А чем ты думаешь заняться, когда настанут холода?
Часть четвертая 1496-1500 год Предначальной Эпохи
Название: Пропасть
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Феанаро, Анайрэ, Индис, Арафинвэ, Финдис, Фаниэль, Иримэ, Финдекано, Турукано, Аракано, Арэльдэ, Намо, новые персонажи, упоминаются Финдарато, Артаресто, Ангарато, Айканаро, Артанис, Эленвэ, Итарильдэ, Манвэ, Ингвэ, телери.
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 6598 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, 1496 год. Нолдор покидают Тирион. Могучая воля Феанаро ведет их к мести, победе над Врагом и свободе. Или к роковым ошибкам, отчаянию и погибели. Как бы то ни было, Нолофинвэ не может оставить свой народ на этом пути. Он пойдет с ними, а значит, ему придется оставить позади многое и многих. Возможно, больше, чем он думал по началу. Возможно, больше, чем он способен вынести.
Примечание: 1. Текст Рока нолдор и ответ Феанаро – прямая цитата из "Сильмариллиона" в переводе Н. Эстель. 2. Коймас – "жизненный хлеб" – квенийское название лембаса. 3. Анайрэ – ученица Йаванны, это уже упоминалось раньше в цикле (часть вторая, фик "Одинокий принц"), повторяю на всякий случай. 4. О том, кто такой Рэнвэ и почему он говорит то, что говорит, можно прочитать в фике "Взвешенное решение" (третий фик первой части цикла).
читать дальшеНолдор должны покинуть Тирион завтра. Феанаро не потерпит больше отсрочки, да у Нолофинвэ и не осталось сил, чтобы выговорить, вытребовать еще хоть сколько-нибудь времени. С тех самых пор, как было принято решение отправляться в Эндорэ, ему приходилось бороться за каждый день, который можно было потратить на такие необходимые, жизненно важные приготовления.
Но, по крайней мере, усилия его не были напрасны: теперь нолдор уйдут более подготовленными, чем могли бы, и смерть от голода раньше смерти в бою им, наверное, не грозит. При этой мысли Нолофинвэ невольно улыбнуться. Аромат недавно испеченного коймаса до сих пор витал над Тирионом, делая город более родным и живым, чем он казался во тьме. А Нолофинвэ этот запах к тому же напоминал о жене, ведь именно под руководством Анайрэ женщины выпекали запас дорожного хлеба для предстоящего похода.
Коймаса было заготовлено столько, что хватит, пожалуй, на полтора года Древ, а то и дольше, и нолдор шептались между собой, что это уже слишком, но высказать подобное в лицо Анайрэ никто не решался. А на досужие разговоры она не обращала внимания. Только, когда они оставались вдвоем, признавалась Нолофинвэ:
– Я боюсь, что и этого количества может оказаться недостаточно.
Тревожные предчувствия не оставляли Анайрэ даже в краткие часы отдыха, во сне она все бормотала что-то о муке и хлебе. А наяву продолжала с невиданным упорством искать пути пополнения запасов. И помощь в этом деле пришла с неожиданной стороны: когда вся подходящая для коймаса мука, что была накоплена нолдор, оказалась израсходована, в Тирионе появились возы с зерном, собранные народом Ингвэ. Тысяча возов зерна и тысяча тысяч просьб одуматься и остаться.
Когда Анайрэ рассказывала об этом мужу, слезы наворачивались ей на глаза, но по-настоящему плакала она, говоря о телери. Пшеницу на дорожные хлебы они обычно брали у нолдор, взамен давая те припасы, которые добывали в море, но с тех пор как нолдор начали готовиться к походу, телери стали привозить рыбу и прочее просто так, уверяя, что зерно и мука сейчас нужнее самим нолдор.
Даже Анайрэ, хотя и была ужасно обеспокоена, не хотела сперва соглашаться на это, но мореходы не пожелали слушать возражений.
– Так решили мы все, – говорили они. – И так будет. Мы обойдемся рыбой. А вы пеките хлеб для дальней дороги. Но лучше бы вам передумать и не уходить. Лучше бы передумать.
Однако большая часть нолдор ничего не желала слушать, советы и просьбы старых друзей пропадали зря, и потому Анайрэ плакала особенного горько. Все же, как она ни печалилась, подготовка к походу продолжала идти своим чередом. Пока, наконец, два дня назад, Анайрэ не сказала Нолофинвэ:
– До следующего урожая во всем Валиноре не испекут больше ни одной лепешки коймаса.
Голос ее звучал скорее обреченно, чем спокойно.
– Ты сделала все, что могла, – попытался подбодрить ее Нолофинвэ.
– Я знаю, – ответила Анайрэ тем же тоном, что раньше.
Впрочем, Нолофинвэ сам понимал, какое это слабое утешение. Он тоже делал все, что мог, но легче от этого не становилось.
Нолдор Тириона по привычке или по какой-то другой причине со всеми проблемами и вопросами шли к нему, и Нолофинвэ по привычке все это решал, а потом выслушивал от Феанаро упреки, что будто бы плетет интриги у него за спиной. Если же он пробовал направить часть приходящих эльдар к самому Феанаро, то тут же получал обвинение, будто нарочно отвлекает по пустякам. Нолдор называли Нолофинвэ государем, и обижались, если он возражал, Феанаро приходил в ярость, если он не возражал. Нолофинвэ то возражал, то не возражал, и сам уже путался в том, что когда он говорит и почему.
От тоски по отцу хотелось выть.
Если бы только отец был жив, не было бы всех этих проблем. Если б отец был жив, Нолофинвэ с радостью согласился бы иметь хоть в сто раз больше проблем. Но Финвэ не было, был только Феанаро, брат, за которым Нолофинвэ поклялся следовать и с которым почти ни в чем не мог сойтись. А Феанаро не желал прислушиваться к его советам. Так что оставалось лишь наблюдать, как брат говорит и делает немыслимые вещи. Это было сущее мучение, и конца ему не предвиделось.
Но последние часы в Тирионе Нолофинвэ не собирался тратить на горькие раздумья о Феанаро. Вместо этого он обходил город, чтобы проститься со всеми близкими ему эльдар, кто оставался здесь, а заодно и с самим Тирионом.
