предпочел бы не видеть этого выражения на лице своего отца.
– Я просто не мог в тот миг поступить по-другому, – сказал Финвэ. – Я не жду, что ты меня поймешь.
– Нет, я понимаю, – честно ответил Нолофинвэ. – Но другие поймут иначе. А народу нолдор будет не хватать их короля.
– Короля, в котором никто давно не подозревает ни ума, ни сил, достаточных, чтобы защитить даже себя самого, не говоря уже о ком-то еще.
– Они не со зла, – вздохнул Нолофинвэ.
– Знаю, – ответил Финвэ. – К тому же, быть может, они правы. – Он поднял руку, не давая Нолофинвэ запротестовать. – Сейчас ты будешь для них лучшим королем, чем я.
– Ты навсегда их король, а я желал и желаю только помочь тебе и ничего другого, – возразил Нолофинвэ.
– И теперь ты поможешь мне тем, что станешь править нолдор вместо меня, – сказал Финвэ.
– Но только до твоего возвращения, – настойчиво произнес Нолофинвэ. – А потом все пойдет, как прежде.
Говоря "как прежде", он подразумевал не недавнее смутное время, а другое, то, когда все еще, в самом деле, было хорошо.
– Конечно, – Финвэ улыбнулся ласково и печально.
– О чем ты подумал сейчас, отец? – спросил Нолофинвэ.
– Не все, что меняется, можно после вернуть обратно, – ответил Финвэ. – Но ты не тревожься об этом, не изводи себя зря.
– Между прочим, один этот ответ мог бы заставить меня волноваться все двенадцать лет без перерыва, – заметил Нолофинвэ со слабой улыбкой.
Финвэ только развел руками.
– Прошу, в мое отсутствие позаботься о своей матери, – сказал он негромко. – И передай ей... Нет, ничего не надо передавать.
– Ты сам еще можешь сказать ей что-нибудь до отъезда, – сказал Нолофинвэ.
– Я уже простился со всеми. И с ней раньше всех. Довольно.
Отец и сын обнялись напоследок, и Финвэ покинул дворец, а потом и Тирион. Потянулось время изгнания для одних и ожидания для других.
Нолофинвэ стал владыкой нолдор Тириона. Но жизнь его, если говорить о делах, не слишком изменилась: обязанности, которые были теперь его, ему и раньше случалось исполнять, а добровольных помощников было больше, чем когда-либо, даже Арафинвэ стал много чаще наведываться в Тирион, чтобы поддержать брата. Однако Нолофинвэ все равно ужасно недоставало отца. Возможности увидеть его, побыть с ним хоть немного, просто знания, что он рядом.
Конечно, оставалось еще осанвэ. Но это было не то же самое, да и пользовались они им редко. Что Нолофинвэ мог сказать отцу? "Наш народ охотно назвал меня своим королем, а тех, кто никогда не пожелал бы этого сделать, ты сам можешь видеть, там, на севере"? "Тирион теперь спокоен, как бывает спокоен эльда, который избегает слишком резких и быстрых движений, чтобы не потревожить недавнюю рану"? Или, может, "Я не могу исполнить твою просьбу позаботиться о маме, потому что она полна решимости сама позаботиться обо всех"? "Нам так безумно, безумно тебя не хватает"?
Ничего этого Нолофинвэ не говорил. А Финвэ не распространялся о своей теперешней жизни. Особенно о том, что новое поселение, выстроенное Феанаро и его спутниками, похоже на крепость, которая способна выдержать долгую осаду. Что там, по-прежнему, куют оружие. А Феанаро воспринимает изгнание из Тириона все с той же горечью и открыто винит в своем унижении валар и Нолофинвэ.
При этом каждый из них догадывался, о чем молчит другой. Ведь связи между Тирионом и Форменоссе были, и не так уж мало. Вот только не в семье короля. И от этого делалось еще тяжелее, а разговоры становились еще короче. Часто они обрывались всего после трех или четырех фраз. Раньше Нолофинвэ не подозревал, что слова "Все благополучно" могут быть одновременно настолько бесцветными и такими неизбежными.
Все благополучно. Все благополучно. Все благополучно.
"Мелькор приходил в Форменоссе".
"Что?!"
"Мелькор приходил в Форменоссе. Уговаривал твоего брата бежать в Эндорэ в тайне от валар. Я послал весть владыке Манвэ, но Мелькор тогда был уже далеко, и едва ли получится на этот раз изловить его. Будьте очень осторожны!"
"Мы будем, конечно... Но как там ты? Как... Феанаро?"
"Обо мне не волнуйся, Мелькора я даже не видел. Феанаро говорил с ним за воротами крепости, а потом велел ему убираться и захлопнул эти самые ворота у него перед носом. Так что теперь Мелькор, наверняка, обозлился больше прежнего. Кто знает, что он измыслит в следующий раз. Вы должны..."
"...быть очень осторожны. Да, отец, я понял. Но, по-моему, вам следует остерегаться куда больше. Вы одни на севере, далеко от родичей, которые могли бы прийти к вам на помощь, и от взора валар".
"Ничего. Мы усилили стражу. Стены крепки, врат Мелькору больше никто не откроет. Да и не думаю, что он скоро захочет явиться сюда еще раз".
"Но ты все равно беспокоишься".
"За вас".
"Но не только".
"Феанаро... едва отдав распоряжения об усилении стражи, затворился в сокровищнице со своими Сильмариллями. Ну да ладно, выйдет, когда проголодается".
Финвэ оказался прав в том, что схватить Мелькора снова не удалось. Но ни в Тирионе, ни в других областях Валинора он больше не объявлялся, и постепенно эльдар, встревоженные вестью о нем, успокоились.
В семье Нолофинвэ как раз тогда случилось первое за долгое время по-настоящему радостное событие: у Турукано и Эленвэ родилась дочь – златоволосая и ясноглазая малютка Итарильдэ. Турукано был сам не свой от счастья, и Арэльдэ, поглядев на него, сказала:
– Она будет из отца веревки вить, а мне придется придумать новую фразу, чтобы запрещать Турьо командовать мной.
– Может, теперь он перестанет, – предположил Нолофинвэ.
Но Арэльдэ только рассмеялась:
– Турьо перестанет? Что ты, конечно нет.
По правде говоря, сам Нолофинвэ был опьянен рождением Итарильдэ никак не меньше, чем ее родители. Ему хотелось от счастья кричать на весь Аман. Но он ограничился тем, что крикнул по осанвэ:
"Отец! Я стал дедом! Это так прекрасно!!!"
"Я знаю!!!" – послышалось в ответ.
Нолофинвэ был уверен, что отец сейчас смеется.
"Мне казалось, что не будет уже счастья неожиданней и огромней, чем то, которое я испытал, когда в мир вошли мои дети, что никогда мое сердце не переполнится нежностью сильнее, но я смотрю на свою внучку, и..."
Не хватало слов, мучительно не хватало слов, чтобы выразить, что это для него значит.
"Покажи мне ее," – попросил Финвэ.
Нолофинвэ постарался вызвать в своем воображении как можно более яркий образ малютки, которую он совсем недавно увидел в мягком свете только начинающего разгораться золота Лаурелин.
"Она, в самом деле, прекрасна! Моя правнучка. Подумать только..."
Нолофинвэ чуть было не послал отцу мысль: "Жаль, что ты не можешь взять ее на руки", но вовремя сдержался. Им обоим сделалось бы только хуже. Итарильдэ успеет стать совсем взрослой девушкой, может, даже невестой, прежде чем изгнание Феанаро окончится, и Финвэ сможет вернуться в Тирион. Осознавать это было почти жутко.

***

Все же срок, назначенный валар, хоть медленно, но проходил. Минуло пять полных лет Древ со дня оглашения приговора, и потек шестой. Скоро позади окажется половина времени изгнания, а потом годы побегут быстрее. Так бывает всегда, так будет и на этот раз. По крайней мере, Нолофинвэ на это очень надеялся, потому что наказание Феанаро оказалось тяжким бременем для многих.
По пути на праздник Сбора Плодов, куда он направлялся со своей семьей и народом по приглашению валы Манвэ, Нолофинвэ думал, что изгнание Феанаро вышло совсем не таким, как представляли его валар. Мандос сказал, они дают Феанаро время, чтобы подумать. Но, конечно, никто не ждал, что вслед за Феанаро из Тириона уйдет столько нолдор, которых приговор не затрагивал, да и не должен был затрагивать. Однако нолдор ушли, и Феанаро, который раньше мало вникал в дела управления, стал вождем народа.
Нолофинвэ сомневался, что у Феанаро нашлось бы много времени для размышлений о чем-то, не касающемся строительства, урожая и прочих хозяйственных забот, даже если бы он, в самом деле, этого желал. А слухи, доходившие из Форменоссе, не оставляли сомнений, что Феанаро вовсе ничего такого не хочет.
Кстати, слухи говорили еще, что и нолдор, живущих на севере, Манвэ призвал на этот праздник. Но, вроде бы, там это кому-то показалось оскорбительным, или они, наоборот, решили оскорбить его, и потому не собирались являться... Впрочем, многие надеялись, что они все же придут, и можно будет хоть ненадолго увидеть родичей и давних знакомцев, по которым в Тирионе тосковали, хоть и считали их твердолобыми упрямцами.
Нолофинвэ знал, что отца точно не увидит – верный своему слову Финвэ не станет сейчас встречаться с народом нолдор. А Феанаро... Что будет, если они с Феанаро увидятся? Новая ссора? Нет, этого Нолофинвэ допустить не мог. Раздор между ними мучителен для отца, для их семей, для всех нолдор. Его нужно прекратить. Они братья и должны, наконец, научиться жить как братья. И, поскольку Феанаро не станет первым сделать шаг навстречу, как не делал и раньше, Нолофинвэ придется взять это на себя.
Он предложит Феанаро то, что младший брат может предложить старшему, – доверие и готовность быть на его стороне, и станет надеяться, что взамен Феанаро согласиться дать ему то, что старший брат дает младшему, – доверие и заботу. Или хотя бы только доверие, которое сможет стать залогом мира среди нолдор. Доверие. Это так тяжело. Но нужно попытаться. И он, Нолофинвэ, попытается, как только ему представится случай.
Такое решение принял Нолофинвэ, поднимаясь на гору Таникветиль. Но там не оказалось Феанаро, как и никого другого из нолдор Форменоссе. Это было грустно, и в то же время успокоительно. Не будет никакой встречи. Ни шагов, ни решений. Ничего.
Валар запели хвалу Эру, с которой всегда начинался праздник Сбора Плодов, к ним присоединились майар, потом эльдар народа Ингвэ, за ними и нолдор, и вот уже все пели в едином хоре, и все сердца были полны радостной благодарностью за жизнь и ее дары. Ритм праздника захватил всех, заботы и тревоги были на время позабыты ради песни и танца.
Но вот среди эльдар, облачившихся для праздника в свои лучшие одежды и надевших любимейшие украшения, появился один, одетый слишком скромно даже для обычного дня. Все взгляды сразу же обратились к нему, рассматривая платье из простого полотна без вышивки и отмечая, что даже украшения, которые носил всегда, ныне он снял и не увенчал голову свою Сильмариллями, как обыкновенно делал в дни празднований, с тех пор как создал эти великолепные камни.
Безмолвным упреком чужой радости стоял перед айнур и эльдар Феанаро. Нолофинвэ вдруг очень ясно увидел лицо Нерданель, которое стало бело, как снег на горных вершинах. Даже губы ее побледнели. На мгновение звуки смолкли, казалось, все перестали даже дышать. Поэтому слова, произнесенные шепотом в толпе, разнеслись далеко:
– По крайней мере, и меча на этот раз нет.
Странность момента была разрушена. Нолофинвэ выдохнул и решил, что сделает вид, будто не слышал этих слов. Феанаро тоже ничем не показал, что они достигли его слуха.
Он кивнул Нолофинвэ и улыбнулся. В улыбке можно было заметить след насмешки и тень горечи. Нолофинвэ без труда их увидел, но все же эта улыбка была более дружелюбной, чем он привык получать от Феанаро.
Зазвучали слова приветствия, и Нолофинвэ подумал, что, возможно, обращаясь к нему прежде валар, Феанаро желает этим оскорбить владык. Но они не оскорбились. Скорее, были рады, что братья, наконец, говорят друг с другом. Отвечая, Нолофинвэ боковым зрением видел, как просияло лицо Манвэ.
Не без любопытства он на миг задался вопросом, считают ли валар, что Феанаро уже достаточно раскаялся? Или, наоборот, пришли к выводу, что он нисколько не приблизился к раскаянию, а ссору среди нолдор нужно закончить? В любом случае, они с Феанаро говорят, а значит, пора исполнить решение, принятое до начала празднества. А вернее, еще раньше, пять с лишним лет назад.
– Что я обещал – то и делаю. Я прощаю тебя и не помню обид, – сказал Нолофинвэ и протянул руку Феанаро.
Феанаро откликнулся на этот жест и пожал руку Нолофинвэ, пусть без слов, но спокойно и крепко.
Может быть, на этот раз все получится.
– Полубрат по крови, истинным братом по духу буду я, – продолжал Нолофинвэ. – Ты станешь вести, а я следовать. И да не разделят нас впредь никакие печали!
– Я слышал твое Слово, – ответил Феанаро. – Быть по сему.
Только он успел выговорить это, как свет Древ угас, и тьма пала на Валинор. И, еще не зная, что случилось, Нолофинвэ почувствовал, как ужасный холод коснулся его сердца, и понял, что ни мир, ни его жизнь уже никогда не станут прежними.

Продолжение следует...

Часть первая здесь, Часть вторая здесь, Часть четвертая здесь и здесь, Часть пятая здесь.

@темы: Фингон, Тургон, Арэдэль, Индис, рассказы, Финголфин, Аракано, Финвэ, Феанаро, Анайрэ

---

11 историй о Нолофинвэ, цикл фанфиков, часть вторая (истории 4-5)

[vinyawende]

Часть вторая 1267-1368 годы Предначальной Эпохи

Название: Одинокий принц
Автор: vinyawende
Категория: джен, гет
Персонажи: Нолофинвэ/Анайрэ, Финвэ, Арафинвэ, Финдис, Фаниэль, упоминается пейринг Финвэ/Индис, Арафинвэ/Эарвен, Феанаро/Нерданель
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: драма, романс
Размер: мини, 6538 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, 1267 год Предначальной Эпохи. Принц Нолофинвэ добился выдающихся успехов во многих делах и снискал себе уважение и любовь многих эльдар, вот только той, кого мог бы назвать своей любимой, он так и не сумел найти. День ото дня одиночество все больше подтачивает его силы.
Примечание: 1. Пословица Можно привести лошадь к воде, но нельзя заставить ее пить, насколько я знаю, чешская, но она очень подходила по контексту, поэтому теперь она и эльфийская тоже. 2. Коня Нолофинвэ зовут Рамайнен, на квенья ramainen означает "крылатый", но это не пегас, обычный конь, только очень резвый. 3. Парма Лумбулоантаон - название книги Нолофинвэ (кв. parma - книга, lumbule - тьма, anta - лицо). 4. Год рождение Анайрэ - 1261 год Предначальной Эпохи (фикрайтерским произволом).