Тяжелее всего далось прощание с матерью и Финдис. Мать казалось утомленной, бледной и очень хрупкой, гораздо более хрупкой, чем когда он видел ее в последний раз. Нолофинвэ охватило жестокое раскаяние: за всеми делами и приготовлениями он не был рядом с матерью столько, сколько ему следовало бы, оставлял ее одну с обрушившимся на нее горем. А теперь и вовсе намеревался покинуть Валинор и еще умножить ее страдания. Умножить многократно, ведь уходит не он один: Фаниэль, Арафинвэ и Иримэ тоже уйдут. А если бы он остался, то, может быть, удалось бы убедить остаться и их. Хотя бы сестер. Хотя бы Иримэ, ведь она открыто говорила, что идет только из желания поддержать его:
– Глупо надеяться просто побежать и сейчас же одолеть Моринготто в землях, которые нам неизвестны и чужды, раз мы даже здесь, дома, не могли защититься ни от лжи его, ни от силы. Но лишний мечник все равно не помешает, так что я тебе еще пригожусь.
Никакие слова не могли ее разубедить.
Нолофинвэ обнял мать, не зная, как теперь сможет просто отпустить ее и уйти. Глаза зажгло, горло сжалось так сильно, что стало не вздохнуть.
Тогда Индис, угадав состояние Нолофинвэ, шепнула ему:
– Хороший мой.
И на миг сильнее стиснула его в объятиях, почти невозможно сильно при ее теперешней слабости. А потом легонько оттолкнула от себя.
– Ну все, иди, иди.
Вот. Теперь она сделала за него самое сложное, ему осталось совсем немного. Выпрямиться. Посмотреть на мать в последний раз. Перед уходом еще взглянуть на сестру, понять, что она так и не скажет ни слова, даже не захочет встретиться с ним глазами. Сделать вид, что боли в груди вовсе нет. Уйти, наконец!
Нолофинвэ успел сделать от дома, где они оставались, ровно пять шагов, когда его догнала Финдис.
– Я так ужасно зла на тебя, – сказала она. – На всех вас. Но я буду вечно жалеть, если не сделаю этого сейчас.
С этими словами Финдис обняла его. И Нолофинвэ почувствовал, что даже ради спасения собственной жизни не мог бы сдержать слезы. Он прижался головой к ее плечу, на несколько мгновений позволяя себе спрятать лицо в ткани ее платья. Как в детстве, только тогда Финдис присаживалась перед ним, чтобы он мог сделать это, а теперь ему приходилось наклоняться к ней.
Так они и стояли, пока Нолофинвэ не смог вновь овладеть собой, потом Финдис поцеловала его в висок и ушла обратно в дом. Так что в пору было усомниться, не померещилось ли ему это все.
Нолофинвэ еще побродил по городу и, в конце концов, оказался у дома Рэнвэ – любимейшего из своих наставников и одного из самых достойных эльдар, которых он знал за всю свою жизнь. Рэнвэ, конечно, никуда не уходил. Немыслимо было даже подумать об этом.
– Эта земля – мой дом, другого у меня уже никогда не появится, – часто повторял он, когда еще не было и в помине никаких разговоров об Эндорэ.
Теперь Нолофинвэ шел к Рэнвэ с тяжелым сердцем, заранее обдумывая, что станет отвечать учителю, если тот будет отговаривать его. Правда, до сих пор Рэнвэ не предпринимал такой попытки и вообще не высказывал никакого мнения об уходе нолдор из Валинора, но и виделись они с Нолофинвэ редко, и не имели возможности толком поговорить.
Стоило Нолофинвэ открыть дверь, как его окутал знакомый аромат трав, в котором яснее прочих выделялись ноты чабреца и мяты, видимо, недавно заваренных. Именно таким отваром Рэнвэ чаще всего угощал Нолофинвэ еще в пору, когда тот только начал учиться у него.
Это было так привычно и почти до ужаса странно: целый мир успел рухнуть, а почтенный Рэнвэ все собирает травы, все заваривает их да потчует гостей. Словно бы ни мало не беспокоясь, что его жилище не заливает больше теплый свет Древ.
– Я знал, что ты все же зайдешь попрощаться со мной, – сказал тем временем Рэнвэ. – Проходи, садись.
Нолофинвэ сел на место, которое указал учитель, и тот разлил по чашкам горячий ароматный отвар. Пили в молчании. Нолофинвэ не придумал, что он сам скажет Рэнвэ, если Рэнвэ ему не скажет ничего, и теперь не знал как быть, а Рэнвэ, казалось, глубоко задумался о чем-то.
– Береги свою семью, – произнес он, наконец. – Если только можешь, если у тебя есть самый маленький шанс спасти их от боли, от смерти, а главное, от разрушения их душ, не упускай его. Ты силен, может быть, у тебя, в самом деле, достаточно сил, чтобы справиться с чем угодно. Но если ты потеряешь близких, потеряешь по-настоящему, навсегда, огонь твоей души угаснет. А там, куда ты идешь, это очень быстро может случиться, – Рэнвэ глубоко вздохнул. – И там тебе понадобится большая стойкость, потому что народ, который ты ведешь за собой, горд и уверен в своей силе, а гордые и уверенные порой познают истину с ужасной болью, и поддержки и утешения все они и каждый из них станут искать в тебе, в твоем примере.
– Печально твое напутствие, почтенный Рэнвэ, – заметил Нолофинвэ, впрочем, без всякого упрека.
– Это с другими я говорил о радости и легкости жизни, а тебя всегда учил трудному и печальному, – грустно улыбнулся Рэнвэ. – Прости, это в последний раз.
– Я благодарен за все, что узнал, – ответил Нолофинвэ.
И они коротко, но крепко обнялись на прощание.
После этого Нолофинвэ отправился домой. Там было темно и тихо, все разбрелись по каким-то своим делам. Вернее, так сперва показалось Нолофинвэ, но когда он поднялся в их с Анайрэ спальню, то увидел, что его жена сидит там одна в темноте, а походная сумка, которую она собрала уже давно, лежит, открытая, у ее ног, и вещи, прежде аккуратно уложенные, теперь в беспорядке разметаны повсюду.
– Что ты делаешь? – тихо, боясь напугать Анайрэ, спросил Нолофинвэ.