Дом Нолофинвэ, красивый, просторный и светлый, был всем хорош, вот только сам Нолофинвэ с каждым годом все меньше чувствовал, что это его дом. А когда возвращался из долгих разъездов по Валинору, которые чем дальше, тем чаще предпринимал по поручениям отца, то первое время не мог отделаться от ощущения, что место это давно покинутое или вовсе не обжитое, хотя в его отсутствие за домом, садом и конюшней исправно следили.
Но как бы ухожено ни было все вокруг, звук собственных шагов в пустых комнатах наводил тоску, а мысль о песне исчезала прежде, чем первый звук успевал сорваться с губ. Каждый раз, приближаясь к дому, Нолофинвэ надеялся, что получится иначе, но становилось все хуже.
В этот раз он и часу выдержать не смог, только смыл с себя следы путешествия, переоделся и сбежал скорее во дворец, надеясь, что встреча с родными поможет ему развеять тягостное настроение. Это всегда помогало: мама, отец, сестры, Арфьо, если, по чистой случайности, он дома, а не улизнул в очередной раз в Альквалондэ к своей Эарвен... разговоры, музыка, смех... И вот уже он чувствует себя полным жизни и счастливым. По крайней мере, до тех пор, пока не шагнет снова за отцовский порог, чтобы вернуться к себе.
И зачем вообще ему понадобился отдельный дом? Со смесью досады и сожаления, Нолофинвэ вспоминал теперь, как когда-то, еще совсем юнцом, полным предчувствий грядущего счастья, решил, что скоро встретит свою возлюбленную. А раз так, то ему нужен дом, куда он мог бы ее привести.
Дом Нолофинвэ построил, вот только ожидание любви, которое вело его в ту пору, так и осталось не больше, чем ожиданием. Многих дев из разных народов эльдар встречал он за свою жизнь: они были прекрасны, добры сердцем, умны и достойны восхищения. Но ни одна не разбудила в душе Нолофинвэ того дивного сочетания восторга и родства, что зовется любовью. И со временем он сделался почти уверен, что женщины, с которой ему суждено было бы разделить вечность, нет на свете. Оставалось только смириться с предначертанным одиночеством.
Нолофинвэ ненавидел одиночество и потому всеми силами старался лишний раз не думать о нем. До предела заполнял свои дни науками и делами: история, математика, физика, искусство исцеления, строительство, прокладка дорог и любые обязанности, которые отец, занятый младшими детьми или иными трудами, сочтет нужным поручить ему – за все Нолофинвэ брался охотно, даже с радостью. Однако со временем радость его стала блекнуть, и все чаще бывало, что ни ученые диспуты, ни трепет открывающегося знания, ни удовлетворение завершенной работы, ни путешествия, ни встречи со старыми друзьями или новыми знакомцами уже не могли развеять его тоски. Только родные да матушкина музыка еще ни разу его не подводили.
Завидев королевский дворец, Нолофинвэ прибавил шагу и почти вбежал внутрь. Но жилые комнаты встретили его странной пустотой. Не такой давящей, как в его собственном доме, но непривычной и потому тревожной. Нолофинвэ собирался уже найти хоть кого-нибудь и как следует расспросить, когда услышал знакомые шаги.
– Нольо! – обрадовался Финвэ. – Когда ты вернулся?
Не дожидаясь ответа, король крепко обнял сына.
– Здравствуй, отец, – с улыбкой ответил Нолофинвэ через мгновение, когда они отстранились друг от друга. – Только что. А где все?
– Арфьо все пропадает в Альквалондэ, того гляди совсем туда переберется, – начал перечислять Финвэ. – Мама с Иримэ отправились навестить Ингвэ... это было чуть больше недели назад... потом и Фаниэль куда-то подевалась, прихватив с собой мольберт, краски, и, я буду надеяться, хотя бы какую-то провизию, но за это ручаться уже нельзя...
Отец с сыном обменялись понимающими улыбками. Фаниэль могла иногда целые дни напролет рисовать, поддерживая силы только родниковой водой да своим вдохновением.
– А позавчера, – продолжал Финвэ. – Финдис прослышала, что в двух днях пути к северу нашлись какие-то ужасно редкие цветы, которые она, оказывается, давно мечтала развести в нашем саду, и тоже исчезла. Вот так все разбрелись и бросили меня одного, – заключил он.
Это было сказано легко, без грусти, но для Нолофинвэ слова все равно прозвучали неожиданно печально, сердце дернуло болью. И чувство, видимо, нечаянно отразилось на его лице, потому что Финвэ вдруг спросил с беспокойством:
– Что это с тобой?
– Ничего, – выдохнул Нолофинвэ и, тут же противореча сам себе, спросил: – Скажи, у тебя бывала такая тоска, когда смотришь вокруг, и кажется, что тени с каждым днем становятся все длиннее, даже в часы полного сияния Лаурелин?
Он ожидал, что отец удивится, скажет, что все пустое, нерадостная игра воображения и только. Но вместо этого Финвэ сказал:
– И тени становятся длиннее, и краски выцветают, и воздух горчит на вкус. Дурное одиночество, которое трудно побороть, особенно когда знаешь, что оно будет с тобой всегда, на протяжении вечности. Я все гадал, как ужиться с ним...
Финвэ замолчал, словно глядя на что-то бесконечно далекое и видимое только ему.
– И как же? – спросил Нолофинвэ, возвращая отца к настоящему.
– Не знаю, – ответил Финвэ. – Я встретил твою маму, и с тех пор Лаурелин сияет для меня ярче прежнего.
Конечно, можно было догадаться.
– А если бы этого не случилось, что тогда?
Этот вопрос, пожалуй, стоило оставить незаданным, тем не менее, он прозвучал.
– Такого мне не довелось испытать, и за это я навечно благодарен судьбе, – отозвался Финвэ.
"Возможно, я окажусь тем, кто испытает" – подумал Нолофинвэ, но уж этой мысли он не дал выскользнуть наружу из своего разума. Все-таки отец, казалось, что-то понял. Во всяком случае, он сказал:
– Ты еще молод, Нолофинвэ, ты не будешь один всегда. Для этого нет никакой причины.
– Быть может, это случится просто так, безо всяких причин, – заметил Нолофинвэ.
– Разве мало в Амане прекрасных дев? – спросил отец, и, явно желая подбодрить его, добавил с усмешкой: – Говорят, не меньше дюжины красавиц признавались тебе в любви.
– К счастью, это случалось только дважды, – без улыбки ответил Нолофинвэ и отвернулся.
Усмешка Финвэ растаяла, и видно было: он не знает, что сказать. Не часто такое выражение появлялось на лице короля нолдор. Но сейчас рядом не находилось никого, способного оценить столь редкий момент.
– Что же ты им отвечал? – наконец спросил Финвэ.
– Правду, – сказал Нолофинвэ. – Обе были достойны любви, самой глубокой и сильной, какая может быть, но я не питал таких чувств ни к одной из них. И я не хотел, чтобы ради меня они пожертвовали возможностью когда-нибудь узнать взаимную любовь с другим эльда. Я боялся встать между ними и истинным счастьем, – сказал он, а потом добавил странно напряженным голосом, словно преодолевая боль: – Они после благодарили меня. На двух свадьбах был я почетным гостем, и, глядя на жениха и невесту, видел, как сияют их лица, как истинное чудо связывает их прочнее кровных уз. А значит, я поступил правильно. Эта мысль поддерживает меня в моменты слабости, когда я думаю, что, может быть, должен был попытаться, – Нолофинвэ вздохнул. – Ведь и мама полюбила тебя раньше, чем...
Финвэ вдруг положил руку на плечо сыну и резко развернул его к себе, так что они снова оказались лицом к лицу.
– Да, твоя мать любила меня раньше, чем я ее. Но я полюбил ее всем сердцем задолго до того, как она согласилась стать моей женой, и любовь моя к ней, не меньше ее любви ко мне, – чеканя каждое слово, выговорил Финвэ и уже мягче продолжал: – Когда мы были помолвлены, я с трудом мог быть вдали от нее, а когда стали женаты, для меня сделалась невыносима сама мысль о разлуке с ней. Если ее долго не было рядом, начинало казаться, что она словно и не появлялась в моей жизни. В эти моменты мне хотелось рыдать от ужаса и горя, я едва мог заставить себя казаться спокойным. Такая связь была почти мучительна для нас обоих. Только когда родилась Финдис, я, в самом деле, успокоился и смог дать немного покоя вашей маме. Теперь, как видишь, я даже способен отпускать ее одну навещать родных, но все равно считаю дни до ее возвращения. Она – моя жизнь.
Нолофинвэ слушал слова отца очень внимательно, и в свете этих слов ясными становились многие вещи, которых Нолофинвэ до этого не понимал. Он давно задавался вопросом, почему Феанаро в свое время не противился новой женитьбе отца. Не могло быть сомнений, что Финвэ не пошел бы на такой шаг, если бы Феанаро потребовал его не делать. Это даже не было обидно. Уже. В конце концов, будучи взрослым эльда, Нолофинвэ прекрасно понимал, как спокойствие одного живущего сына могло оказаться для отца дороже, чем собственное счастье, и тем более, чем дети, которые еще только могли бы появиться. Так что все они должны были быть благодарны Феанаро, что он приберег свою неприязнь к этой идее на потом, а не высказал ее сразу же. Лишь одного Нолофинвэ никак не мог взять в толк – почему так вышло. Теперь, однако, все, наконец, встало на свои места. Если отцу было настолько плохо, то ясно, что между продолжением его страданий и новым браком Феанаро выбрал второе.
– Не сомневайся, ты поступил правильно, – говорил тем временем Финвэ. – А твое собственное чудо еще ждет тебя впереди. Не сомневайся, – повторил он. – И не теряй надежды.
– Хорошо, не буду, – согласился Нолофинвэ, на этот раз улыбаясь.
– Обещаешь? – спросил Финвэ, в точности тем же тоном, которым задавал этот вопрос сам Нолофинвэ, когда еще был маленьким мальчиком.
– Обещаю, – ответил Нолофинвэ.
– Вот и славно, – сказал Финвэ. – Теперь давай-ка ты расскажешь мне, как прошла твоя поездка.
Говоря это, Финвэ уже сделал шаг к выходу из комнаты, и Нолофинвэ последовал за ним, готовясь рассказывать.

***

За обсуждением дел они засиделись надолго, потом Финвэ убедил сына остаться сперва на ужин, а после того и до завтра. Наговорились вдоволь за все недели, что не виделись. Печальных тем больше не касались, так что к тому времени, как засиял Тельперион, отмечая начало нового дня, Нолофинвэ чувствовал себя много бодрее, чем накануне, хотя со времени своей последней остановки на пути в Тирион не провел на Дороге Грез ни мгновения.
Во время пика сияния Тельпериона во дворец явились мастера гильдии каменщиков, и Нолофинвэ обсудил результаты поездки и с ними тоже. Так что в свой дом он возвратился только к новому Смешению Света. И на этот раз в собственной гостиной его ожидал весьма приятный сюрприз.
– Арфьо!
Сдержать удивленный возглас было трудно да и незачем.
– Вот и хозяин явился! – обрадовался Арафинвэ. – Вовремя, а то гость уж собирался уходить!
Братья, смеясь, обнялись.
– Как ты здесь очутился? – спросил Нолофинвэ.
– Только вошел в город – сразу же услышал, что и ты вчера возвратился, – ответил Арафинвэ. – Решил сперва наведаться к тебе. А тебя-то нет!
– Так я еще вчера пошел навестить отца да и остался у него. Он был рад компании, а то все куда-то запропастились...
– Особенно я, – с покаянным вздохом заключил Арафинвэ.
– По правде говоря, да, – сказал Нолофинвэ. – Отец уже начал беспокоиться.
– Вот каждый раз обещаю себе, что буду бывать дома чаще, но только доберусь до Альквалондэ и пропадаю.
– Альквалондэ... Альквалондэ... – рассеянно протянул Нолофинвэ. – И как там?
– Замечательно, – просиял Арафинвэ. – Но ты сказал бы "как обычно". И я, как всегда, пообещал всем твоим знакомым, что передам тебе их приветствия.
– Спасибо!
– А еще я привез тебе подарок, – продолжал Арафинвэ и махнул рукой в сторону маленького столика, на котором выстроилась в два ряда полдюжины бутылок.
– Альквалондское – вино для тех, кто хочет потерять голову сразу и память потом, – усмехнулся Нолофинвэ.
– Ерунда, – Арафинвэ махнул рукой. – Надо только не забывать, что оно пьется легче нашего, а крепость у него выше, да и бутылка больше. Ну и, конечно, знать меру, – Арафинвэ назидательно поднял палец, хотя глаза его смеялись. – Думаю, одну бутылку в честь радостной встречи мы с тобой вполне можем себе позволить.
– Согласен, – ответил Нолофинвэ и отправился за кубками.
Арафинвэ в это время занялся извлечением пробки из ближайшей к нему бутылки. Потом он же разлил вино, а Нолофинвэ разрезал на ломтики несколько груш, которые лежали в вазе, скорее, для украшения комнаты, но вообще были вполне съедобны.
Братья осушили кубки за встречу, и Арафинвэ наполнил их опять.
– О чем говорили с отцом? Я имею в виду, кроме меня? – спросил он.
– О том, как идут дела на новом месте добычи белого мрамора, и что дорогу туда надо проложить пошире, и так, обо все понемногу.
– Понятно, но все-таки? Должно быть что-то важное, точно должно, я же вижу по тебе, – настаивал Арафинвэ.
– О нем и о маме, и почему я все никак не найду себе жену, – коротко перечислил Нолофинвэ между двумя глотками. Пересказывать брату вчерашний разговор не хотелось, тем более, он уже чувствовал, что вино начало отдавать в голову.
– Это как-то связано? – спросил Арафинвэ.
Нолофинвэ вместо ответа еще отпил из кубка.
– Ты меня слышишь? – чуть повысил голос Арафинвэ, привлекая его внимание.
– Да, – ответил Нолофинвэ. – Нет, не связано. Хотя я раньше подозревал, что да. Пока ты не встретил Эарвен.
– Так, а я здесь причем? – удивился Арафинвэ.
– Ну, ведь до этого... – сказал Нолофинвэ, потом остановился и начал заново: – Смотри, из всех детей нашего отца свою семью завел только Феанаро. Вот я и подумал, может, это не случайно. Может, никому из нас...
– И за что только тебя называют мудрым, – вздохнул Арафинвэ, не дав ему договорить.
– Да я понял, что болван, когда увидел тебя с Эарвен, – признался Нолофинвэ. – По вам сразу было ясно, что вы созданы друг для друга. Тогда я стал думать, что все дело во мне одном.
– Ты слишком много думаешь, брат, – сказал Арафинвэ. – И слишком мало смотришь вокруг. Если бы смотрел, понял бы, что ни Финдис, ни Фаниэль не тяготятся своим одиночеством, как не тяготился им и я до встречи с Эарвен. И многие другие эльдар тоже... Вспомни, ведь есть даже те, кто пробудился на берегах Куинэн, но до сих пор не нашел себе пары. Однако они не страдают из-за этого, потому что не думают, что это будет длиться вечно. Они знают – все может измениться в каждый из дней. И не тревожатся, что дело в них одних, потому что никакого такого дела попросту нет, – Арафинвэ говорил уверенно, даже с некоторым жаром, но потом добавил почти умоляюще: – Ты сам себя изводишь такими мыслями, Нольо. Пожалуйста, не надо. Ради тебя самого и ради всех нас. Каково было бы отцу узнать, что ты...
– Нет! – воскликнул Нолофинвэ. – Отец не узнает. Этих страниц моей души он не прочтет. Их никто никогда не должен был прочесть.
Слова Нолофинвэ звучали чуть медленнее, чем он говорил обычно, словно их надлежащее произнесение требовало каких-то дополнительных усилий. Нолофинвэ заметил это и замолчал, осмысливая новый факт.
– Больше не буду заедать альквалондское грушами, – решил он наконец. – От них никакого толку.
– Правильно, не надо груш, – одобрил Арафинвэ и потянулся за второй бутылкой.
А потом... Что ж, в тот день они все-таки выпили все шесть бутылок альквалондского в один присест.

***

Доводы отца и Арафинвэ подействовали, или, возможно, Нолофинвэ просто давно нужно было выговориться. Во всяком случае, он действительно испытал облегчение и вдруг почувствовал, что мир стал живей и ярче, чем бывал в последнее время.
Нолофинвэ решил не разбираться в этом загадочном явлении слишком глубоко, а просто насладиться им, раз уж выпала такая возможность. Исполняя это намерение, он завел привычку в часы Тельпериона совершать долгие конные прогулки. Выезжал из Тириона и направлялся куда вздумается, иногда позволяя Рамайнену, своему коню, самому выбирать дорогу.
Так и случилось однажды, что Нолофинвэ вдруг оказался на просторном пастбище близ Тириона, где жевали траву и просто гуляли на свободе красавцы кони, многие из которых мастью, статью и еще чем-то трудноуловимым напоминали Рамайнена.
– О, друг, да ты привел меня поздороваться со своими родичами, – усмехнулся Нолофинвэ.
Конь фыркнул в ответ вполне утвердительно. Однако Нолофинвэ уже заметил нечто такое, отчего у него на время пропала не только охота беседовать с конем, но и вообще дар речи. Казалось, его глазам предстала сама Элентари, неспешно идущая по лугу в обличье девы с дивно гибким станом и долгими темными волосами, в которых отражается блеск звезд, даже здесь, где сами звезды не были видны в сиянии Древ.
Нолофинвэ замер, ошеломленный, но Рамайнен вдруг радостно заржал, тут же несколько лошадей заржали ему в ответ. Дева обернулась, и стало окончательно ясно, что это вовсе не валиэ, а эллет, и притом еще совсем юная. Она, в самом деле, была очень красива, но кроме красоты, было в ней что-то еще совершенно особенное, чему Нолофинвэ не знал названия.
Он не сводил с нее глаз, а она вдруг вскрикнула радостно и бросилась ему навстречу:
– Рамайнен! Раминке, какой же ты красавец!
Девушка потянулась погладить голову коня, и гордый жеребец легко ей это позволил, а потом и вовсе начал напрашиваться на ласку. Нолофинвэ наблюдал, как незнакомка перебирает пальцами гриву Рамайнена, и чувствовал сразу замешательство, интерес, внезапное веселье, а еще... то ощущение, какое возникает в груди, когда вдруг слышишь музыку, от которой так и тянет пуститься в пляс.
Пока Нолофинвэ пытался совладать со всем этим богатством эмоций, девушка нашептывала Рамайнену что-то нежное, как будто забыв обо всем. А может, и вправду забыв.
Словно в подтверждение догадки Нолофинвэ, она вдруг подняла взгляд и явно смутилась, увидев всадника. Ахнула и отступила на шаг, но потом улыбнулась и сказала:
– Ярок свет в час нашей встречи, господин! Прости, что не приветствовала тебя раньше, но твоего коня я знала, еще когда он был маленьким жеребенком, и давно уже не видела его, а теперь от радости забыла учтивость.
– Ярок свет в час нашей встречи, госпожа! – отозвался Нолофинвэ. Давно это традиционное приветствие не звучало для него так свежо и искренне, как теперь. – Не извиняйся, я должен был спешиться.
С этими словами он спрыгнул с коня на землю и вежливо поклонился.
Теперь Нолофинвэ мог смотреть девушке прямо в глаза, она оказалась только чуть меньше него ростом. А взгляд у нее был спокойный и веселый одновременно, и, пожалуй, более яркий, чем это бывало обычно даже среди эльдар Амана. Хотя, быть может, Нолофинвэ это только почудилось, потому что все вокруг него в этот момент сияло. Сияло, как никогда.
Но он не мог просто стоять и смотреть на нее до конца Мира, нужно было сказать что-нибудь. Вот только о чем? Мысли не желали облекаться в слова. Она опьянила его сильнее и скорее любого вина. Что делают эльдар, когда впервые видят друг друга... Знакомятся... Как-то... Ведь и он делал это множество раз...
– Ты ученица почтенного Нортвэ? – наконец спросил Нолофинвэ.
– Не совсем, – девушка с улыбкой покачала головой. – Я его дочь.
Дочь. У Нортвэ было четверо сыновей, и Нолофинвэ знал их всех, а вот дочь лишь одна, и ее Нолофинвэ никогда не видел, только слышал о ней.
– Так ты та самая Анайрэ! – воскликнул он.
Воскликнул и тут же пожалел об этом. Наверняка, ей эта фраза успела уже страшно надоесть. Ведь едва ли не весь Тирион знал историю Анайрэ, той, что еще прежде, чем минул третий со дня ее рождения год Древ, пожелала учиться у валы Манвэ и осталась жить среди его учеников на Таникветиль.
Немногие из нолдор учились у Манвэ, и не в обычае этого народа было становиться учениками владык, не поучившись прежде у Мудрых из эльдар и не подготовившись. Но Манвэ согласился – и с радостью – учить маленькую Анайрэ, а она была полна решимости учиться, и, хотя плакала, расставаясь с родными, но твердо отказалась, когда они предложили ей вернуться с ними домой. С тех пор ее история бродила по Тириону, и, быстро обрастая подробностями, стала почти легендой.
До Нолофинвэ даже доходили слухи, будто Анайрэ дала обет, что не будет видеться с родными, пока не достигнет вершины мастерства в музыке. Слышать такое было и странно, и смешно. В своих поездках Нолофинвэ частенько встречал ее мать, отца или кого-то из братьев, когда они отправлялись навестить Анайрэ или, наоборот, повидав ее, возвращались домой.
Девушка молчала, и Нолофинвэ уже решил, что она раздосадована его словами. Признаться, он на ее месте, пожалуй, мог бы рассердиться. Но она ответила спокойно, без тени раздражения или вызова:
– Да.
Не рассердилась.
– А ты Нолофинвэ, тот самый Нолофинвэ... – прибавила она и остановилась.
Или рассердилась, и теперь выбирает колкость. Что ж, он заслужил. Нолофинвэ честно не мог вспомнить, когда еще при знакомстве с кем-то был таким неловким. Последние семьдесят пять лет Древ, во всяком случае.
– ... который написал Парма Лумбулоантаон – книгу о деяниях Тьмы, – закончила девушка, и в ее голосе и во взгляде легко было прочесть неподдельное уважение.
Лумбулоантаон – замысел его первого, не считая родителей, наставника и плод долгих и кропотливых трудов самого Нолофинвэ. Рассказы о том, что претерпели когда-то квэнди по вине Черного Всадника и его слуг. Истории Рожденных Заново, и истории, рассказанные Рожденными Заново о тех, от кого ныне осталась только память. Среди всех трех народов эльдар Валинора работал Нолофинвэ, по крупицам собирая знание, и труд его был известен всем трем народам, но редко кто-то заговаривал о нем с Нолофинвэ. И тем более, он не ожидал такого от столь юной девы, которая, к тому же, только что чуть ли не расцеловала его коня.
– Ты слышала об этой книге? – спросил он.
– Я прочла ее, – ответила Анайрэ.
– Зачем? – изумился Нолофинвэ.
Не самый уместный вопрос для того, кто эту книгу и написал, но Нолофинвэ так привык слышать его даже от тех, кто славился своей мудростью, что просто не мог сам не спросить теперь.
– Чтобы знать, – ответила она. – И потом, кто-то ведь должен помнить о них. Обо всех, кто не пришел в Чертоги Мандоса, и теперь уже никогда не сможет вернуться. Помнить, что они были.
– Ты правда так думаешь? – спросил Нолофинвэ.
– Конечно, – отозвалась Анайрэ, глядя на него чуть удивленно.
– Просто мне часто говорили, что это ни к чему, – объяснил он.
– Но ведь сам ты знаешь, что это нужно, – сказала она. – Иначе не мог бы написать.
– Я знаю и написал, – со вздохом сказал Нолофинвэ. – Но в Тирионе немногие прочли эту книгу, хотя о ней и известно всем. Когда я работал над Лумбулуантаоном, я старался, как мог, облегчить дело для тех, кто после станет его читать. И все же иногда эльдар признавались мне, что это оказалось для них слишком тяжело, и даже для меня они не могли осилить книгу. Я отвечал, что они и не должны делать этого для меня, – Нолофинвэ опять вздохнул. – А ведь другие мои книги, написанные о тех же временах, но на более светлые темы, они читали и хвалили по собственному своему желанию, несмотря на то, что книги эти куда менее совершенны, чем Лумбулоантаон. Я и писал их затем, чтобы отточить мастерство, которое старался передать мне мой учитель, прежде чем приступать к главному делу. Но Лумбулоантаону это не помогло.
– Мой отец говорит, что можно подвести лошадь к воде, но нельзя заставить ее пить, – сказала Анайрэ. – Я думаю, он прав. Чтобы пить, нужно испытывать жажду. А никто не может жаждать за другого. И знаний, как воды, каждый эльда может пожелать для себя только сам. А тот, кто указал родник, и так уже сделал много, – убежденно заключила она.
– Спасибо, – благодарно улыбнулся Нолофинвэ. – Твой отец мудр, и ты тоже.
Рамайнен, недовольный тем, что Анайрэ больше не обращает на него внимания, ткнул ее носом в плечо, и Анайрэ рассмеялась.
– Ничего, если я расчешу твоему коню гриву? – спросила она у Нолофинвэ, доставая из сумки на поясе небольшую щетку с длинной щетиной.
– Я думаю, он будет очень счастлив, – ответил Нолофинвэ, про себя радуясь возможности остаться рядом с ней подольше.

***

К тому времени, как Нолофинвэ и Анайрэ попрощались в первую свою встречу, он успел уже смириться с тем, что отныне ему, как воздух, необходима эта девушка. Девушка, о которой ему почти ничего неизвестно и которая по времени рождения куда ближе к малютке Иримэ, чем к нему.
Впрочем, ни разница в возрасте, ни краткость их знакомства совсем не ощущались. Наоборот, рядом с Анайрэ Нолофинвэ чувствовал себя так, словно они знали друг друга всегда. Он был бы счастлив тут же признаться ей в любви, подхватить ее на руки и умчаться прочь, куда-нибудь, где никто не потревожит их в ближайшую тысячу лет. Но рассудок, еще не до конца утративший над ним власть, предостерегал его от подобных шагов.
Сердце Анайрэ было свободно, Нолофинвэ ясно видел это в ее глазах. Однако он хорошо понимал: ее свобода еще не значит, что она ответит на его чувство. Быть может, на этот раз ему придется испытать на вкус горькое снадобье отвержения? Или, еще хуже, она сжалится над ним и из сострадания согласится. Где тогда он найдет силы отказаться от столь огромной жертвы?
Ответов на эти вопросы Нолофинвэ не знал, а потому решил до времени молчать и видеться с Анайрэ, когда позволит случай. Но, правду сказать, слишком много выбора случаю Нолофинвэ не оставлял, каждый свой день он устраивал так, чтобы хоть ненадолго увидеть Анайрэ. А если это не удавалось, чувствовал себя ужасно обделенным и потерянным. Но, к его счастью, такое случалось крайне редко. Обычно все словно бы само складывалось наилучшим образом. Нолофинвэ не знал, судьба ли благосклонна к нему или Анайрэ желает этих встреч не меньше, чем он. Слишком смелых догадок о ее чувствах он старался себе не позволять.
Однако их встречи все больше походили на свидания влюбленных. Они проводили вдвоем многие часы, говорили обо всем на свете, обошли все его и все ее любимые места близ Тириона, и каждый миг он любовался ею, упивался ее присутствием, звуками ее голоса и смеха, прикосновениями ее руки к его руке... Все это медленно, но верно укрепляло решимость Нолофинвэ, как вода из источника, благословленного Йаванной, укрепляет молодое дерево. Он чувствовал, что однажды, уже скоро, выкует серебряные кольца, какие принято носить в знак помолвки, и спросит Анайрэ, согласна ли она стать его женой. И когда Анайрэ ответит "да", они сначала объявят об этом своим родителям, как говорит обычай, потом... Что будет, если она скажет "нет", Нолофинвэ сперва не желал думать, а со временем эти мысли сами перестали приходить ему на ум.
Скоро, уже скоро, все должно было, наконец, проясниться. Как оказалось, даже скорее, чем предполагал сам Нолофинвэ. Однажды они с Анайрэ встретились снова на том пастбище, где он впервые увидел ее. В этот раз она принесла с собой маленькую арфу и сыграла для него. Нолофинвэ слушал, равно очарованный музыкой и той, что ее создала. Когда Анайрэ прекратила играть и посмотрела на него, он выдохнул:
– Ты играешь, как моя мать!
Сразу же подумал, что Анайрэ может и не понять, что значат для него эти слова. Но мимолетное опасение было напрасным. Анайрэ рассмеялась счастливо.
– Воистину высокая оценка от благосклонного слушателя, – сказала она, отсмеявшись, и добавила с легким вздохом: – Так, как играет Индис Ясная, мне никогда не играть. Что? – спросила она, заметив изумленный взгляд Нолофинвэ.
– Просто... ты это сказала... словно мама – величайший мастер. Редко кто говорит о ней в этом тоне, и обычно это я сам или...
– Ты шутишь! – почти возмущенно перебила Анайрэ. – Индис – легенда среди мастеров музыки. Да если бы завтра она объявила, что согласна брать учеников, улицы Тириона заполнились бы так, что негде стало б пройти.
Нолофинвэ покачал головой, почти недоверчиво. В Валиноре он знал многих и слышал о многом, но мама была для него, прежде всего, мамой, и он часто забывал, что когда-то она жила иначе, чем сейчас. Вплоть до того, что, хотя, собирая для своих книг истории о жизни квенди на берегах Куинен, Нолофинвэ записал и несколько историй, в которых говорилось об Индис, с ней лично он очень мало их связывал и ни разу не пытался расспросить ее о подробностях. Жизнь матери до прихода в Валинор была непредставима. Да и годы в Валиноре, до того как она вышла за отца, представлялись не очень внятно. Нолофинвэ знал, конечно, что она была одной из первых учениц Манвэ, слышал и что она была одной из самых лучших за все время, но эти похвалы сливались для него в один хор с тем, что он с детства слышал в Тирионе: как играет наша королева, как легки и совершенны ее мелодии, как радуют они сердце... Сейчас Нолофинвэ внезапно остро понял, что слова Анайрэ означают другое.
– Она учила нас с братом и сестрами, – сказал он.
– Должно быть, вы научились многому! – воскликнула Анайрэ.
– Не очень, – ответил Нолофинвэ. – Все мы учились только в детстве, а когда вырастали, другие дела отвлекали нас.
Всю жизнь, сколько себя помнил, он обожал слушать, как играет мать, ребенком и сам мечтал играть, и у него многое получалось, уроки с матерью Нолофинвэ любил не меньше, чем уроки с отцом, но со временем его интерес угас. Иные знания влекли его больше, должно быть, потому, что в натуре его было больше от народа нолдор. Мать не упрекала его, когда он захотел прервать их занятия, не старалась переубедить, но он понимал, конечно, что мало радости принесло ей это решение. Впрочем, до него она уже прошла это с Финдис, а потом то же повторилось с Фаниэль и Арафинвэ. Теперь мама учила музыке маленькую Иримэ...
– Теперь вся надежда на Иримэ, – сказал Нолофинвэ вслух. – Но мы говорили о тебе. Это замечательно, правда! И со временем ты научишься еще большему.
– Не научусь, – ответила Анайрэ. – Я больше не буду учиться музыке.
– Как?! – удивился Нолофинвэ. – Ты ведь так хотела этого!
– Да, весь город знает, что хотела. А я знаю, что научилась всему, чему могла. Владыка Манвэ меня уже отпустил, хотя и сказал, что ему будет меня не хватать. Мне тоже будет не хватать его. И всех остальных там, – Анайрэ немного помолчала. – Но теперь я чувствую, как другая судьба зовет меня.
– Ты вернешься домой? – спросил Нолофинвэ.
Надежда переполняла его. Если Анайрэ не уедет, если останется здесь...
– Когда-нибудь, – ответила Анайрэ. – Но не сейчас. Сейчас я буду учиться у валиэ Йаванны. Я хочу узнать все секреты изготовления лембаса, от того момента, как зерно падает в землю и до того, как хлеб вынимают из печи. Леди Йаванна говорит, я узнаю все это и больше, чем это. Я стану одной из йаванильди, – Анайрэ радостно улыбнулась.
Ученицы Йаванны жили в сердце Валинора, постигая премудрости природы, среди полей и садов Кементари.
– Значит, ты скоро уедешь? – спросил Нолофинвэ.
– Да, – ответила Анайрэ. – Через две недели.
Она посмотрела на Нолофинвэ так, словно то ли ждала, что он что-то скажет, то ли сама желала что-то сказать. Смотрела и молчала.
– Анайрэ, ты хочешь спросить меня о чем-то?
– Да, – сказала Анайрэ и замолчала, глядя на свои руки, на арфу у себя на коленях. – Ты... – И снова замолчала. – Сыграешь для меня? Может, не сегодня, но до моего отъезда? Сыграешь? – спросила она с какой-то особенной настойчивостью.
– Хорошо, – ответил Нолофинвэ, он не ожидал такой просьбы и вообще редко брался за арфу, но сейчас и не подумал отказаться.
До отъезда Анайрэ он сыгает для нее. И сделает кое-что еще. Но сначала он сделает пару серебряных колец.