– Не знаю, – ответила она странно ровным голосом.
Он шагнул к ней, желая сесть рядом и обнять, но она встала и отошла к окну раньше, чем он успел приблизиться. Теперь на нее падал звездный свет, и в этом свете Нолофинвэ заметил вдруг, что Анайрэ выглядит почти такой же тонкой и печальной, как его мать, и сердце его сжалось.
– Я не знаю, что делаю, – повторила Анайрэ, стоя к нему спиной. – Впереди пропасть, огромная черная пропасть, и я ее вижу, а другие нет. Они идут вперед без страха и думать не желают об остановке, а я не могу сделать следующий шаг. Не могу. Как я хотела бы тоже не видеть пропасти!
Нолофинвэ подошел к жене и, наконец, обнял осторожно за плечи.
– Не получится, – шепнул он. – Потерять мудрость еще труднее, чем обрести.
– Тогда я хотела бы быть такой, как ты, чтобы видеть пропасть, но все равно идти, не колеблясь, – ответила Анайрэ.
– Но ты не такая, – сказал Нолофинвэ. – Ты всегда была более цельной, более ясной, чем я. Я почувствовал это, как только мы встретились, и сразу же тебя полюбил.
– Значит, теперь мне нужно себя сломать, – вздохнула Анайрэ. – Но что-то не выходит. Похоже, я себе не по силам.
Она взглянула на свои руки, словно в них было дело.
В памяти Нолофинвэ зазвучало эхо недавних слов Рэнвэ: "Береги свою семью от боли, от разрушения... если потеряешь их... там, куда ты идешь...".
Он не мог бы убедить остаться в Валиноре никого из своих детей. Не важно, стал бы он умолять или приказывать, они все равно не услышат его. Сестры тоже все для себя решили. Но Анайрэ...
– Останься здесь, – сказал он. – Я прошу тебя.
Сказал и сам себе не поверил. Как они разлучатся друг с другом на неизвестный, невозможно долгий срок? Но в то же время у него появилось ощущение, что он все делает правильно. Ощущение, которого Нолофинвэ, по правде говоря, давно уже не испытывал, так что теперь даже удивился.
– Без тебя?! Нет! – воскликнула Анайрэ.
– Пожалуйста, – сказал Нолофинвэ. – Я не хочу, чтобы ты шла против веления своего сердца. Останься, и жди здесь. Однажды я вернусь к тебе. Однажды мы все вернемся к тебе.
– Это немыслимо, – задумчиво произнесла Анайрэ. – Но, кажется, ты говоришь правду. А может быть, я только желаю так думать.
– Я говорю правду, – твердо ответил Нолофинвэ. – Поверь мне.
– Хорошо, – сказала Анайрэ, теснее прижимаясь к мужу. – Я верю. И я не стану просить тебя беречь наших детей и себя, потому что беречь их ты станешь и так, а беречь себя не станешь все равно.
Некоторое время они молчали, потом Анайрэ сказала:
– Как думаешь, дети...
– Они поймут, – успокоил ее Нолофинвэ. – Опечалятся, но поймут. А другие...
– А другим я сама не хочу ничего объяснять, – прервала мужа Анайрэ. – Я не иду – и довольно, пусть думают, что хотят. Ты уходишь с ними – это все, что я в силах им дать. Больше я ничего не должна.
– Еще ты даешь им коймас, – ласково напомнил Нолофинвэ. – И лошадей.
– Лошади не мои, а моего отца, – ответила Анайрэ. – Это он решил их отдать.
– И еще не начал жалеть об этом? – спросил Нолофинвэ.
– Нет, по правде говоря, он сейчас слишком рад, что из моих братьев и их детей никто не уходит, чтобы всерьез жалеть хоть о чем-нибудь.
– Он будет счастлив узнать, что ты остаешься тоже, – сказал Нолфинвэ.
– Да, – вздохнула Анайрэ и вдруг продолжала: – А знаешь, если кто-нибудь спросит, скажи, что я осталась за компанию с Эарвен. Сойдет для хроники, если что.
Нолофинвэ невольно улыбнулся.
– Так, когда я вернусь, мне искать тебя в Альквалондэ? – почти весело спросил он.
– Нет, – серьезно ответила Анайрэ. – Я буду в Тирионе. Теперь этот город станет мне сто крат дороже, чем был всегда. Я буду любить его за тебя.
С этими словами она повернулась к мужу и быстро, жадно поцеловала его.
Оставшееся время они провели вдвоем, отрешившись ото всего на свете, стараясь как можно лучше запомнить друг друга перед расставанием. Но потом все же наступило новое утро, и им пришлось столкнуться с ним лицом к лицу.
Пока Анайрэ говорила и прощалась с детьми, Нолофинвэ наблюдал, как его народ собирается покинуть город, потом вернулся опять к своей семье.
Анайрэ была совсем бледная, ее била дрожь. Она отчаянно крепко обняла Нолофинвэ и прошептала:
– Я люблю тебя. Я буду ждать тебя всегда, если потребуется. И я не пойду провожать вас до городских ворот, а то не выдержу и все же побегу следом.
– И я люблю тебя, – ответил Нолофинвэ.
Анайрэ отстранилась от него и еще раз обняла Финдекано, потом Турукано, Аракано и, наконец, Арэльдэ. Каждому из них она шептала что-то, неслышное другим, сокровенное, а после бегом скрылась в доме.
Нолофинвэ показалось, что сердце его вот-вот разорвется от боли. Что он больше не сможет сделать ни вздоха, ни шагу. И тут его окликнул Финдекано:
– Отец, можно я пойду с нашим первым отрядом?
– С нашим первым отрядом? – переспросил Нолофинвэ.
– Да, – ответил Финдекано. – Феанаро и эльдар, которые следуют за ним, уже выдвинулись из Тириона и ушли вперед. Но другие еще остаются в пределах городских стен, хотя уже готовы идти. Ты не станешь возражать, если я поведу их?
Нолофинвэ вгляделся в лицо старшего сына и увидел, что, хотя расставание с матерью и печалило Финдекано, его мысли сейчас были больше заняты предстоящим походом. Силы бурлили в крови, нетерпение подгоняло идти скорее. Потому он и вызвался вести передовой отряд.