***

Пара серебряных колец. Это только звучало просто, а на деле Нолофинвэ за несколько последующих дней сковал чуть не дюжину разных колец, но ни одно из них не казалось ему достаточно хорошим, чтобы быть кольцом помолвки для Анайрэ. Надеясь, что так дело пойдет удачнее, он пришел в мастерскую отца и впервые за много лет сработал одно кольцо там. Но оно вышло так же, как предыдущие: недостаточно плохо, чтобы сожалеть о потраченном времени, но недостаточно хорошо, чтобы остановить, наконец, выбор на нем, сделать еще одно в пару и идти к Анайрэ.
Нолофинвэ собирался уже уходить из дворца, когда его остановил Арафинвэ.
– Привет, брат! Давно тебя не видел, – сказал он.
Нолофинвэ почувствовал себя немного виноватым. Арфьо, похоже, все-таки взялся выполнять свой замысел почаще бывать в Тирионе, но в этот новый его приезд они ни разу толком не говорили.
– Привет, – ответил Нолофинвэ. И тут ему в голову пришла мысль. – Знаешь, мне нужен твой совет.
– Отлично, – обрадовался Арафинвэ. – Идем ко мне.
Он привел Нолофинвэ в свои покои, закрыл дверь и махнул рукой:
– Советуйся!
Нолофинвэ не мог не улыбнуться.
– Спасибо, мне уже легче, – честно сказал он и приступил к делу: – В общем, я решил... обручиться с одной девушкой... – тут Нолофинвэ остановился, раздумывая, как бы перейти еще ближе к сути.
Но долго думать ему не пришлось.
– С Анайрэ Нортвиэн, – сказал Арафинвэ.
– Ты знаешь? – удивился Нолофинвэ.
– Весь город знает, – ответил Арафинвэ и, полюбовавшись выражением лица брата, сказал: – Ладно, может, не весь, я знаю от Фаниэль.
– И поэтому ты приехал? – уточнил Нолофинвэ.
– Конечно, – усмехаясь, ответил Арафинвэ. – Мало ли какие глупости ты возьмешься творить от любви. Кто-то должен присмотреть за тобой.
– Что-то за тобой никто не присматривал, когда ты встретил Эарвен, – заметил Нолофинвэ.
– Как никто? А ты? – удивился Арафинвэ.
– Но ты не творил никаких глупостей и, к тому же, я твой старший брат, – заметил Нолофинвэ, сделав заметное ударение на слове "старший".
– Это все равно, – ответил Арафинвэ. – Кстати, ты тоже пока не творишь глупостей, наоборот, все дни сидишь в мастерской, я уж думал, Фаниэль ошиблась или я опоздал.
– Вот, поэтому мне и нужен твой совет, – ухватился за нужную тему Нолофинвэ. – Кольцо!
– Ты делаешь кольцо? – догадался Арафинвэ. – Но чем же я могу тебе помочь? То есть, я, конечно, могу сделать кольцо и совет дать могу, но вряд ли ты разбираешься в этом хуже.
– Смотри, – сказал Нолофинвэ.
С этими словами он вынул из кармана сделанные за последнее время кольца, все разом, потому что они были нанизаны на леску.
Арафинвэ сперва прыснул, а потом и рассмеялся в голос.
– В Альквалондэ так нанизывают рыбу для сушки, – с трудом выговорил он.
– О да, это именно то, что мне сейчас нужно услышать. Спасибо, – саркастически ответил Нолофинвэ.
– Извини, – сказал Арафинвэ, тут же становясь серьезным. – Так что не так со всеми этими кольцами?
– Они не подходят, – сказал Нолофинвэ, сформулировать точнее он ни за что бы не мог.
– Тогда расплавь их, – ответил Арафинвэ. – Расплавь их все и сделай другое.
Нолофинвэ мог с ходу привести пару дюжин причин, почему этого не стоит делать и почему это все равно не поможет. Но советы Арафинвэ частенько бывали странными. Однако они обычно работали, и это с лихвой искупало всю их странность. Поэтому Нолофинвэ сказал:
– Хорошо, я попробую, спасибо.
Прежде чем Арафинвэ успел что-нибудь ответить, дверь открылась, и вошли Финдис и Фаниэль.
– Нольо, ты наконец сделал это?! – с порога воскликнула Фаниэль.
– Сделал что? – спросил Нолофинвэ.
– Предложение Анайрэ, конечно, – ответила она, как будто это было делом давно решенным и много раз обсуждавшимся.
Между тем, Нолофинвэ точно помнил, что до сегодняшнего дня не говорил об Анайрэ ни с кем, никогда.
– Нет еще, – ответил он.
– Смотри не тяни, а то она, чего доброго, пригласит тебя на свадьбу.
– Фаниэль! – укоризненно воскликнула Финдис.
– На какую свадьбу? – непонимающе спросил Арафинвэ.
– Ни на какую, – ответила ему Финдис и мягко сказала Нолофинвэ: – Ни на какую свадьбу она тебя не пригласит, не переживай.
– Ну, конечно! – горячо поддержала Фаниэль. – И незачем так бледнеть, Нольо. Я же просто поддразнить тебя хотела. Прости.
– Ничего, – ответил Нолофинвэ, радуясь, что к нему возвращается способность дышать.
– По вам сразу видно, что вы любите друг друга, – продолжала Фаниэль. – Вот мне и не терпится, чтоб вы перестали мучиться. А то ведь ты гадаешь, и она гадает. Хоть объяснись с ней, чтоб вам было спокойней. Правда, Финдис считает, что ты, скорее всего, сразу подаришь Анайрэ кольцо помолвки. Да и я тоже склоняюсь к этому.
Нолофинвэ пытался осмыслить весь этот поток слов.
– Значит, вы думаете, что Анайрэ меня любит, – сказал, наконец, он.
Фаниэль рассмеялась, а Финдис улыбнулась и ответила:
– Она тебя, а ты ее. Это сразу заметно, когда вы рядом.
– Мы даже уже подумывали предупредить папу, чтобы он начинал готовить свадебный дар, – добавила Фаниэль. – А то не успеет, как в прошлый раз.
Фаниэль очень веселила история женитьбы Феанаро, хотя самой ее тогда еще не было и помнить все это она, в отличие от Финдис и Нолофинвэ, не могла.
– Он успел, – справедливости ради заметила Финдис. – Правда, только потому, что мама взяла на себя последние приготовления к обряду. К счастью, Феанаро об этом не узнал. Ведь они с Нерданель на церемонию опоздали.
– Да, девушки в Тирионе до сих пор, бывает, строят предположения, почему так вышло, – сказала Фаниэль. – Есть весьма романтичные версии.
Она картинно возвела глаза к потолку.
– Наверняка, любая из них куда романтичнее реальности, – ответила Финдис. – Просто Феанаро всегда думает, будто без него ничего важного не начнут.
– В тот раз он точно был прав, его же свадьба, – заметил Арафинвэ, и все рассмеялись.
– А Нольо сейчас думает, что уж он-то женится совершенно нормально, и о свадьбе не будут болтать в Тирионе следующую сотню лет Древ, – сказала Финдис, поглядев на Нолофинвэ.
– А вот и нет, – запротестовал он. – Если я женюсь на Анайрэ, то пусть себе судачат, хоть целую тысячу лет.
– И правильно, – одобрила Финдис.
– Вообще, с чего вы взяли, что следующей будет моя свадьба? – продолжал Нолофинвэ. – Может, Арфьо меня опередит.
– Нет, – уверено ответил Арафинвэ. – Мы с Эарвен оба знаем, что будем вместе всегда, но объявлять помолвку не торопимся, нам пока и так хорошо. Просто быть рядом.
– А это значит, что следующие лет десять вы будете гулять по берегу под звездами, – вздохнула Фаниэль, блеснув глазами.
– Мы не только гуляем по берегу, иногда выходим в море, – в тон ей ответил Арафинвэ.
Дальше Нолофинвэ эту болтовню не слушал, потому что вдруг понял, какими они должны быть. Их с Анайрэ помолвочные кольца.

***

Тонкую серебряную полосу украшали семь звезд, тоже серебряных, и в каждую был вделан камень: три сапфира и четыре бриллианта в кольце Анайрэ, четыре сапфира и три бриллианта в том, что на руке Нолофинвэ. Сейчас пальцы жениха и невесты сплетались, и на гранях всех четырнадцати камней играл золотисто-серебряный свет часа Смешения.
Нолофинвэ сидел, опираясь спиной о ствол дерева, а Анайрэ опиралась спиной о его грудь, так что ее голова была у него прямо под подбородком. Покой нарушал только легкий душистый ветерок, да щебет птиц где-то высоко в ветвях. Казалось, само время милостиво замедлило свой ход, чтобы дать влюбленным насладиться каждым мгновением этой встречи, их последней встречи наедине перед долгой разлукой.
– Я уже скучаю, – сказал Нолофинвэ.
– Я уже жалею, что собралась уезжать, – ответила Анайрэ. – Но все равно завтра я уеду. Ты сердишься?
– Нет, – сразу отозвался Нолофинвэ. – Ты будешь несчастна, если не сделаешь этого, а я желаю тебе только счастья.
– И я желаю тебе счастья, – вздохнула Анайрэ.
– Я счастлив, – улыбнулся Нолофинвэ. – Поверь мне, теперь я гораздо счастливее, чем был совсем недавно, когда не знал тебя. Да, я стану еще счастливее, когда ты вернешься домой навсегда, и мы поженимся. Но уже сейчас я счастлив, и я знаю, что впереди нас обоих ждет еще большее счастье.
Нолофинвэ был очень рад, что может по-настоящему искренне сказать это. Он немного тревожился, не сделают ли узы помолвки разлуку просто невыносимой, но вышло наоборот: он почувствовал небывалое спокойствие и увидел перед собой безбрежный океан времени, которое всегда будет принадлежать им двоим. Анайрэ подарила ему ощущение благодатной вечности, которого раньше недоставало его душе.
– Полное ученичество длится десять лет Древ, – сказала Анайрэ. – Мне кажется, это долго.
– Нет, не очень, – заверил Нолофинвэ, чуть наклоняясь и целуя ее волосы. – К тому же, я стану часто тебя навещать.
– А я стану приезжать, когда смогу, – откликнулась Анайрэ. – Теперь я буду тосковать по Тириону сильнее, чем прежде, – вздохнула она. – Ведь здесь остаются не только мои родные, но и ты.
– А разве по самому городу ты не скучаешь? – удивился Нолофинвэ.
Он очень любил Тирион и покидал его хоть и часто, но никогда надолго, и не представлял, как мог бы жить вдали от города на холме.
– Тирион – красивый город, и здесь прошло мое детство, – сказала Анайрэ. – Миндон Эльдалиэва до сих пор приводит меня в восторг. Все же, наверное, я могла бы жить, никогда больше не видя Тириона. Но жутко даже представить, что я могла бы никогда больше не увидеть тех, кто мне дорог. Когда я думаю о Тирионе, для меня это, прежде всего, наш дом, мои родители и братья, а теперь и ты.
– А я люблю Тирион, – сказал Нолофинвэ. – Все его улицы и дома, каждый фонтан, каждый камень мостовых и стен. Хотя, наверное, это звучит странно.
– Нет, – ответила Анайрэ. – Мой отец любит Тирион так же. Много раз ему говорили, что было бы удобнее и проще разводить лошадей, если б он уехал из Тириона и поселился среди равнин Валинора. Но он не может, в этом городе его сердце.
Она замолчала, и некоторое время они с Нолофинвэ сидели в уютной тишине, а потом Анайрэ вспомнила:
– Ты ведь обещал сыграть для меня до отъезда.
– Да, я принес с собой арфу, – ответил Нолофинвэ. – И если ты позволишь мне взять ее в руки...
Анайрэ с тихим вздохом сожаления отстранилась и села на траве напротив Нолофинвэ, а он достал из дорожной сумки маленькую походную арфу и заиграл. Это была первая мелодия, которую он сложил за многие десятки лет Древ. В ней звездный свет танцевал в лучах Тельпериона, и это чудо казалось одновременно невозможным и естественным, и вечным.
Когда Нолофинвэ закончил играть, он посмотрел на Анайрэ и увидел в ее глазах слезы.
– До чего же прекрасно, – сказала она. – Какое имя дал ты этой мелодии?
– У мелодии уже было имя, до того, как я написал ее, – ответил Нолофинвэ. – Это имя – Анайрэ.
Анайрэ счастливо улыбнулась и в то же время по-настоящему заплакала, слезы побежали по щекам.
– А мне показалось, немного похоже на леди Варду, – сказала она.
Нолофинвэ тоже улыбнулся.
– Когда я в первый раз увидел тебя, то принял за Элентари, – признался он. – Ты – моя Возжигательница Звезд.
Нолофинвэ потянулся было, чтобы стереть слезы Анайрэ, но она потянулась к нему проворней, их губы встретились в поцелуе, и в этот миг огни их феар сияли ярче ярчайших творений Варды.

Название: Мальчишки
Автор: vinyawende
Категория: джен, немного гета
Персонажи: Нолофинвэ, Финвэ, Индис, Анайрэ, Финдекано, Турукано, Аракано, Арэльдэ, Тьелькормо, Куруфинвэ, Карнистир, другие внуки Финвэ, упоминается пейринг Финвэ/Индис, Нолофинвэ/Анайрэ
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: общий, драма
Размер: мини, 1854 слова
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, 1368 год Предначальной Эпохи. По традиции и общему желанию, все внуки Финвэ время от времени собираются вместе в его дворце, и за годы этих "сборищ" не только родство, но и крепкая дружба связала многих из них. Финвэ счастлив, а его сыновья стараются лишний раз не вмешиваться, чтобы не испортить что-нибудь. Однако Нолофинвэ, случайно зашедшему в дом отца по делам, выпадает возможность понаблюдать за детьми и племянниками. Хотя, быть может, ему было бы спокойнее без этого.