– Хорошо, иди, – ответил Нолофинвэ.
На самом деле, ему не хотелось отпускать сына от себя, но причины возразить он не видел, так что дал разрешение.
Финдекано ушел, явно обрадованный, а Нолофинвэ почувствовал, как боль, с которой он вроде бы почти уже совладал, усилилась. Если так пойдет и дальше, он, чего доброго, не сможет выйти из города – просто упадет на дороге да и останется лежать.
Нолофинвэ поискал взглядом других своих детей. Они, к счастью, оказались неподалеку.
"Пожалуйста, будьте рядом со мной, мне это очень нужно," – попросил он мысленно.
"Хорошо, – так же по осанвэ ответил Турукано. – Я только найду Эленвэ, она вместе с Итарильдэ пошла попрощаться еще с кем-то".
После этого Турукано скрылся в толпе, а Аракано и Арэльдэ подошли поближе к отцу. Если они и были недовольны его просьбой или желали сейчас быть рядом с Финдекано, они не показали виду, но продолжали негромко переговариваться, как делали и перед этим.
Нолофинвэ знал, что они не ощущают той же боли, какую испытывает он, и, с одной стороны, был этому рад, потому что никому, и особенно своим детям, не желал бы такого, а с другой, ему было жаль, что они не понимают его. И, задумавшись об этом, он почти не заметил, как к нему подошел Арафинвэ.
Подошел, положил руку ему на плечо и одновременно мыслью коснулся разума:
"Нужно перетерпеть сейчас, а после станет легче. После обязательно должно стать легче".
Нолофинвэ со вздохом кивнул. По крайней мере, Арафинвэ разделял его скорбь. Это было хоть и слабое, но утешение. И братья остались стоять подле друг друга, пока вокруг них не собрались их дети, невестки, другие родичи и ближние. Тогда, едва ли не последними из всех уходивших нолдор, они двинулись к выходу из города.
Итарильдэ подбежала к Нолофинвэ и взяла его за руку. Это немного успокоило его и придало сил. Было похоже, будто их семья отправляется в очередное небольшое путешествие по Аману, а не покидает свой родной край на неизвестно какой долгий срок.
Но иллюзия покоя рассеялась так же быстро, как появилась, когда от идущих впереди до них долетела весть, что у врат города вестник Манвэ говорил с нолдор, убеждая их остаться, но Феанаро отвечал ему, что не станет медлить, скорбя, и что, если есть еще среди нолдор те, чьи сердца горячи и смелы, он не уйдет один. А после сами валар удивятся его делам и последуют за ним.
И нолдор с восторгом поддержали речь Феанаро.
Услышав это, Арафинвэ сказал со вздохом:
– Сердца нолдор воистину горячи, но, сдается мне, сейчас гораздо горячее их головы.
Нолофинвэ мог с этим только согласиться. Теперь он пожалел, что сам не пошел одним из первых. Хотя разум и подсказывал, что это ничего бы не дало, кроме, может быть, новой ссоры с Феанаро. А она совсем ни к чему. В любом случае, уже поздно было что-то менять.
И они пошли дальше, следом за Феанаро, на север в холодный и пустынный Араман, чтобы найти место, где берега восточных и западных земель сближаются больше всего, и перейти море. Так звучал этот план раньше, еще в Тирионе, когда говорили о том, как бы нолдор поскорее и без чужой помощи попасть из Валинора в Эндорэ.
Нолофинвэ изначально эта идея казалась весьма сомнительной. Но свои сомнения он на этот раз удержал при себе, потому что ничего другого предложить все равно никто не мог, а Нолофинвэ уже устал пререкаться с Феанаро по всякому вопросу. Кроме того, даже те нолдор, которые называли Нолофинвэ своим лордом и государем, признавали авторитет Феанаро в том, что касалось необжитых мест и малоизвестных путей Амана. Говорили, будто он исследовал их все.
И вот теперь нолдор шли туда, куда вел их Феанаро. Шли страшно медленно, потому что еще никогда эльдар не путешествовали по Валинору настолько большими группами и с таким количеством поклажи, так что дороги просто не были на это рассчитаны. А потом серьезных дорог и вовсе не стало, только узкие извилистые тропы. А холод все усиливался с каждым шагом. Но нолдор упорно продвигались вперед, пока, наконец, даже пыл Феанаро немного не поостыл, и он не понял, что пройти по Араману такому огромному воинству будет невыносимо тяжело, а перейти море и вовсе невозможно.
Тогда Феанаро резко, не трудясь объяснить хоть что-то идущим позади, изменил направление. И нолдор подумали было, что он собирается иным путем возвратиться в Тирион. Повсюду шептались:
– Вот так поход...
– Смех да и только...
– Хороши, нечего сказать...
Даже обычно сдержанный Турукано в сердцах воскликнул:
– Да над нами будут потешаться до конца Арды!
Ему вторили остальные внуки Финвэ.
Арафинвэ только пожал плечами, мол, будут и будут – заслужили, что делать. Нолофинвэ в очередной раз позавидовал умению брата стойко переносить последствия своих и – намного чаще – чужих необдуманных поступков. Сам он переживал стыд мучительно тяжело. Стоило только ему совершить что-то, по собственному же мнению, постыдное, и его словно каленым железом жгло изнутри, даже если никто не сказал ему ни слова упрека, даже если никто и не думал, что его можно в чем-то упрекнуть. С самого детства так было, и прошедшие сотни лет Древ не изменили ничего.
Так что Нолофинвэ испытал нечто вроде облегчения, когда узнал, что Феанаро не намерен возвращаться, а идет в Альквалондэ, чтобы убедить телери присоединиться к походу. Тогда можно будет всем вместе переправиться через море на кораблях. Впрочем, Нолофинвэ почти тут же пришло в голову, что телери вряд ли согласятся на такое.
Но, конечно, бесславно вернуться домой они всегда успеют, а от попытки хуже не станет. Так, по крайней мере, казалось Нолофинвэ, и он предпочел бы никогда не узнавать, насколько сильно заблуждался, однако выбора ему не представилось.
Последние отряды нолдор проходили еще довольно далеко от Альквалондэ, когда некоторых эльдар, в особенности тех, у кого были друзья и родичи, идущие впереди, настигло внезапное беспокойство, которое скоро сменилось паникой, криками страха и даже боли, кое-кто не мог удержаться на ногах и падал на землю.
Грудь и голова Нолофинвэ от боли словно разрывались на части. Фаниэль, заливаясь слезами, шептала:
– Линтавилмо... Линтавилмо...
Линтавилмо звали ее мужа, он был мастер изготовления луков и сам славный лучник. И шел он в том отряде, который вел Финдекано.
– Мне нужна лошадь, – сказала Фаниэль. – Я хочу догнать их сейчас же.
– Постой, сестра, – ответил Нолофинвэ, удерживая ее на месте. – Если там случилось что-то опасное, я не могу отпустить тебя одну. Надо организовать отряд, который двинется на подмогу. А может, будет лучше, если все мы постараемся идти быстрее.
И в это время эльдар, без того уже растерянных и напуганных, стало накрывать волнами осанвэ. Казалось, те, кто посылал эти мысли, не вполне владели собственным разумом, трудно было узнать голоса и понять, что же они так отчаянно пытаются сказать. А немногое ясное было слишком жутким, чтобы поверить.
Альквалондэ... телери... нолдор под градом стрел... крики... бой... телери... убитые... раненые...корабли... истина... отчаяние... гнев... отчаяние...лагерь к северу от города... раненые... отчаяние... смерть... кровь... смерть... отчаяние.
Кто-то рвался двигаться как можно скорее, чтобы самому выяснить, что же в точности произошло, другие, наоборот, останавливались и бестолково топтались на месте. Всюду были крики, разговоры о том, что это все-таки не может быть правдой. Нолофинвэ нашел лошадей не только для себя и Фаниэль, но и для остальных своих спутников, и теперь они продвигались вперед, стараясь попутно убедить встречных эльдар, что, в любом случае, нужно всем вместе идти дальше. Как бы ужасно все ни было, нельзя просто позволить себе беспорядочно разбредаться или застыть посреди дороги.
Их слова, вроде бы, несколько приводили в чувство сметенных нолдор, и колонна понемногу начинала перемещаться, а Нолофинвэ в то же время продолжал двигаться вдоль нее, пока не оказался во главе. Во главе того, что теперь от нее осталось, потому что часть эльдар, следовавших за Финдекано, была теперь далеко. Страшно далеко. А о тех, кто следовал за Феанаро, и о самом Феанаро он старался вообще не думать.
Зная, что скоро должны показаться стены Альквалондэ, Нолофинвэ напрягся, как натянутая струна. Но он услышал город раньше, чем увидел: крики, стоны и рыдания, казалось, шли не из уст эльдар, живших там, а от самих стен, от ворот, которые всегда стояли распахнутые настежь, а теперь были затворены и, наверное, заперты изнутри.
Во тьме чудилось, что светлые камни запачканы чем-то темным. Может, и не чудилось. Но никто не посмел бы приблизиться, чтобы узнать. Мимо Альквалондэ нолдор пронеслись так, словно за ними гнались разом все твари Врага из древних легенд, а потом, не сбавляя темпа, пошли дальше на север. Теперь никто не обращал внимания на трудность пути, теперь было уже все равно.
Они шли и шли, лагеря не было. Если бы не море, которое всегда оставалось видимым где-то справа, можно было бы уже подумать, что они заблудились и проскочили мимо. Но вот, наконец, они добрались до стоянки нолдор, которая оказалась дальше на севере, чем можно было ожидать.
Звуки здесь слышались те же, что в Альквалондэ: стоны, крики и рыдания – но они были как будто приглушены. Словно эльдар старались подавить собственные голоса, страшась лишний раз напомнить миру, что они еще существуют.
Больше всего на свете Нолофинвэ желал сейчас найти Финдекано. Не чтобы о чем-то расспрашивать или что-то говорить, а чтобы убедиться, своими глазами увидеть, что он жив. Нолофинвэ спросил о нем – ему сказали, что лорд руководил разбивкой лагеря и размещением раненых, а после, в первое, самое тяжелое, время работал с целителями, теперь же... он где-то здесь, но нет, они сами его не видели.
С Нолофинвэ заговорили об убитых и умерших от ран – ему потребовалась вся его воля, чтобы хоть внешне сохранить самообладание, внутри сделалось холодно и пусто. Он пошел в шатры, где находились раненые. Большинство из них спали с закрытыми глазами, что выглядело непривычно и пугающе, но некоторые бодрствовали, и это было еще хуже, потому что они узнавали Нолофинвэ и все наперебой силились объяснить, что они не хотели, они не знали, они думали, телери по приказу валар напали на нолдор... Они давились словами и слезами и бросали на него умоляющие взгляды, словно он, Нолофинвэ, имел какое-то право быть им судьей. А он все ждал, что кто-нибудь скажет: "Где ты был? Почему не остановил нас? Почему не спас от этого? Зачем ты пошел с нами, если ничего не можешь? Если даже собственного сына ты не уберег?". Ничего подобного никто так и не произнес.
Нолофинвэ спросил у целителей о Финдекано, и узнал, что они тоже давно его не видели и что ранен Финдекано не был. Потом Нолофинвэ спросил, не нужна ли им его помощь – он учился целительству в юности, когда был жаден до всяких знаний, – получил ответ, что сейчас они со всем справляются, хотя, к сожалению, не всем возможно помочь так, как хотелось бы.
Уже покидая целительский шатер, у самого выхода, он увидел Фаниэль, которая стояла на коленях около одного из раненых. Нолофинвэ присмотрелся к эльда и узнал своего зятя Линтавилмо. Голова его была перевязана, еще одна повязка стягивала грудь.
– Как он? – спросил Нолофинвэ.
– Целители не знают, будет ли он жить, – тихо ответила Фаниэль. – Его раны опасны, но он несколько раз приходил в себя. Должно быть, это хороший знак.
– Линтавилмо силен и вынослив, он обязательно справится, – попытался подбодрить ее Нолофинвэ.
Она кивнула, не слушая.
– Хочешь, я побуду с тобой, сестра? – спросил он.
– Не нужно, – отказалась она.