Все требующие внимания вопросы были уже обсуждены, и Нолофинвэ отошел от отцовского стола к окну, чтобы полной грудью вдохнуть воздух, напоенный ароматом цветов, высаженных под окнами. Сразу же он увидел, как у входа во дворец собирается, словно ожидая чего-то, небольшая толпа. Узнать этих эльдар ему не составило труда: пять золотистых голов – дети Арафинвэ, три рыжих – сыновья Феанаро, и четыре темных, в которых Нолофинвэ мигом определил всех троих своих сыновей и Макалаурэ. Ах да, сегодня день их обычного схода в доме деда. Нолофинвэ умудрился почти забыть об этом. Интересно, чего ради они все высыпали наружу? И где Арэльдэ? И...
Не успел Нолофинвэ додумать свою мысль, как в его поле зрения появились четыре всадника, одетые для охоты, и еще одна лошадь, нагруженная, по-видимому, свежей добычей. Крупный взрослый кабан, клыкастый и, должно быть, при жизни свирепый. Хороший трофей. Но опасный. Сердце Нолофинвэ пропустило удар, когда среди охотников он разглядел деву. Арэльдэ.
– О! Мальчики вернулись с охоты, – заметил Финвэ, который теперь тоже смотрел в окно.
– По-моему, я вижу среди них мою дочь, – мрачновато ответил Нолофинвэ.
– Да, конечно, – улыбнулся Финвэ. – Но после стольких мальчишек мне все еще трудно привыкнуть к тому, что у меня есть внучки. Да и они дают мне хороший повод запутаться.
Нолофинвэ рассеянно кивнул. Арэльдэ и Артанис действительно с самого детства чаще вели себя как сорванцы-мальчишки. Да и теперь это не прошло. Артанис любила состязания в силе и ловкости больше, чем многие мужчины, и часто побеждала в них. Арэльдэ... Нолофинвэ вздохнул. Он не знал, откуда в его дочери такая страсть к охоте. Сам Нолофинвэ охотиться умел, но не слишком любил, Анайрэ, кажется, вообще никогда этим не интересовалась. У Арэльдэ же при одной мысли об охоте загорались глаза.
С тех пор как она научилась сидеть на лошади, лучшим и любимым приключением для нее было поехать в лес, став чуть постарше, она принялась упрашивать братьев брать ее с собой на ловлю, но в последнее время разлюбила ездить с ними, ей казалось, что они слишком ее опекают. И вот. Арэльдэ нашла себе товарищей по нраву. А они не придумали ничего лучше, чем взять ее охотиться на кабана.
– Мальчики не допустят, чтобы с ней случилось что-то действительно плохое, – угадав его мысли, сказал Финвэ.
Нолофинвэ захотелось сказать в ответ что-нибудь резкое, но он сдержал себя. Разумеется, отец прав. Как бы безрассудны ни были средние сыновья Феанаро, они все же могут защитить Арэльдэ от настоящей опасности. И лучше, если она будет с ними, чем с кем-то, кто никогда и слова ей поперек сказать не посмеет, или, тем более, совсем одна. Ей ведь и такое может прийти в голову.
– Она даже не предупредила меня, – расстроенно сказал он.
– Ты стал бы запрещать? – спросил Финвэ.
– Нет, конечно, – вздохнул Нолофинвэ. – Но я бы знал и, – он замолчал.
– И? – поторопил Финвэ.
– Волновался бы, – признал Нолофинвэ.
– Ну, вот, – сказал Финвэ. – Может, поэтому она не стала ничего говорить.
– А ты разве не волновался за своих детей? – спросил Нолофинвэ.
– Волновался и до сих пор волнуюсь по тысяче причин, – ответил Финвэ. – За дочерей всегда немного больше, чем за сыновей. Тебе я могу это сказать, ты меня поймешь, – Финвэ чуть усмехнулся. – И если жизнь научила меня чему-нибудь, так это тому, что сыновьям, даже взрослым, еще можно иногда показывать свое беспокойство, но взрослым дочерям никогда. Они тотчас почувствуют себя уязвленными или виноватыми, а вернее всего, то и другое сразу. И дела пойдут только хуже. Такие они – женщины нашей семьи.
– Почему же они такие? – спросил Нолофинвэ.
– А это, сынок, великая тайна нашего рода, – сказал Финвэ загадочным шепотом, а затем продолжал обычным тоном: – Тайна, которой я пока что не разгадал.
Нолофинвэ улыбнулся отцу, потом шагнул к выходу из кабинета.
– Ты ведь не собираешься сейчас портить ей удовольствие, правда? – спросил Финвэ голосом, в котором явно слышалось "Дело твое, но...".
– Нет, – успокоил его Нолофинвэ. – Пойду, прогуляюсь по саду.
Он, в самом деле, вышел в сад и отправился в ту часть, куда редко наведывались домочадцы, гости и садовники. Даже Финдис, которая неустанно меняла и дополняла что-то в дворцовом саду, там ничего не переделывала, зная, что отец с матерью любят это место таким, как есть.
Здесь не было строгой гармонии и порядка, присущих садовому искусству нолдор, все росло почти на воле, и могучие кроны высоких старых деревьев давали густую тень, а зеленые стены прихотливо высаженной живой изгороди – единственное заметное свидетельство работы эльдар – делили этот укромный уголок на несколько уголков, еще более укромных.
Садовые скамьи и небольшая беседка, казалось, играли в прятки среди окружающей растительности, их трудно было увидеть, если не обращать внимания специально. Впрочем, Нолофинвэ не нуждался в них. Он с удовольствием растянулся прямо на траве, так что в головах у него высились заросли колючего боярышника, а над ним шатром раскинулись ветви большого каштана, за листьями которого синева неба была едва видна.
Перед мысленным взором Нолофинвэ снова и снова в подробностях проходила сцена, которую он только что наблюдал из окна кабинета. По сияющей улице подъехали ко дворцу гордые собой охотники, лицо Арэльдэ сияло особенным торжеством, Тьелькормо, улыбаясь, сказал что-то и кивнул на нее, все замерли в явном изумлении. Первым ожил Аракано, широко улыбнулся, подошел к сестре, и она, не сходя с лошади, наклонилась, чтобы он мог обнять ее и похлопать по плечу. Аракано шепнул что-то ей на ухо, она рассмеялась. Финдекано, глядя на них, тоже улыбнулся, как обычно ярко и ясно, нужно было знать его так, как знал Нолофинвэ, чтобы заметить легкую, почти неуловимую тень тревоги на лице. Другое дело – Турукано, чье напряжение видно сразу: в осанке, во взгляде, в том, как сжаты губы. Если бы Финдекано не держал его крепко за локоть он, быть может, подошел бы к Арэльдэ и потряс ее за плечи или развернулся и ушел бы.
Странная шутка судьбы: Турукано, который, чуть не с тех пор как научился говорить, превыше всего дорожил своей независимостью и не признавал никакого авторитета, кроме родителей, сам стал невероятно заботливым и беспокойным старшим братом. А ведь в свое время он и мягкую, ненавязчивую заботу Финдекано, случалось, воспринимал как посягательство на свою свободу. Потому-то чуткий старший всегда старался вести себя с ним как с равным, а когда Турукано окончательно повзрослел, равенство в их отношениях, в самом деле, стало полным.
Ту же манеру отношений Финдекано потом с успехом перенес на других младших. А вот у Турукано так не получалось. И если Аракано, несмотря на горячий нрав, по сей день довольно добродушно сносил попытки Турукано опекать его, то Арэльдэ, у которой характер был во многом такой же, как у Турукано, частенько теряла терпение, и окна в доме Нолофинвэ много раз за последнюю пару лет Древ дрожали от ее возмущенного:
– Турьо! Я твоя сестра, а не дочь! С какой стати мне тебя слушаться? Займись своими делами!!!
После таких вспышек Турукано честно держался, сколько мог, но рано или поздно все повторялось опять. Удивительно, что в промежутках между этими досадными случаями Арэльдэ часто – и всегда ни с того, ни с сего – говорила ему:
– Турьо, ты мой любимый старший брат!
Если Финдекано слышал это, он обыкновенно принимал преувеличенно скорбный вид и заявлял:
– А вот я возьму и обижусь!
– Не надо! Ты зато мой любимый старший брат! – утешал его Турукано.
– Да, и главное, единственный, – усмехался Финдекано.
У Аракано была своя особенная позиция:
– А я никогда не хотел быть старшим братом, так что, Арэльдэ, я твой нестарший брат.
Как-то он признался Нолофинвэ:
– Знаешь, пап, быть таким старшим братом, как Финьо, я бы, наверное, не смог, а два Турьо было бы слишком много для одной Арэльдэ.
Нолофинвэ тогда только понимающе улыбнулся сыну, в ту пору ему иногда казалось, что и один Турукано это многовато для Арэльдэ.
– Младшая сестра всегда сумеет справиться со старшими братьями, – сказала мужу Анайрэ. – Я знаю, о чем говорю, в конце концов, у меня их четверо.
– А у меня две младшие сестры, – ответил Нолофинвэ. – Но я ничего такого не замечал.
– Ты и не должен замечать, – рассмеялась Анайрэ. – Не волнуйся. У нашей девочки сильный характер.
Сильный характер, который требует охоты на кабанов, что уж тут поделаешь. Нолофинвэ вздохнул, отвлекаясь от воспоминаний. За стеной боярышника слышались шаги. Очень знакомые шаги. И голоса.
– Я честно поделился с ним единственным ответом, который у меня есть: "не знаю". Я не знаю, почему в нашей семье у женщин такой нрав, – сказал Финвэ.
– Если ты о наших дочерях, то открою тебе секрет: они все похожи на тебя не меньше сыновей, просто в них тебе труднее это заметить, – ответила Индис. – А вот наши внучки, диковинным образом миновав своих родителей, оказались похожи прямо на меня. Обе. Хотя, на первый взгляд, у них не так много общего, я смотрю на них и вижу себя в юности, после пробуждения у вод Куинен.
Шаги остановились, зашуршала ткань, должно быть, одна из скамеек притаилась как раз по ту сторону живой изгороди, рядом с которой лежал Нолофинвэ.
– Илуватар одарил меня быстротой, – продолжала Индис. – Но не только. Я была ловкой и сильной как телом, так и духом. И мне часто приходилось использовать эти качества. Многие трудные и опасные дела не обходились без меня. Правда, я получала от этого мало радости. Может быть, потому, что и выбора у меня было мало. А когда выбор появился, здесь, в Валиноре, я стала избегать и охот, и состязаний. Полюбила музыку и простор царства Йаванны. Теперь мне самой почти странно вспоминать о прошлом. А Нольо, если даже он слышал, что мне приходилось когда-то выходить против кабана с рогатиной, едва ли много раздумывал над тем, что это значит. Ты так на меня смотришь, неужели я поразила и тебя, супруг мой?
– Нет, – мягко ответил Финвэ. – Я могу это представить. Но странно думать, что в то время мы совсем не знали друг друга.
Воцарилось молчание. Тишина будто набирала вес с каждым уходящим мгновением, Нолофинвэ явно чувствовал это. И знал причину. "Странно думать, что в то время мы совсем не знали друг друга", после этого так естественно было бы сказать: "Жаль, что я не встретился с тобой раньше". Нолофинвэ и Анайрэ тоже иногда вели такие разговоры и говорили друг другу именно это. Хотя, когда они познакомились, она была совсем юной девушкой, и если бы это случилось скорее, то, вполне возможно, лучшее, что он мог бы сделать в знак глубокой любви к ней – изобразить лошадку. Да и то, едва ли это оказалось бы так уж необходимо, ведь у нее были для этого отец и четверо братьев, не говоря о целом табуне настоящих лошадей. И все-таки они оба говорили искренне, потому что для любящих каждое мгновение, когда они не знали друг друга – потерянное сокровище. Так что слова сами просятся быть произнесенными, и нет ничего проще.
Для кого угодно. Но не для отца Нолофинвэ. Ведь если бы Финвэ сказал это, то пожалел бы не просто о времени, но и о том, что случилось в его жизни до Индис. О Мириэль, своей первой жене, и о Феанаро, сыне, которого они вместе привели в этот мир. Никогда Финвэ не мог бы пожалеть об этом. Никогда Индис не ждала такого. Но невысказанные, невозможные слова тяжестью повисли в воздухе.
А потом вдруг стало легко, словно прошла гроза и очистила все вокруг. Нолофинвэ скорее догадался, чем услышал, что происходит там, за стеной зелени, и почувствовал, как краснеет. Невероятно, насколько смущенным может сделать взрослого эльда, отца четверых детей, знание, что в паре шагов от него его родители целуют друг друга.
Нолофинвэ осторожно поднялся и так же осторожно, совсем не слышно, пошел ко дворцу. Пожалуй, раз уж он здесь, стоит поздравить дочь и племянников с удачной охотой и удостовериться, что все его сыновья благополучно пережили сегодняшнее приключение своей дорогой младшей сестренки.

Продолжение следует...


Часть первая здесь, Часть третья здесь, Часть четвертая здесь и здесь, Часть пятая здесь.

@темы: Фингон, Тургон, Арэдэль, Индис, рассказы, Финголфин, Аракано, Финвэ, Анайрэ

---

11 историй о Нолофинвэ, цикл фанфиков, часть первая (истории 1-3)

[vinyawende]

Название: 11 историй о Нолофинвэ (цикл фанфиков)
Автор: vinyawende
Категория: джен, присутствует гет (канонные пейринги)
Персонажи: Нолофинвэ, Финвэ, Индис, Финдис, Фаниэль, Иримэ, Арафинвэ, Анайрэ, Финдекано, Турукано, Аракано, Арэльдэ, Эленвэ, Итарильдэ, Эрейнион, Эол, Маэглин, Феанаро, Нерданель, Майтимо, Макалаурэ, Тьелкормо, Карнистир, Куруфинвэ, Финдарато, Артаресто, Ангарато, Айканаро, Артанис, Манвэ, Намо, НМП и НЖП в больших количествах.
Рейтинг: PG-13(12+) (по наивысшему)
Жанр: общий, драма, агнст (в зависимости от конкретного текста)
Размер: макси, 48976 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Цикл рассказов о Нолофинвэ от ранней юности до гибели. Каждый текст представляет собой завершенный фик, который можно читать отдельно, но вместе они образуют более-менее цельную историю. Тексты расположены в хронологической последовательности, цикл поделен на пять частей, в зависимости от того к какому временному периоду относятся события, описанные в фиках.
Предупреждение: смерть персонажа (фактически, смерти многих персонажей согласно канону. Все в частях четвертой и пятой)
Примечение: 1 год Древ = 9,8 солнечных лет. 2. Дети Финвэ и Индис в порядке рождения: Финдис, Нолофинвэ, Фаниэль, Арафинвэ, Иримэ (есть и другие варианты, но в фике последовательность такая). 3. Годы рождения героев: 1) Из текстов Толкина: Нолофинвэ – 1190 год Предначальной Эпохи, Арафинвэ – 1230, Турукано – 1300, Финдарато – 1300, Арэльдэ – 1362, Артанис – 1362. 2) произволом автора фанфика: Финдис – 1185, Иримэ – 1265, Финдекано – 1278, Итарильдэ – 1493. 4. Имя Рэнвэ происходит от квенийского rene - память, этимологию остальных имен новых персонажей не привожу, потому что их значения не так важны для сюжета, а примечаний без того уже много.

Квэнийско-синдарские соответствия имен персонажей (просто на всякий случай):
Нолофинвэ – Финголфин
Арафинвэ – Финарфин
Финдекано – Фингон
Турукано – Тургон
Аракано – Аргон
Арэльдэ – Арэдель
Итарильдэ – Идриль
Эрейнион – Гил-Галад
Феанаро – Феанор
Майтимо – Маэдрос
Макалаурэ – Маглор
Тьелкормо – Келегорм
Карнистир – Карантир
Куруфинвэ – Куруфин
Финдарато – Финрод
Артаресто – Ородрет
Ангарато – Ангрод
Айканаро – Аэгнор
Артанис – Галадриэль


Часть первая 1195-1196 годы Предначальной Эпохи

Название: Сын Финвэ
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Финвэ, несколько НМП из нолдор
Рейтинг: PG (6+)
Жанр: общий
Размер: мини, 2134 слова
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, середина 1195 года Предначальной Эпохи. Молодой Нолофинвэ путешествует, совершает кое-что, удивляет кое-кого и неожиданно понимает, что значит быть королем.
Примечание: 1. 1/10 года Древ - это приблизительно 1 солнечный год. 2. Второе примечание перемещено в конец фика, потому что оно слишком спойлерное.