Нолофинвэ вышел наружу и стал обходить лагерь. Он не находил ни Финдекано, ни дела, которое срочно требовало бы его внимания. Единственным, в чем действительно нуждались эти эльдар, было утешение, но ему утешить их было нечем. Он не мог изменить прошлое и не знал, что сказать тем, кто сделался соучастником чудовищного преступления, думая, будто защищает родичей от вероломного нападения телери.
Наконец, Нолофинвэ вышел из лагеря и пошел по берегу. Море сильно волновалось, но он уже слышал, что перед этим был ужасный шторм и многие корабли сразу пошли ко дну, и нолдор, которые были на них, погибли. Не только последователи Дома Феанаро, но и спутники Финдекано, потому что это случилось до того, как они смогли, хоть и с трудом, высадиться здесь.
Сейчас корабли, потрепанные и какие-то несчастные на вид, маячили недалеко в море. Те, кто управлял ими, явно старались держаться так близко к суше, как только возможно, чтобы при этом не сесть на мель. Наверное, Нолофинвэ хватило бы сил добраться до них вплавь, но ему совсем не хотелось этого делать. Хорошо, что их с Феанаро разделило расстояние, иначе неизвестно, какая еще беда могла бы произойти. Он больше не чувствовал, что может ручаться не только за Феанаро или еще кого-то, но и за самого себя.
Нолофинвэ шел, не думая, куда направляется, положившись только на собственное чутье, и оно не подвело. Обогнув очередную скалу, он увидел, наконец, того, кого желал найти. Финдекано сидел на камнях тихо и совершенно неподвижно, словно и сам был высечен из камня. Лицо его и глаза были сухи, волосы растрепаны, у ног валялись золотистые ленты, которые явно были вырваны из прически без всякой заботы о сохранности самих волос, а потом отброшены прочь.
Нолофинвэ приблизился к сыну, но тот ничем не показал, что заметил его, а скорее, потерянный в тягостных мыслях, действительно не заметил. Раздумывая, как вывести Финдекано из этого состояния, Нолофинвэ подобрал и разгладил ленты, потом свернул их и убрал в свою поясную сумку. После этого он присел перед Финдекано, взял его руки в свои и негоромко позвал:
– Финьо.
Взгляд Финдекано приобрел вроде бы осмысленное выражение, но в то же мгновение он резко отпрянул от Нолофинвэ и вскочил на ноги.
– Тише, Финьо, это я, я, – успокаивающе сказал Нолофинвэ, подумав, что Финдекано не узнает его.
– Я вижу, отец, – ответил Финдекано. – Просто ты ведь испачкаешься, понимаешь? – это он произнес таким тоном, как будто объяснял ребенку что-то очень простое.
Нолофинвэ посмотрел на сына: одежда его чиста, лицо и руки тоже, ясно было, что он говорит о грязи иного рода.
– Ничего не испачкаюсь, – возразил Нолофинвэ, решительно шагнул к Финдекано и обнял его.
Он был готов к тому, что сын станет сопротивляться, и, чтобы не разомкнуть объятий, потребуется усилие. Но Финдекано замер, снова больше похожий на статую, чем на живого эльда.
– Ты не знаешь, что там было, отец, и я никогда не смогу тебе рассказать, – произнес он. – Но это ничем не смоется, никогда, чтобы я ни делал теперь. Ничего уже не исправить, ничто больше не имеет значения.
Нолофинвэ понял, что сейчас должен найти очень хороший ответ, потому что иначе он потеряет сына, потеряет все.
– Погибших в этой схватке нельзя вернуть, – признал Нолофинвэ. – По крайней мере, это не в наших силах и не в нашей власти. Но еще остаются наши жизни и выбор, как распорядиться ими. В Альквалондэ нолдор ступили на темную дорогу...
– Скажи лучше, шагнули прямо в пропасть, – с горечью поправил Финдекано.
Пропасть. То же говорила и Анайрэ в Тирионе. Вот только пропасть оказалась и ближе, и глубже, чем они тогда могли предположить.
– Хорошо, пусть будет пропасть, – согласился он. – Все равно нам решать, собираемся ли мы безропотно падать до самого дна или сделать все, чтобы избежать этого.
– Но если избежать невозможно, – начал Финдекано.
–... то мы хотя бы будем знать, что честно пытались, – заключил Нолофинвэ.
Наверное, это был не самый блестящий довод, но иного в голову не приходило.
– Мы должны приложить все силы, – продолжал Нолофинвэ, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее. – И не терять надежду, потому что без нее и в самом деле все бессмысленно. Пожалуйста, пообещай мне, что не станешь отчаиваться, – попросил он.
– Отец, сейчас, пока мы одни, я могу пообещать тебе, что угодно, – ответил Финдекано. – Но что я стану делать со своим обещанием, когда мы вернемся в лагерь, и я увижу дядю Арафинвэ и кузенов? Что я могу сказать тете Фаниэль или Линтавилмо, если даже он не умер, пока нас нет? Что я могу сказать вообще кому-нибудь из тех, кто потерял близких в этой схватке, или кто сам остался цел, но стал убийцей и должен теперь жить с этим вечно? Я вызвался вести их и вот к чему привел.
– Ни в нашей семье, ни среди народа никто не винит в случившемся тебя, – сказал Нолофинвэ.
Хотя бы это он мог утверждать, потому что за время поисков успел увидеть, кажется, всех и выслушать все возможные речи.
– Напрасно, – сказал Финдекано.
– Если б они и думали по-другому, облегчения это все равно никому бы не принесло, – сказал Нолофинвэ. – Чтобы теперь помочь хоть кому-то, ты сам должен быть сильным. А чтобы быть сильным, ты не должен позволить отчаянию тебя поглотить. Прошу, Финьо.
– Хорошо, я постараюсь, отец, – сказал Финдекано.
Получить от него что-то более близкое к обещанию явно не стоило надеяться, и Нолофинвэ кивнул, принимая такой ответ. А потом отец и сын медленно побрели обратно к лагерю.
Нолофинвэ оказался совершенно прав: никто не обвинял Финдекано. Но сам Финдекано относился ко всем настороженно, словно каждое мгновение ждал упреков или чего-то еще похуже. Это касалось даже его родных братьев и сестры. Они в ответ старались быть с ним побережнее, но их усилия как будто только усугубляли его состояние.
– Относитесь к нему, как обычно, – говорил им Нолофинвэ.