Нолофинвэ не любил путешествовать один, и поэтому, покидая Тирион, всегда старался найти себе попутчиков. Чаще всего это оказывался кто-нибудь из его родичей или друзей, но время от времени случалось ему делить дорогу и с незнакомыми эльдар, если они были не против.
В таких случаях Нолофинвэ, по возможности, выбирал большие компании, где еще один путник, пусть даже сын короля Финвэ, не привлекал бы к себе лишнего внимания и мог больше слушать, чем говорить, и больше наблюдать, чем быть на виду, но при этом не оставаться в одиночестве. А при некоторой удаче, еще узнать что-нибудь интересное и сойтись со всеми поближе.
Нолофинвэ доводилось путешествовать с многочисленной группой плотников из Альквалондэ и с не такой большой группой серебряных дел мастеров оттуда же, с ваниарскими изготовителями музыкальных инструментов, с целым обозом фермеров из центральной части Валинора и со многими тирионцами самых разных занятий.
До сих пор ему везло и уже где-нибудь на втором часу пути удавалось поладить с незнакомцами по крайней мере настолько, чтобы спеть вместе пару дорожных песен и освоиться в новой компании. А к концу дороги незнакомцы становились, если не друзьями Нолофинвэ, то добрыми приятелями.
Но на этот раз он серьезно сомневался, что присоединиться к нескольким ученикам валы Ауле – молодым кузнецам – которые возвращались из Тириона в мастерскую своего наставника, было хорошей идеей. Не успев даже выйти за городские стены, они заспорили, какие сплавы больше всего подходят, чтобы удерживать чары, и вот уже несколько часов спор их не прекращался.
Симпатии разделились между золотом и серебром, с некоторым перевесом в пользу первого, и защитники двух этих мнений с жаром пытались переубедить друг друга. Или хотя бы перекричать.
Первое время Нолофинвэ боролся с желанием спросить, почему они даже не рассматривают сплавы на основе железа. Но его спутники не выглядели так, будто готовы оценить еще какую-нибудь точку зрения, и он решил не вмешиваться. Тем более, и особой уверенности в своем предположении у него не было. В конце концов, почти все, что знал о металлах, Нолофинвэ еще ребенком слышал от отца, а все, что знал о Песнях Силы, – примерно в то же время от матери.
Сейчас ему, было, пожалуй, даже жаль, что он не знает больше. Но Нолофинвэ понимал, что к моменту возвращения в Тирион, скорее всего, забудет и об этих сожалениях, и о самом вопросе, потому что его снова будет занимать множество более интересных вещей.
Аргументы, сменяя друг друга, много раз повторялись на разные лады, спор на время затихал и возобновлялся вновь, так что Нолофинвэ почти перестал к нему прислушиваться. Правда, в те моменты, когда верх начинали брать эмоции, не слушать было невозможно.
– Да тут и говорить не о чем! Золото меньше подвержено изменениям, значит, и чары оно удерживает лучше.
– Нет, это значит, что оно их принимает хуже!
– Вовсе нет! Золото пластичный металл.
– Серебро тоже. А причем здесь это?
– Золото в самом деле дольше сохраняет вложенную в него силу. Следы могут оставаться даже после переплавки!
– Что здесь хорошего! При малейшем колебании или ошибке исправить уже ничего нельзя!
– Да мы вообще не о том говорили!
– И в этом нет ничего страшного, если не совершать ошибок!
– Другое дело серебро! Оно больше подходит...
–... для тех, кто не уверен в своих знаниях и силах!
После очередного особенно горячего и, говоря по чести, особенно бессмысленного обмена репликами воцарилось молчание, но нельзя сказать, что это стало изменением к лучшему. Напряжение было до того ощутимым, что, казалось, в золотом сиянии Лаурелин пролетают красные искры. Так что Нолофинвэ был даже рад, когда из лесу справа от дороги, по которой они шли, внезапно донесся, привлекая всеобщее внимание, довольно громкий звук. Впрочем, радость исчезла, как только до него дошло, что за звук это был: рев животного, раненого или попавшего в беду.
Эльдар быстро переглянулись и устремились к источнику звука. Они обнаружили его довольно скоро: молодой олень, едва ли старше десятой части года Древ от роду, бился, пытаясь выбраться из глубокой, тесной ямы, но ему это никак не удавалось. Места было слишком мало, а края ямы были слишком крутыми, так что несчастное животное только попусту истощало силы да ранило себе ноги в кровь.
Увидев эльдар, олень заметался еще больше, не то от страха, не то, наоборот, в надежде на помощь. А они замерли у края ямы, не представляя, что делать. Конечно, о том, чтобы уйти теперь и оставить оленя мучиться дальше, речи быть не могло, но и как помочь ему молодые нолдор не знали, а потому какое-то время просто стояли, молча наблюдая за его страданиями.
– Были бы веревки, можно было б обвязать его ими и вытянуть, – сказал, наконец, Атсамо.
– Ни одной веревки у нас нет, – тут же отозвался Ниндвэ.
Атсамо и Ниндвэ были главными оппонентами в споре о золоте и серебре. На мгновение Нолофинвэ подумал, что сейчас они снова сцепятся. Но оба недавних спорщика молчали и выглядели при этом одинаково несчастными. И Нолофинвэ их хорошо понимал, он сам чувствовал себя ужасно. Веревок действительно никто с собой не захватил – трудно было предположить, что они могут понадобиться по дороге из Тириона к Валмару.
– Вот если б мы в горы шли, – словно оправдываясь, пробормотал кто-то.
Близкого жилья в округе не было, за помощью нужно было или идти вперед, или возвращаться назад. Вот только олень за это время, скорее всего, переломает себе ноги. Нолофинвэ оглядел своих спутников, втайне надеясь, что кто-то из них найдет решение проблемы. Но они только кидали друг на друга вопрошающие и растерянные взгляды, в ответ получая другие, наполовину виноватые, наполовину раздраженные, которые явно означали что-то вроде: "Я ученик валы Ауле, а не валы Оромэ, что я должен знать о спасении оленей?".
Нолофинвэ тоже не учился у Оромэ, но ощущение беспомощности, в том числе, его собственной, как ни странно, не сковывало его, а наоборот, будоражило разум, заставляло искать выход. Он снял со спины дорожную сумку, аккуратно положил ее на землю, выпрямился и сказал:
– Сейчас я спрыгну в яму и подниму оленя так высоко, как только смогу. А вы будьте готовы подхватить его.
Остальные при этих словах все как один ошарашено уставились на него, но Нолофинвэ этого уже не видел. Не давая себе времени передумать, он слегка отошел от ямы, взял разбег и прыгнул, нацелившись на небольшой клочок пространства, который оставался свободным за спиной оленя.
Приземление вышло удачным. По крайней мере, он попал точно куда хотел и смог удержаться на ногах, но дыхание все равно на какое-то время перехватило. И вдобавок к этому Нолофинвэ внезапно очень ясно осознал, что стоит на дне ямы, края которой поднимаются выше его головы: в лицо пахнуло холодом и сырой землей. Показалось, что от эльдор, оставшихся наверху, его отделяет теперь непреодолимое расстояние и они ничем не смогут ему помочь, даже голоса его не услышат.
Нолофинвэ тряхнул головой, отгоняя странную иллюзию. У него были куда более реальные затруднения: новое соседство совсем не успокоило оленя, и тот, вероятно, решил, что будет не вредно как следует стукнуть невесть откуда свалившегося эльда копытом. Нолофинвэ уклонился, про себя радуясь, что рога у этого оленя еще не выросли. Успокаивать диких зверей он не умел, а вернее сказать, никогда не пробовал, но все-таки попытался: прикрыл ладонью глаза животного и, открыв разум, как для осанвэ, подумал: "Я друг. Друг. Я помогу тебе".
Олень нетерпеливо мотнул головой и посмотрел на Нолофинвэ. На морде было написано не то недоверие, не то недоумение. Однако Нолофинвэ не стал тратить время даром, поднырнул под оленье брюхо, задержал дыхание и поднял животное на руках.
Он не мог знать, какое расстояние теперь отделяет оленя от спасения, только надеялся, что стоящие наверху сумеют дотянуться и втащить оленя к себе и что они сделают это быстро. До того как он больше не сможет удреживать свою ношу.
От напряжения уши заложило, поэтому понять, что происходит, на слух у Нолофинвэ тоже не было возможности. Да и вряд ли он много узнал бы из отрывочных восклицаний:
– Ох ты!
– Скорее!
– Давай!
– Ну!
– Разом!
С этим последним криком эльдар действительно дружно подхватили оленя и вытащили его из ямы. Едва почуяв твердую почву под ногами, олень растолкал своих спасителей и умчался прочь. Это вызвало новую волну возбужденных возгласов и нервного смеха. И теперь Нолофинвэ их слышал, но лишь как отдаленный неясный шум, на который у него не было времени отвлекаться. Он уже чувствовал, как начинают дрожать руки и ноги, и понимал: нужно вылезать из ямы как можно скорее, пока не накатила такая слабость, что останется только лечь ничком на дно и так лежать.
Стенки ямы не были совершенно гладкими, и для молодого ловкого эльда выбраться было не такой уж трудной задачей. Правда, Нолофинвэ не чувствовал себя молодым и ловким, скорее, совершенно разбитым. Но усилием воли он все же заставил себя начать карабкаться наверх.
Когда голова и плечи Нолофинвэ уже были над краем ямы, несколько пар рук поддержали его, помогая подняться. И он был за это очень благодарен, потому что силы совсем иссякли. Потом его хлопали по плечам, что-то говорили, он отвечал, вроде бы, впопад. Опять было много смеха, и Нолофинвэ смеялся со всеми. Кто-то пустил по кругу большую кожаную флягу с водой и, только когда она дошла до Нолофинвэ, он понял, насколько сильно ему хочется пить. Вода казалась изумительно вкусной, Нолофинвэ с трудом заставил себя не пить слишком много и передал флягу дальше.
Усталость и недавно пережитое напряжение давали о себе знать не только дрожью, но и странным путаницей в мыслях, словно он вдруг утратил способность отличать реальность от иллюзии. Было ли все это на самом деле? Нолофинвэ подавил побуждение заглянуть в яму, чтобы увидеть следы и удостовериться. Не хватало еще свалиться туда. В несколько необыкновенно трудных шагов он достиг ближайшего дерева, ствол которого был достаточно толстым, чтобы опереться на него спиной, опустился на землю и прикрыл глаза.
Остальные, не желая тревожить его, устроились чуть поодаль и стали переговариваться приглушенными голосами. Шепот эльфов сливался с шепотом ветра, шелестом листьев, птичьим говором и другими звуками леса в одну тихую умиротворяющую песнь, на волнах которой утомленный Нолофинвэ покачивался, как младенец в колыбели, не думая ни о чем. Пока вдруг не услышал, словно бы рядом, свой же голос, только необыкновенно звонкий и немного смешной, совсем еще детский:
– Папа, это очень трудно? Быть вождем? А королем?
Ему было тогда чуть больше года по счету Древ, он сидел с ногами на кушетке в кабинете отца и, прислонившись к теплому отцовскому боку, слушал, в который раз, рассказ о том, как нолдор пришли в Валинор. Как отец привел их в Валинор. И вот спросил. Вообще-то этот вопрос интересовал Нолофинвэ еще раньше, но спросить все не выходило. Обычно он слишком увлекался самой историей, а о вопросе вспоминал потом и думал, что уж в следующий раз обязательно его задаст. Но в следующий раз все повторялось опять. Так что он сам слегка удивился, когда наконец вовремя вспомнил.
Нолофинвэ так сильно запрокинул голову, чтобы посмотреть отцу в лицо, что даже стало неудобно шее, но он не шевелился, боясь отвести взгляд, потому что видел: отец раздумывает, что теперь стоит сказать. И уже знал, что это бывает, когда речь идет о чем-то по-настоящему сложном. Если он сейчас отвернется, отец скорее отвлечет его ласковыми словами, чем даст настоящий ответ.
Но все-таки держать голову в таком положении было неудобно. Когда Нолофинвэ уже подумал, что больше не может, Финвэ сказал серьезно:
– Иногда очень.
Нолофинвэ с облегчением переменил позу и стал ждать, пока отец добавит еще что-нибудь, но тот молчал. Тогда Нолофинвэ спросил опять:
– Когда в твоем зале Совета собирается много народу и все говорят так долго, что два раза успевает наступить и закончиться смешение света, до того как они решат разойтись, да?
Финвэ тихонько рассмеялся.
– Нет, сынок. Это, скажу по секрету, немножко утомительно, но не слишком трудно. – Он вновь посерьезнел. – Куда тяжелее бывает, если все вокруг испуганы или растеряны и никто не знает, что делать. Вот тогда кто-то должен победить свой страх и принять ответственность. Должен забыть о себе и думать о других, должен иметь ясный разум, чтобы найти лучшее решение, и силу, чтобы воплотить его. Или чтобы пытаться до самого конца. Тот, кто способен на это, и есть вождь. Или король. Не важно.
Обычно отец объяснял все ясно и просто, однако в этот раз маленький Нолофинвэ, по правде говоря, немного понял из его ответа. Но переспрашивать не стал, потому что почувствовал, что вдоль позвоночкика пробежала дрожь, как в самые захватывающие и страшные моменты отцовских рассказов.
– Но если это так сложно, почему ты захотел стать вождем, и дядя Ингвэ, и дядя Ольвэ, и твой друг Эльвэ, и... – тут Нолофинвэ остановился на мгновение, чтобы перевести дух, а потом закончил: – Вообще кто-нибудь?
– Потому что я не мог иначе. И, я думаю, ни один из нас не мог.
Нолофинвэ почувствовал, что вдоль позвоночника пробежала дрожь, не имеющая никакого отношения к теперешней усталости, а такая же, как тогда, в детстве, и открыл глаза. Все тот же лес, все те же эльдар беседуют под деревьями чуть в стороне. Свет Лаурелин еще не начал угасать. А он будто бы успел совершить дальнее путешествие и возвратиться.
Слова отца, о которых Нолофинвэ не думал много лет, вдруг поразили его, как внезапное, но драгоценное открытие. Он чувствовал одновременно восторг и горе, и сам себе не мог объяснить почему. Лишь одно он знал наверняка – теперь этих слов он уже не забудет, что бы ни случилось и сколько бы ни минуло времени. Они навсегда в его сердце.

Второе примечание:
Олени крупных видов к одному году могут достигать уже веса взрослой особи, а взрослая особь может весить в среднем 190 кг. Но поскольку, во-первых, речь идет об аманских эльфах, а во-вторых, физическая сила Нолофинвэ отмечена в "Сильмариллионе" как его отличительная особенность, я считаю, он мог поднять оленя и не надорваться.

Название: Приятный цвет
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Финдис, Феанаро, Финвэ, Индис
Рейтинг: PG (6+)
Жанр: общий
Размер: мини, 2170 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, конец 1195 года Предначальной Эпохи. Ювелирные украшения, новейшие изобретения, братско-сестринские разговоры, теплая встреча любящих родственников.
Примечание: 1. У Индис было прозвище lirulin, что на квенья означает "жаворонок". 2. Технология создания и особенности работы феаноровых ламп полностью на совести автора фанфика и не имеют ничего общего ни с одной реально существующей наукой. 3. По одной из версий, Нолофинвэ дружил с Ульмо, и это навело меня на мысль о плавании. К тому же плавание очень полезно, оно укрепляет тело и нервную систему. 4. Махтаниэн - дочь Махтана, в данном случае, естественно, Нерданель.