Но у них не выходило.
– Отец, когда ты говоришь "как обычно", у меня становится пусто в голове, – наконец сказал Аракано. – Я не могу вспомнить, что это должно значить.
Нолофинвэ и сам чувствовал, что вся прежняя жизнь непостижимо отдалилась. Трудно было хоть ненадолго мысленно обратиться к ней. Но жизнь нынешняя постепенно становилась привычнее и оттого терпимее. Первые ужас и горе чуть притупились. Потери были оплаканы, большинство раненых встало на ноги.
Лишь немногие несчастные еще балансировали на грани жизни и смерти, и среди них был Линтавилмо.
– Я так не хочу оставлять тебя, – говорил он Фаниэль. – Но я меткий стрелок, слишком меткий. Никогда мои стрелы не знали промаха. И ныне колчан мой пуст. Я выпустил столько стрел, сколько звезд на небе. Сколько звезд на небе?
После этого Линтавилмо обыкновенно начинал мучительно бредить, и Фаниэль оставалось только кусать губы, чтобы не закричать от собственного бессилия и страха за мужа. Линтавилмо угасал. Тяжелые раны и вина равно подтачивали его силы, и с чем-то одним он еще мог бы справиться, но преодолеть то и другое разом уже не хватало сил.
Нолофинвэ глубоко горевал о судьбе Линтавилмо. Они не были близкими друзьями до того, как Фаниэль вышла за Линтавилмо замуж, но легко сошлись после. Линтавилмо был добр, смел и благороден, гораздо более многих. Тем ужаснее было осознавать, что поход в Эндорэ и сама жизнь кончаются для него именно так.
Но помочь Линтавилмо сверх того, что уже сделали целители, оказалось невозможно. Оставалось только ждать неизбежного. Или надеяться на чудо. Но в чудо теперь совсем не верилось. И его не произошло. Линтавилмо умер. Фаниэль своей рукой закрыла навечно его глаза и, плача, поцеловала в последний раз. После этого тело Линтавилмо опустили в здешнюю холодную неприютную землю.
Фаниэль целые дни просиживала у могилы мужа, не обращая внимания ни на что вокруг. Нолофинвэ очень тревожился о ней. Линтавилмо и Фаниэль поженились немногим больше трех десятков лет Древ назад, и до сих пор у них не было детей. Не было никого, кто мог бы хоть отчасти смягчить для Фаниэль боль утраты. С родными и, насколько знал Нолофинвэ, с другими эльдар, она не говорила.
Тем временем оставшиеся раненые пошли, наконец, на поправку, и шатры целителей опустели. Можно было двигаться дальше.
Нолофинвэ опасался, что те, чьи близкие теперь похоронены в этой земле, болезненно воспримут предстоящий уход. Но они безропотно подчинились. Фаниэль, которой он сам сказал об этом, только кивнула, по-прежнему храня молчание.
В условленный срок лагерь был свернут, и нолдор снова отправились в путь. Одни шли по берегу, другие вдоль береговой линии на судах. Причем нолдор с кораблей теперь, когда им нужно было не просто дрейфовать, а продвигаться вперед, стали больше тяготиться морем. И каждый раз, когда нолдор, которых вел Нолофинвэ, делали привал, на сушу сходили большие группы эльдар и разводили свои костры.
Понемногу связь между двумя частями народа нолдор снова налаживались, и было решено даже переправить животных и тяжелую, но не нужную прямо сейчас поклажу с берега на корабли, чтобы идти было легче и быстрее.
Ни Нолофинвэ, ни Феанаро не возражали против этого, хотя оба по-прежнему избегали встречаться и говорить друг с другом, даже если сам Феанаро появлялся на суше, что бывало редко.
Все же иногда это случалось, и как раз во время одной из таких стоянок явился вестник валар. Он стоял на скале суровый и величественный, и голос его разносился далеко, так что все могли слышать каждое слово. Голос был не гневный, но беспощадно спокойный. Сам Мандос явился им в грозном обличье Судии!
Нолдор замерли, внимая его речи. Вся она была темна и пугающа, а завершилась поистине страшно:
– Слезы бессчетные прольете вы; и валар оградят от вас Валинор, и исторгнут вас, дабы даже эхо ваших рыданий не перешло гор. Гнев валар лежит на доме Феанаро, и он ляжет на всякого, кто последует за ним, и настигнет их, на западе ли, на востоке ли. Клятва станет вести их – и предавать, и извратит самое сокровище, добыть которое они поклялись. Все начатое ими в добре завершится лихом; и произойдет то от предательства брата братом и от боязни предательства. Изгоями станут они навек. Несправедливо пролили вы кровь своих братьев и запятнали землю Амана. За кровь вы заплатите кровью и будете жить вне Амана под завесой Смерти. Ибо, хотя промыслом Эру вам не суждено умирать в Эа, и никакой болезни не одолеть вас, вы можете быть сражены и сражены будете – оружием, муками и скорбью; и ваши бесприютные души придут тогда в Мандос. Долго вам жить там, и тосковать по телам, и не найти сочувствия, хотя бы все, кого вы погубили, просили за вас. Те же, кто останется в Эндорэ и не придет к Мандосу, устанут от мира, как от тяжкого бремени, истомятся и станут тенями печали для юного народа, что придет позже. Таково Слово валар.
Окончив говорить, вестник недолго еще оставался видимым, а после исчез так же внезапно, как явился.
С трудом обретенное хрупкое спокойствие нолдор было разрушено. Гнев валар ужасал их, и многие открыто оплакивали свою судьбу. Но вернуться и просить прощения, как велел им сделать вестник, тоже было страшно. Некоторых это пугало настолько, что они и говорить об этом были не в силах.
Даже Финдекано на семейном совете с видимым трудом признал:
– Я не могу, отец. Я просто не могу. И ни один из тех, кто... – он запнулся. – ... был со мной в Альквалондэ, не сможет сейчас вернуться. Как бы это ни было правильно. Мы останемся и пойдем дальше, каким бы ни был конец пути.
– А я не думаю, что это было бы правильно, – сказал Турукано. – Мы покинули Аман, чтобы преследовать и покарать Врага, но до сих пор ничуть не приблизились к цели. Так что пользы возвращаться сейчас? Нужно идти и исполнить задуманное. Каким бы ни был конец пути.