Ребенком Нолофинвэ думал, что отцовская мастерская – самое странное и загадочное место на свете. Со временем загадочности поубавилось, зато он понял, что странности и в самом деле хватает: мастерская, как будто состоящая из кусочков многих маленьких мастерских, содержала в себе инструменты и приспособления почти для каждого вида искусства, которым когда-либо интересовались нолдор. И всеми этими искусствами Финвэ действительно владел, если не блестяще, то весьма-весьма хорошо.
Нолофинвэ помнил, как они вдвоем проводили здесь многие часы. Отец рассказывал о работе с металлом, камнем, деревом, стеклом, кожей... показывал, давал пробовать, открывал секреты. Нолофинвэ обожал эти уроки, с жадностью узнавал новое, с радостью делал что-то сам, и хотя позже, повзрослев, он осознал, что ни одно из искусств, которым он учился здесь, не станет его призванием на всю жизнь, он все же был очень благодарен отцу за навыки и знания. И за воспоминания о том времени, которые они теперь разделяли. Как разделяли и эту мастерскую.
Вернее сказать, Нолофинвэ с позволения отца пользовался мастерской всякий раз, когда ему приходила охота. Случалось это довольно редко, но все же бывало. И чаще остальных его привлекал к себе "ювелирный уголок", потому что время от времени образ какой-то вещи просто возникал в его воображении и не исчезал до тех пор, пока не получал реального воплощения. Причем иногда он точно знал, для кого он делает то или другое, а иногда понимание приходило во время работы, как с тем перстнем, про который отец потом сказал, что на него можно смотреть бесконечно.
Новая подвеска сразу предназначалась для матери. Кому же как не ей мог принадлежать золотой жаворонок? Нолофинвэ проделал отверстия в тех местах, которые собирался украсить камнями, и принялся вставлять в них заранее отобранные сапфиры, небольшие, но идеально прозрачные камни насыщенно-голубого цвета.
Глаз. Клюв. Оперение распростертых крыльев и хвоста. Камни один за другим занимали отведенные им места и, наконец, заняли их все. Нолофинвэ встал, прошелся по мастерской. Все помещение заливало сияние Телпериона в его полной силе. А ведь когда он пришел сюда, было время Лаурелин.
Теперь его тело напоминало, что было бы неплохо поразмяться. А после этого и поесть чего-нибудь. Но сначала, конечно, следовало закончить работу. И навести порядок. И он сам, и отец бывали в мастерской набегами, когда их посещала особенно яркая и настойчивая идея, поэтому было очень важно, чтобы ничто не мешало приступить к ее немедленному исполнению.
Нолофинвэ вернулся к столу и оценивающе посмотрел на подвеску. Золотая птица выглядела почти живой. Казалось, она вот-вот встрепенется и улетит, только серебряное сияние блеснет разок на гранях камней, и незадачливому ювелиру не останется ничего, кроме воспоминания.
Нолофинвэ поймал себе на том, что тихонько напевает одну из любимых матушкиных песен. Настроение у него было замечательное, и вещица определенно удалась. Он собирался уже снова сесть и взяться за полировальную щетку, когда услышал у себя за спиной громкий возглас.
– Ах, вот ты где!
Нолофинвэ обернулся на голос и увидел, что в мастерскую входит Финдис.
– Здравствуй, сестра! – улыбнулся он. – Зачем я тебе понадобился?
– Отец просил тебя найти, – ответила Финдис, и, не давая ему времени задать следующий вопрос, сказала: – Братец Феанаро неожиданно решил посетить нас.
– Странно, что его так давно не было, – заметил Нолофинвэ, уже чувствуя, как его охватывает неприятное напряжение.
– Это тебя не было, когда он появлялся последние пару раз, – возразила Финдис. – И, пожалуйста, не делай так.
– Как? – удивился Нолофинвэ.
– Ты будто в ледяную воду прыгнуть собрался.
– В слишком горячую, скорее, – невесело усмехнулся Нолофинвэ.
– Ну что ты выдумываешь, – откликнулась Финдис странным, наполовину укоризненным, наполовину утешительным тоном. – Он не просто так пришел, принес что-то показать.
– В хорошем настроении, стало быть, – понял Нолофинвэ.
– Да, – подтвердила Финдис, тоже усмехаясь. – Жаль, право, что он не совершает своих открытий чаще, после них с ним гораздо легче иметь дело. По крайней мере, какое-то время.
Нолофинвэ стал брать со стола инструменты и медленно раскладывать их по местам. Он не желал признаваться Финдис или кому бы то ни было еще, что настроение Феанаро, хорошее оно или плохое, для него меняет очень мало.
По правде говоря, Феанаро вообще мог бы не тратить силы, стараясь задеть Нолофинвэ. Его присутствие само по себе напоминало о временах, когда Нолофинвэ был еще слишком мал, чтобы понять, почему старший брат никогда не будет любить его. Никогда. Что бы ни говорил отец.
В ту пору Нолофинвэ так восхищался Феанаро, так хотел быть рядом с ним, так старался ему понравиться. Всякий раз когда тот имел неосторожность оказаться в пределах его досягаемости. Что, надо признать, случалось не особенно часто. Но все равно у Нолофинвэ осталось много воспоминаний об этом. Воспоминаний, которые теперь были для него унизительны и постыдны.
– Он похвалил мои сережки, – сказала Финдис.
Нолофинвэ посмотрел на нее, чтобы узнать, о каких серьгах речь. Белое золото и черные бриллианты. Финдис они очень шли.
– Наверное, подумал, что это работа отца.
– Все равно они хороши, – настойчиво сказала Финдис.
– Я знаю, – ответил Нолофинвэ. – Иначе не стал бы дарить их тебе.
Убирать было больше нечего. Нолофинвэ взял чистый кусок ткани, протер столешницу, и сказал сестре насколько мог весело:
– Пойдем, пожалуй, а то отец подумает, что мы заблудились, и отправится искать нас обоих.
Больше чем на полпути из мастерской в гостиную Нолофинвэ понял, что оставил подвеску с инструментами, вместо того чтобы забрать ее с собой, как хотел. Это было почему-то очень обидно, хотя – Нолофинвэ отлично понимал – совершенно не важно. Он ведь все равно не собирался отдавать ее прямо сейчас.
Нужно взять себя в руки. В конце концов, Феанаро приходит сюда, чтобы навестить отца, а не чтобы отравлять жизнь Нолофинвэ. Все будет благополучно, надо только оставаться все время спокойным и приветливым. У матушки же это как-то получается. Нолофинвэ не знал как.
Вот если бы она сыграла... Но нет, Феанаро не станет слушать. Он никогда не слушает. Раньше Нолофинвэ задавался вопросом почему, но потом понял: чтобы не понравилось. Нолофинвэ знал, что его мать обладает великим музыкальным даром, и ее, наверное, очень трудно не любить, когда она играет. Наверное, так же трудно, как не любить самого Феанаро, когда он с сияющими глазами рассказывает о новом своем творении.
Погрузившись в собственные мысли, Нолофинвэ и не заметил, что они подошли к дверям гостиной, но, переступив порог, пораженно остановился. Большие окна, через которые в комнату проникал свет Древ и которые никогда, на памяти Нолофинвэ, не занавешивались, теперь были закрыты кусками плотной темной материи.
Свет все равно пробивался через ткань, так что полной темноты не было, но выглядела комната непривычно.
– Наконец-то! – улыбнулся Финвэ. – Я уж думал идти за вами.
– Нольо бывает не так просто отыскать, папа, – сказала Финдис, улыбаясь в ответ.
Пока они говорили, Нолофинвэ успел немного привыкнуть к странному освещению и убедиться, что, кроме этого, в комнате ничего не изменилось. Только появился еще какой-то завернутый в материю предмет на столе, около которого стоял Феанаро. Видимо, это и было его последнее изобретение. И этому изобретению, чтобы быть показанным во всем блеске, нужна темнота. Что ж, интересно.
Нолофинвэ кивнул в знак приветствия сперва родителям, потом Феанаро и сел. Отец с матерью ответили улыбками, Феанаро только скользнул взглядом по его лицу и обратил все внимание на свой драгоценный сверток: аккуратно размотал ткань, а затем одним движением убрал ее и отошел в сторону.
На столе стоял, излучая ровный голубой свет, огромный, искусно ограненный сапфир – так в первое мгновение показалось Нолофинвэ. Впрочем, он понял свою ошибку почти сразу: не сапфир, а кристалл горного хрусталя. Но исходящий от него свет все равно напоминал о сапфирах, а еще о небе в часы ярчайшего сияния Лаурелин. Приятный цвет. Прекрасный цвет. Нолофинвэ любил его больше всех других.
Подумалось вдруг, что Феанаро этого, скорее всего, не знает, и хорошо, что не знает. От такой мысли свет как будто слегка потускнел, Нолофинвэ поскорее отвел взгляд, чтобы не испортить себе первое, лучшее впечатление.
А тем временем Финвэ в волнении поднялся с места, подошел к Феанаро, взял его руки в свои, заговорил громко и восхищенно. Феанаро в ответ сиял не хуже своего нового светильника, явно наслаждаясь похвалой отца. Казалось, он мог бы вечно так стоять.
Нолофинвэ на мгновение закрыл глаза, отрешаясь ото всего, давая себе маленькую и, к счастью, не заметную ни для кого в полумраке возможность отдохнуть. А когда снова открыл их, увидел, что Финвэ уже отпустил Феанаро и теперь тот говорит с Финдис и Индис, точнее, выслушивает то, что говорят ему.
Нолофинвэ понимал, что тоже должен что-то сказать, и не знал что. Лампа по-настоящему его восхитила, но манера Феанаро прятать в ответах иголки давно и прочно приучила Нолофинвэ не показывать слишком сильных эмоций в присутствии брата. Даже если их вызвал именно он. Особенно если их вызвал именно он.
– Очень красиво, – наконец произнес Нолофинвэ.
Феанаро тут же принялся с большим жаром рассказывать, как полезна может быть небьющаяся и негаснущая лампа при добыче руды и других подземных работах. И Нолофинвэ, конечно, не мог не согласиться. Правда, вспомнить, чтобы Феанаро раньше говорил о том, что лампа не может ни погаснуть, ни разбиться, он тоже не мог. Но это, в конце концов, не имело значения.
Финвэ объявил пользу лампы несомненной, и, воспользовавшись наступившей паузой, спросил у Феанаро, останется ли он обедать. Феанаро ответил, что останется, и разговор плавно перетек в другое русло.
За обедом Феанаро рассказывал отцу об особом способе обработки горного хрусталя, после которого достаточно оставить кристалл на шесть часов в сиянии Тельпериона, чтобы он сам засветился голубым светом и не погас больше. Однако свет виден только в темноте, а при иных условиях горный хрусталь выглядит как обычно.
Было очень интересно, поэтому Нолофинвэ сначала заслушался, а потом глубоко задумался над тем, почему же лампа не светится в сиянии Древ, и момент, когда Феанаро неожиданно решил побеседовать именно с ним, застал его врасплох.
– Я слышал, ты много путешествуешь по Аману в поисках мудрости, и как, нашел что-нибудь?
Бесспорно, его брат был великим мастером в произнесении речей, особенно по части интонаций. В его устах фраза, которая вроде бы выражала вежливый интерес, одновременно звучала так, будто путешествовать могут только бездельники, а искать мудрость – только те, у кого нет ни капли собственной. Будто сам он никогда, ничему и ни у кого не учился, тем более, не путешествовал.
Нолофинвэ прекрасно знал, что на деле все совершенно иначе. Но от этого странным образом было не легче. Финдис, сидевшая рядом, ободряюще сжала руку Нолофинвэ, значит, она тоже поняла. Но вряд ли остальные что-то заметили. Во всяком случае, не отец. Ему и в голову не могло прийти искать в словах Феанаро подвох. На язык прямо просился ответ не вполне подходящий для спокойной семейной трапезы.
Но Нолофинвэ сказал лишь:
– Нашел и премного.
Пожалуй, теперь стоило бы рассказать что-нибудь занятное о последнем путешествии. Но у Нолофинвэ не было ни малейшего желания так поступать. В дороге в этот раз не случилось ничего примечательного, а о своих беседах с мудрыми он вообще мало кому рассказывал и определенно не собирался делать этого сейчас.
Поэтому Нолофинвэ предпочел заняться содержимым своей тарелки, предоставив отцу иметь дело с неудобной заминкой в разговоре. Финвэ очень не любил такие случаи, но справляться с ними умел блестяще, и под его руководством беседа потекла вполне гладко.
После обеда отец куда-то увел Феанаро. Нолофинвэ почувствовал огромное, почти неприличное, облегчение, которое хотелось смыть с себя, как грязь. Должно быть, поэтому его и потянуло к реке. Хотя, говоря откровенно, он вообще любил там бывать: в плохом настроении и в хорошем, один и в компании. Любил сидеть на берегу, любил, покачиваясь, лежать на воде, а больше всего любил плавать: рассекать водную гладь, наслаждаясь силой и легкостью своего тела, преодолевать напор реки, двигаясь вверх по течению, и чувствовать, как могучий поток становится союзником на обратном пути.
Вот и сейчас Нолофинвэ плавал до тех пор, пока по телу не разлилась легкая приятная усталость, а мысли не очистились от всякого беспокойства, потом еще долго лежал, растянувшись у кромки воды, глядя в небо и слушая голос реки. И, наконец, засобирался домой.
Еще на подходе он мог с уверенностью сказать, что Феанаро уже ушел, хотя никаких явных признаков этого не было, даже окна гостиной все еще оставались закрыты тканью. Нолофинвэ стало любопытно почему. Ноги сами понесли его в гостиную, но не тем путем, каким он в прошлый раз шел туда с Финдис, а другим, через матушкину музыкальную комнату.
Там Нолофинвэ как обычно остановился, чтобы прикоснуться к большой арфе. Она с малых лет приводила его в восторг, и он просто не мог пройти мимо без этой мимолетной ласки. Пока Нолофинвэ стоял рядом с инструментом, из гостиной донеслись голоса отца и матери.
– Приятный цвет, – сказал Финвэ. – И вообще задумка хороша. Хотя я все жду, когда же Феанаро решит объявить о помолвке. Каждый раз думаю: уж теперь-то точно скажет. Но нет, опять промолчал. А ведь они с Махтаниэн давно любят друг друга.
– Это ты видишь, что любят, – отозвалась Индис. – А сами они этого еще не поняли. Я говорила тебе прежде, супруг мой, и повторю опять: у тебя есть еще время, чтобы подготовить свадебный дар, достойный твоей будущей невестки. И лучше б впрямь подумать об этом заранее, потому что, когда они, наконец, догадаются, у них едва ли отыщется терпение, чтобы ждать намного дольше.
По голосу было слышно, что Индис улыбается.
– Склоняюсь перед твоей мудростью, о, прекрасная, – церемонно ответил Финвэ. И они оба рассмеялись.
Нолофинвэ решил, что входить сейчас ему не стоит. Вместо этого он покинул музыкальную комнату и в обход гостиной направился в мастерскую. Подвеску все еще нужно было закончить, так почему бы не теперь? По дороге он размышлял о том, что, когда полюбит кого-нибудь, обязательно сразу это поймет и не станет терять времени. Никакое предчувствие не тревожило его, на сердце снова было легко.

Название: Взвешенное решение
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Финвэ, НМП из нолдор
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: общий
Размер: мини, 3367 слова
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, 1196 год Предначальной Эпохи. Молодой Нолофинвэ выбирает поприще для приложения своих способностей. Он очень хотел бы остановиться на чем-то одном, но чем дальше, тем больше вариантов у него появляется, и один из них совсем уж неожиданный.
Предупреждение: все смерти, как и было сказано, в четвертой и пятой частях, но в данном тексте присутствуют неграфические воспоминания второстепенного персонажа о смерти и некоторых других мрачных явлениях действительности.
Примечание: 1. По одной из версий, валар пришли (с помощью Эру) к идее возвращать к жизни умерших эльфов, после того как умерла Мириэль, а до этого Намо просто собирал их в своих Чертогах. Исходя из этих сведений, можно предположить, что в Валиноре в 1196 году Древ могли быть возрожденные эльфы, причем не слишком давно возрожденные эльфы. 2. Насколько мне известно, нет точных данных о том, с какого времени Намо собирал души убитых эльфов в своих Чертогах, я предполагаю, что с 1085 года Древ (когда Оромэ обнаружил квэнди). 3. Гармония чисел – математика, свойства материи – физика.

– Ты принял решение, я вижу, – сказал Финвэ, выслушав новость. – Но что-то все-таки тебя удручает, верно?
– Да просто сам от себя такого не ожидал.
Фраза звучала весьма туманно, Нолофинвэ не любил получать такие ответы и давать их не любил тоже, так что сразу почувствовал себя неловко. Финвэ, правда, ничего говорить не стал, только продолжал смотреть спокойно и заинересованно, словно чувствуя, а скорее, наверняка чувствуя, что сын чего-то недоговаривает.
Нолофинвэ всегда восхищался проницательностью отца и его умением читать в душах эльдар, но сейчас он предпочел бы, чтобы Финвэ этими качествами не обладал, потому что откровенность, конечно, приведет к еще большей неловкости. Нолофинвэ ведь завел этот разговор, чтобы услышать мнение отца, а не делиться своими тревогами. Тем более, тревог у него, в связи с новым решением, неожиданно оказался целый клубок, и он сам не мог сказать, где заканчивается одна и начинается другая.
Но если уж Финвэ заметил неладное, то не отступится, пока не узнает в чем дело, это точно. Поэтому Нолофинвэ счел за лучшее перестать смотреть в окно так, словно в жизни не видел Смешения Света, и все же поделиться с отцом некоторыми своими мыслями. Теми, которые проще облечь в слова.
– Наверное, это смешно, – сказал он. – Я так долго выбирал между гармонией чисел и свойствами материи. Так долго бродил по Аману, говорил с Мудрыми, и все для чего? Чтобы в последний момент все изменить и заняться делом, о котором до этого даже не помышлял. Взвешенное решение, что и говорить! Мало того, что мне не досталось никакого призвания, которое само позвало бы меня и захватило, чтоб я уже не мог отвлечься на другое... мало, что мне вечно хочется всего и сразу... теперь еще... – Нолофинвэ и не думал, что слова польются так сумбурно. Пожалуй, ему действительно хотелось высказать все это, намного больше, чем он мог предполагать.
Впрочем, закончить мысль ему не удалось, потому что его прервал внезапный смех Финвэ. Юноша посмотрел на отца с изумлением, гадая, что так некстати развеселило его.
– Прости, мой дорогой, – сказал Финвэ, справившись с приступом веселья. – Прости, что унаследовал мой неугомонный нрав, – тут он на мгновение остановился, а потом продолжал: – Но знаешь, на деле он не так уж плох. Так что признаюсь, моим извинениям недостает подлинного раскаяния.
Финвэ подмигнул сыну, и они рассмеялись вместе. Хотя смех Нолофинвэ и звучал несколько недоверчиво.
– Твой нрав? – переспросил он, успокоившись. – Ты король и интересуешься многими вещами, чтобы быть в курсе жизни своего народа. Это другое.
– Да, я король, – легко согласился Финвэ. – А если бы я не был королем, то пришлось бы мне придумать другое оправдание. Хотя, может, и не пришлось бы. Наши Мудрые, – слово "мудрые" он, как и другие Пробужденные, произносил с непередаваемой интонацией, уважительной и ироничной одновременно. – Так вот, наши Мудрые говорят, что за свою жизнь эльда может успеть узнать и перепробовать все. И в самом деле, почему нет? Здесь, в Валиноре, где нас больше не подстерегают враги и опасности, вся вечность Мира принадлежит нам. Для того я и вел сюда свой народ когда-то. Ты понимаешь меня, сынок?
Финвэ чуть подался вперед, глаза его заблестели ярче.
– Вечность принадлежит тебе! – с жаром сказал он. – Ты волен делать все, что захочешь. Все! Тебе не нужно жертвовать чем-то. Ты не скован обязанностями, не привязан к месту, ничто не уйдет от тебя, для всего в твоей жизни будет свое время, – Финвэ улыбнулся. – Когда я смотрю на тебя, на других моих детей, на всех эльдар, рожденных в Амане, я каждый раз все больше уверяюсь, что мой выбор был правильным, а риск не напрасным. Так что и ты не терзай себя сомнениями, просто живи, и все замечательно сложится.
– Должно быть, ты прав, отец, – ответил Нолофинвэ, в самом деле, ощущая, как от отцовских слов ему становится легче, однако, не будучи убежденным до конца. – Но я не чувствую, что у меня впереди вечность. Не знаю почему, мне часто мнится, что моего времени не хватит на все, чего я хочу, что мне интересно. И выбирая одно, от остального я будто отказываюсь навсегда.
– Это просто молодость, мой мальчик, – успокаивающе сказал Финвэ. – Тебе пока трудно представить, что впереди еще так много времени. Но однажды ты поймешь: времени не много, а очень много, и оно все твое для жизни и для радости. Надеюсь только, тебе никогда не покажется, что его слишком много для тебя одного... это бывает тяжело.
Последнюю фразу Финвэ произнес как–то слишком задумчиво, словно обращаясь не к сыну, а к самому себе. Тут же он спохватился, покачал головой.
– Не слушай меня, Нольо. С тобой такого никогда не случится.
Это Финвэ сказал с особым нажимом, словно хотел убедить разом и сына, и себя, и саму судьбу.
– Конечно, отец, – быстро согласился Нолофинвэ, чтобы успокоить его. Впрочем, особых усилий такой ответ не потребовал. Даже если б Нолофинвэ очень-очень постарался, вряд ли ему удалось бы вообразить себя мучащимся от избытка времени.
– Так ты считаешь, что предложение Рэнвэ стоит того, чтоб отложить все другие твои планы? – спросил Финвэ, возвращая разговор к прежней теме.
– Да, – с готовностью поддержал его Нолофинвэ. – Я раньше ни о чем таком не думал, а теперь вот не могу думать ни о чем другом. Встреча с почтенным Рэнвэ стала для меня совершенно особенной.
Подыскивая слова, чтобы лучше объяснить все отцу, Нолофинвэ обратился к своим воспоминаниям о той самой, еще совсем недавней встрече.
Тогда тоже был час Смешения Света, и по комнате, в которой принимал своего молодого гостя ученый, плыл запах травяного отвара с чабрецом и мятой. Хозяин дома в блеске золота и серебра казался беспечным и юным, едва ли не моложе, чем сам Нолофинвэ. Только странное, чуть иное чем у большинства эльдар Валинора, сияние глаз выдавало в нем Рожденного Заново.
– Благодарю, что согласился посетить мой дом, Нолофинвэ, сын Финвэ, – сказал эльда, разливая отвар по чашкам.
– Беседовать с тобой честь для меня, почтенный Рэнвэ, – ответил Нолофинвэ, стараясь, чтобы в его голосе звучала вежливость, а не чрезмерное любопытство.
В последнее время он бывал в домах многих эльдар, известных своей мудростью, но обычно сам просил о встрече и заранее знал, чего ожидать. А приглашение от почтенного Рэнвэ Нолофинвэ получил внезапно и теперь гадал, чем мог вызвать интерес столь необычного ученого.
Нолдо, который звался Рэнвэ, был известен всему Валинору, и не потому лишь, что он стал одним из первых эльфов, кто, пройдя через Чертоги Мандоса, снова обрел жизнь с помощью валар. Говорили, что когда-то, в Эндорэ, его звали иначе, и он был не знатоком трав, но славным охотником, отважным и удачливым. Однако после возрождения интереса к охоте Рэнвэ не проявлял вовсе. Сперва занялся сбором трав, а потом стал собирать еще и истории, обычные, на первый взгляд, не особенно примечательные истории из жизни эльдар, которые вряд ли могли попасть в хроники или лечь в основу песни.
Сначала на это смотрели как на чудачество одинокого эльда, ибо у Рэнвэ, единственного из всех Рожденных Заново, в Валиноре не было ни супруги, ни иных близних, ни даже старых друзей. Но вот Рэнвэ записал собранные истории, сделал несколько десятков копий получившейся книги и оставил их под навесом у входа в свой дом, чтобы каждый, кто пожелает, мог забрать книгу себе.
Эльдар любопытны и охочи до всего нового, невиданного прежде, а потому уже через час ни одной книги не осталось, а через день в Тирионе заговорили об удивительном таланте Рэнвэ, ведь из историй, которым не придавали большого значения даже те, с кем они произошли, он сумел создать цельную картину жизни, которую вели эльдар несколько десятков лет Древ назад, когда только ступили на берега Амана. Когда были заложены первые камни в основу Миндон Эльдалиэва и на Туне медленно, но верно стал расти светлый Тирион. Когда Рэнвэ был в Чертогах Мандоса и не мог ничего видеть. Тем не менее, он сумел так написать об этом времени, что все, кто читал его книги, словно заново переживали прошлое, полнее и ярче, чем оно отпечаталось в их собственных воспоминаниях.
Эльдар читали, вспоминали, смеялись от радости и плакали, тоже от радости, потому что это были воистину счастливые дни. А потом шли к Рэнвэ и благодарили его, и просили позволения сделать с его рукописей несколько копий, чтобы разделить их с друзьями. Рэнвэ охотно принимал всех, поил душистыми отварами и позволение, конечно, давал. И продолжал собирать истории.
Теперь к этому относились с гораздо большим почтением, и самого Рэнвэ стали также называть почтенным, хотя обычно так именовали Мудрых, у которых были ученики. Впрочем, ученики у Рэнвэ тоже скоро появились. Молодые эльдар, желавшие знать, как из вещей всем известных и привычных он творит свои чудеса, пришли к нему сами, и он стал передавать им знания, какие мог.
Нолофинвэ читал книги Рэнвэ и его учеников – все они были собраны в библиотеке отца – и книги эти ему нравились. Но ближе познакомиться с ученым ему пока не доводилось да и не приходило в голову.
И вот Нолофинвэ сидел перед почтенным Рэнвэ, ожидая, пока тот расскажет, для чего позвал его.
– Я много слышал о тебе, – сказал Рэнвэ.
Его гость выбрал именно этот момент, чтобы сделать глоток отвара, и только это помогло ему удержаться от того, чтобы показать всю меру своего удивления.
А Рэнвэ, тем временем, продолжал:
– Говорят, тебе интересны эльдар. Ты любишь узнавать их, узнавать, что важно для них, и ценишь все, что узнаешь.
Нолофинвэ почувствовал себя одновременно польщенным, смущенным и озадаченным.
– Что, неужели, так и говорят?
Сам он, конечно, никогда не думал о себе чего-то подобного.
– О, немного иначе, – откликнулся Рэнвэ. – Но говорят, без сомнений, именно это. Еще говорят... – тут он лукаво улыбнулся. – Но нет, не буду повторять, а то ты, чего доброго, возгордишься и выслушать не захочешь моего скромного предложения.
С этими словами он подлил в чашки еще отвара. Посмотрел в окно. Сделал движение, словно хотел встать и пройтись, но остановил себя. Нолофинвэ понял, что почтенный Рэнвэ очень взволнован, несмотря на легкость тона и спокойный вид. Ему захотелось ободрить ученого, но что сказать он не знал, поэтому просто дождался момента, когда тот снова взглянет на него, и улыбнулся.
Это, казалось, помогло Рэнвэ решиться, и он заговорил так, что Нолофинвэ сразу почувствовал: они приближаются к цели этой встречи, хоть Рэнвэ и начал издалека.
– У меня есть ученики и немало, – сказал он. – Весьма достойные и талантливые эльдар, – по тону Рэнвэ ясно было, что своими учениками он действительно гордится. – Но все же среди них не нашлось пока ни одного, которому я мог бы доверить главный свой замысел. Труд, мысль о котором не покидает меня с тех пор, как я возвратился к жизни. По правде говоря, ради этого труда я и покинул Чертоги Ожидания. Однако исполнить его сам я не смогу. У каждого есть предел сил, отпущенных ему. И эта работа много выше моих пределов.
Нолофинвэ невольно выпрямился в кресле и затаил дыхание.
– Я хочу, – продолжал Рэнвэ, – собрать книгу историй о тех квэнди, что когда-то исчезли из наших поселений на берегах Куинэн. О тех, кто нашел свою смерть в темных чащебах, в когтях чудовищ, сотворенных Черным Всадником, или в застенках его крепости, вдали от света звезд. О тех, кто был призван Мандосом, чтобы получить шанс на возрождение. И о тех, кто сгинул бесследно. Так что теперь нет никакой надежды, что они когда-нибудь возвратятся к тем, кто любил их больше всего на свете.
Взгляд Рэнвэ изменился, стал темнее и глубже, и в нем засквозила такая боль, что Нолофинвэ почувствовал, как от этого взгляда к глазам подступают слезы. Он упрямо стиснул зубы, стараясь овладеть собой. А Рэнвэ склонил голову и долго-долго сидел, глядя на свои руки, сложенные на столе. Пальцы его дрожали.
Нолофинвэ дотянулся через стол и накрыл руки старшего, теперь так очевидно, безмерно старшего, эльда своими. Рэнвэ судорожно вздохнул, потом, все еще не глядя на Нолофинвэ, заговорил тихим, глухим голосом:
– Здесь, в Блаженном краю, эльдар хранят печальные песни о прежних временах, но события, о которых там поется, всегда обрываются на границе Тьмы, за которой простирается чистый ужас, неизмеримый и неизвестный тем, кто никогда не сталкивался с ним. Все же есть те, кто знает об этом ужасе не понаслышке. И хотя ни один из них, – Рэнвэ помедлил и поправился: – из нас, не стремился к такому знанию, оно было дорого оплачено, и потому, я верю, должно быть сохранено.
Рэнвэ посмотрел прямо в лицо Нолофинвэ, высвободил свои руки из его, с силой сжал кулаки.
– Нельзя позволить себе забыть, сделать вид, что всего этого просто не было, – горячо сказал он. – Я не знаю, какая беда таится в забвениии прошлого, но чую ее, как некогда спиной мог почуять взгляд хищника, готовящегося к прыжку. Очень важно собрать это знание и сделать его открытым для всех, – Рэнвэ глубоко вздохнул, разжал кулаки и добавил гораздо спокойнее: – Впрочем, многие не согласятся со мной. Скажут, что нет смысла хранить темные воспоминания в Блаженном краю. Будут те, кто не станет вспоминать. И еще больше тех, кто не захочет знать. Но, по крайней мере, у того, кто захочет, должна быть возможность. В этом я прошу у тебя помощи, сын Финвэ. Я не предлагаю тебе легкое дело или приятное, или то, которое принесет тебе всеобщую любовь и неувядающую славу. Нет, я предлагаю тебе дело, которое должно быть сделано, и которое ты, я чувствую, сможешь сделать, как никто другой. Тебе для этого хватит силы и смелости, и доброты, и сострадания, и терпения. Так думаю я. А ты... – Рэнвэ опять вздохнул. – Ты тоже подумай. Не отказывайся сразу. Не соглашайся сразу. Подумай. А чтобы ты лучше понимал, что ждет тебя, если согласишься, я расскажу тебе сейчас свою историю.
Нолофинвэ был слишком изумлен речью Рэнвэ, чтобы ответить хоть что-нибудь, поэтому он только кивнул. И Рэнвэ начал свой рассказ.
– На свете не было, нет и никогда не будет женщины лучше и прекрасней, чем моя жена, с которой когда-то мы сочетались браком под ясными звездами у сладких вод Куинэн. Я был одним из Пробудившихся, а она – одной из первых Рожденных. Сильна была наша любовь, и троих сыновей привели мы в этот мир. В ту пору мало кто из квэнди был одарен столь многими продолжениями своего духа. В ту пору квэнди думали, что души их детей – продолжения их собственных душ, – что-то похожее на горькую усмешку послышалось в голосе Рэнвэ, но сразу же пропало. – Я любил их больше всего на свете. Они были впрямь похожи на меня, только лучше: прекрасней, сильнее, отважней, ярче горели огни их феар. Все они были охотники, как и я. Вместе мы чувствовали себя почти всесильными и без страха уходили далеко от дома, чтобы вернуться с богатыми трофеями, диковинными находками и неслыханными рассказами. Даже когда квэнди стали пропадать и появились слухи о Черном Всаднике, мы не испугались и не сделались осторожнее. Моя бедная жена так боялась за нас! Она все повторяла, что нам грозит ужасная опасность. Что нужно поберечь себя и не уходить далеко. Она и уговаривала, и плакала, и сердилась. Но мы отвечали ей, что страшно блуждать лишь поодиночке да быть застигнутыми врасплох. А уж с нами такого никогда не случится. И все же однажды случилось именно это...
К тому моменту, как Рэнвэ закончил говорить, Нолофинвэ чувствовал себя просто ужасно. Соглашаться на что бы то ни было ему совершенно не хотелось. Хотелось поскорее уйти и забыть все услышанное, как страшное видение. Но позволить себе малодушно сбежать он не мог, поэтому еще некоторое время оставался в доме Рэнвэ. А перед уходом обещал подумать и в скором времени дать ответ, про себя считая, что выговаривает отсрочку только для того, чтобы отказаться помягче.
Но пока Нолофинвэ шел по Тириону ко дворцу, мысли его снова и снова возвращались к только что услышанному. И в конце концов, едва добравшись до дома, он принялся записывать историю Рэнвэ. Для этого Нолофинвэ выбрал подчеркнуто спокойный и точный, отстраненный тон повествования, который был мало характерен для эльдар, даже для их летописей, но тут пришелся весьма кстати. Выбрал и записал все в один заход, а следующие несколько дней не только не перечитывал написанное, а даже мыслью не возвращался к нему. Не было сил.
Но все же эта история постоянно присутствовала почти незаметной тенью где-то на границе его разума. Чем бы он ни был занят, куда бы ни шел, с кем бы ни говорил… и когда сидел в саду, наблюдая, как Финдис ухаживает за столь милыми ее сердцу цветами, и когда за компанию с отцом вникал в проект разработки новой рудной жилы... Наконец, Нолофинвэ отправился к матери и попросил сыграть для него. Ее музыка, как всегда, принесла ему желанное облегчение, и он решился перечитать свои записи.
Там нашлось много бессвязного, слабого, ненужного. Нолофинвэ безжалостно вымарал все лишние слова. Потом переписал заново саму историю. Опять вымарал лишние слова, некоторые из оставшихся переставил местами. Перечитал, что получилось. Добавил немного слов. Снова перечитал. Убрал слова. Не те, что перед этим добавил. Перечитал еще раз. Понял, что смысл всего этого от него попросту ускользает. Отложил рукопись и отправился на Дорогу Грез.
Таких невнятных и тягостных снов, как в тот раз, у Нолофинвэ, пожалуй, в жизни не бывало. И он не мог вернуться к рукописи еще две недели. Потом, наконец, прочел опять, и тут же захотел еще раз все переделать, но заставил себя отказаться от этой мысли, чтобы поймать другую, более важную, которая дразнила его, проглядывая сквозь несовершенство текста и не даваясь в руки.
Все же Нолофинвэ сумел ее настичь. Текст, даже такой, каким он получился, производил сильное впечатление. Был правдивым и страшным. Но не так нестерпимо страшным и переполненным болью, как прежде, когда рассказывал сам Рэнвэ. Теперь этот ужас можно было выдержать и извлечь из него знание. То самое знание, о сохранении которого заботился Рэнвэ. А из знания, в свой черед, могли произойти понимание и мудрость.
Нолофинвэ с захватывающий ясностью понял, что предлагал ему сделать почтенный эльда, – чужую боль переплавить в новый источник мудрости для эльдар. Переплавить, конечно, пропустив через собственную душу, ведь иначе этого никак не достичь. Понял, и сердце его затрепетало, потому что он почувствовал, что не может отказаться от этого дела, которое, возможно, и не подходит ему или окажется не по плечу. Но он должен, обязательно должен попробовать.
– Я собираюсь завтра навестить почтенного Рэнвэ и сообщить ему, что готов стать его учеником, – сказал Нолофинвэ отцу, подытоживая свой рассказ, не такой эмоциональный и яркий, как его воспоминания о событиях последнего месяца, но все же весьма подробный. – Но сперва я решил рассказать об этом тебе.
– Только мне? – удивился Финвэ. – А маме?
– Я и так знаю, что она ответит, – улыбнулся Нолофинвэ. – То же, что сказал ты: если я считаю это правильным, то я должен сделать это и не сомневаться.
– А от меня ты, значит, думал услышать другое? – чуть нахмурился Финвэ.
Нолофинвэ в ответ только повел плечом.
– Я хотел узнать твое мнение о самой этой идее, – сказал он и добавил: – Но не узнал пока что.
Финвэ вздохнул.
– По правде говоря, – начал он. – Хотя я уважаю Рэнвэ и восхищаюсь тем, что после всего, что он перенес и что потерял, он нашел в себе силы снова жить, – Финвэ вздохнул еще раз. – Да-да, я слышал всю историю, – добавил он, поймав удивленный взгляд сына. – Так вот, несмотря на это, я не уверен, что ужасы, которым квэнди подверглись по вине Черного Всадника, стоит вспоминать здесь, в Блаженном краю, когда Враг пленен и более не опасен. Ведь мы шли сюда именно за тем, чтобы забыть об ужасе, начать иную жизнь в радости. Историю нашего народа хранят старые песни. В них есть память о страхе и печали, которая побуждает нас больше ценить безопасность и счастье, и память о мужестве и стойкости в горе, которая возвышает дух слушателей. Я не знаю, нужно ли больше. Не берусь угадать, станет ли память об ужасе во истину источником мудрости, или только омрачит души излишней скорбью о том, чего нельзя изменить.
Нолофинвэ не мог сказать, что не ждал такого ответа, ждал и даже опасался с самого начала, но так и не придумал толком, как он собирается переубеждать Финвэ. Все же он не мог просто молчать.
– Послушай...
– Погоди, – остановил его Финвэ и продолжал: – Я не знаю, но если ты веришь, что в этом деле благо, готов поверить и я. Если ты напишешь эту книгу, я прочту ее от первой и до последней строчки и постараюсь извлечь из нее всю мудрость, какую только смогу. Я обещаю.
– Спасибо, отец, – ответил Нолофинвэ, не зная, что еще сказать. Такое доверие очень его тронуло. Он сам доверял отцу во всем, но, признаться, не ожидал того же взамен.
– И вот еще что, – словно припомнив что-то, опять заговорил Финвэ. – Прав Рэнвэ или нет, но того, кто мог бы воплотить его трудный замысел, он искал долго и придирчиво, и если уж посчитал тебя достойным, то ты, в самом деле, более чем достойный эльда. Ты имеешь полное право собой гордиться. А я, – Финвэ широко улыбнулся. – Давно тобой горжусь. И всегда буду.
Эти слова были как свежий ветер, разгоняющий ядовитые пары сомнений, как глоток воды в час жажды, как сладчайшая музыка. Нолофинвэ показалось, что он готов взлететь, точно птица. Воистину, его отец – мудрейший из эльдар, он умеет побеждать даже те тревоги, которые другие стараются скрыть не только от него, но и от самих себя.

Продолжение следует...

Часть вторая здесь, Часть третья здесь, Часть четвертая здесь и здесь, Часть пятая здесь.

@темы: Индис, рассказы, Финголфин, Финвэ, Феанаро, Финдис

---

Финголфин от Niyochara

[Magnus Kervalen]

Большие, поэтому прячу под кат.

@темы: картинки, Финголфин

---

Прекрасный новый Глорфиндель от Magali Villeneuve

[Magnus Kervalen]

@темы: картинки, Глорфиндейл

---

Работы kimberly80

[Earwing]

Финголфин

Fingolfin by kimberly80 on deviantART


Фингон

Fingon by kimberly80 on deviantART


Арэдель и Эол

Nan Elmoth sketch by kimberly80 on deviantART

Финвэ

Finwe by kimberly80 on deviantART

Воронвэ

Voronwe by kimberly80 on deviantART

@темы: картинки, Фингон, Арэдэль, Финголфин, другие

---

[f-lempi]

Нолофинвэ, вступающий в Белерианд.



Автор

@темы: картинки, Финголфин

---

[Magnus Kervalen]

Вы только посмотрите, какого Глорфинделя нарисовала Kimberly80!



ссылка на ПР

@темы: картинки, Глорфиндейл

---

Финголфин от Luaen

[Magnus Kervalen]

Весь стрип здесь

@темы: картинки, Финголфин

---

Два Финголфина от Dakkun

[Magnus Kervalen]

Финголфин погибший

@темы: картинки, Финголфин

---

by Niyochara

[Magnus Kervalen]

Фингон

ссылка на ПР

Юная Арэдель

ссылка на ПР

@темы: картинки, Фингон, Арэдэль