При последних словах Турукано кивнул старшему брату.
– Я тоже считаю, что нужно идти до конца, – поддержал их обоих Аракано.
– И я, – сказала Арэльдэ.
Дети Арафинвэ также высказались за продолжение пути. Лицо самого Арафинвэ, пока он слушал их речи, все больше бледнело, однако он не пытался прервать их, признавая за ними право на собственное решение. Но после сказал:
– Я возвращаюсь.
Возможно, он желал добавить и еще что-то, но именно в этот момент до них дошли вести об ответе, который Феанаро, оказывается, дал вестнику валар.
"Мы поклялись, и не шутя. Клятву эту мы сдержим. Нас пугали многими лихами, и предательством – в первую голову; об одном лишь сказано не было; что нас погубит испуг, трусость или боязнь трусости. Потому говорю я, что мы пойдем вперед, и предрекаю: дела, свершенные нами, будут воспеты в песнях – и не забыты до последних дней Арды."
– Феанаро ничуть не изменился, – сказал Арафинвэ. – Пролитая кровь ничего для него не значит.
Гнев и презрение непривычно исказили черты лица Арафинвэ, и, глядя на это, Нолофинвэ в очередной раз остро ощутил непоправимость произошедшего. Арафинвэ всегда был мягок и снисходителен по отношению к Феанаро, да и по отношению к кому угодно еще тоже. Но, верно, не теперь.
– Я возвращаюсь, – повторил Арафинвэ. – Нужно будет объявить об этом всем. Может, найдутся еще такие, кто захочет пойти со мной.
Его сыновья и дочь, слыша эти слова, потупились, но на них он смотрел без гнева, с одной лишь печалью.
– Хорошо, – сказал, подводя итог, Нолофинвэ. – Ты вернешься и уведешь с собой всех, кто пожелает уйти. Я останусь со всеми, кто захочет остаться.
Эти слова потребовали от него куда больше сил, чем можно было ожидать, но, по крайней мере, он увидел, как просветлели лица его детей. Похоже, они совсем не были уверены в том, какое решение примет он. А вот Арафинвэ не казался удивленным.
– Так и будет, – сказал он со вздохом.
И положил руку на плечо Нолофинвэ. Как сделал это перед выходом из Тириона, как делал много раз раньше. Как скоро уже не сможет делать, потому что не будет рядом.
У Нолофинвэ перехватило дыхание, и он вряд ли справился бы с собой, если бы в этот момент Иримэ не сказала громко:
– Я остаюсь. Извини, Арфьо, но я не для того столько времени тащила свой меч сюда, чтобы теперь еще тащить его обратно.
Улыбнулись все, даже Арафинвэ, только Фаниэль осталась безучастной. Она была по-прежнему молчалива, и никто не настаивал, чтобы она высказала свое мнение. Ее возвращение казалось само собой разумеющимся.
Тем сильнее все удивились позже, когда решившиеся возвращаться в Валинор уже уходили, а Фаниэль подошла к Арафинвэ и обняла его со словами: "На прощанье!".
– Ты разве не уходишь тоже? – не вполне доверяя тому, что видит, спросил Нолофинвэ.
– Нет, – ответила Фаниэль.
– Но почему? – поразился он. – Я ведь знаю, что Линтавилмо хотел отправиться в Эндорэ куда больше, чем ты, а теперь... Не лучше ли тебе будет дожидаться его возвращения дома?
– Ждать придется долго, – ответила Фаниэль. – Я чувствую, что увижу Линтавилмо скорее, если сейчас останусь с тобой.
Когда до Нолофинвэ дошел смысл ее слов, он почувствовал, как у него кровь стынет в жилах, но не нашелся, что возразить. Так они вместе и смотрели вслед Арафинвэ и нолдор, которые шли за ним, пока те не скрылись из виду.
А потом Нолофинвэ подал сигнал сворачивать лагерь. Им тоже пора было отправляться своей дорогой.
Продолжение следует...
Часть первая здесь, Часть вторая здесь, Часть третья здесь, Часть четвертая (продолжение) здесь, Часть пятая здесь.
Название: Пропасть
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Феанаро, Анайрэ, Индис, Арафинвэ, Финдис, Фаниэль, Иримэ, Финдекано, Турукано, Аракано, Арэльдэ, Намо, новые персонажи, упоминаются Финдарато, Артаресто, Ангарато, Айканаро, Артанис, Эленвэ, Итарильдэ, Манвэ, Ингвэ, телери.
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 6598 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, 1496 год. Нолдор покидают Тирион. Могучая воля Феанаро ведет их к мести, победе над Врагом и свободе. Или к роковым ошибкам, отчаянию и погибели. Как бы то ни было, Нолофинвэ не может оставить свой народ на этом пути. Он пойдет с ними, а значит, ему придется оставить позади многое и многих. Возможно, больше, чем он думал по началу. Возможно, больше, чем он способен вынести.
Примечание: 1. Текст Рока нолдор и ответ Феанаро – прямая цитата из "Сильмариллиона" в переводе Н. Эстель. 2. Коймас – "жизненный хлеб" – квенийское название лембаса. 3. Анайрэ – ученица Йаванны, это уже упоминалось раньше в цикле (часть вторая, фик "Одинокий принц"), повторяю на всякий случай. 4. О том, кто такой Рэнвэ и почему он говорит то, что говорит, можно прочитать в фике "Взвешенное решение" (третий фик первой части цикла).
читать дальшеНолдор должны покинуть Тирион завтра. Феанаро не потерпит больше отсрочки, да у Нолофинвэ и не осталось сил, чтобы выговорить, вытребовать еще хоть сколько-нибудь времени. С тех самых пор, как было принято решение отправляться в Эндорэ, ему приходилось бороться за каждый день, который можно было потратить на такие необходимые, жизненно важные приготовления.
Но, по крайней мере, усилия его не были напрасны: теперь нолдор уйдут более подготовленными, чем могли бы, и смерть от голода раньше смерти в бою им, наверное, не грозит. При этой мысли Нолофинвэ невольно улыбнуться. Аромат недавно испеченного коймаса до сих пор витал над Тирионом, делая город более родным и живым, чем он казался во тьме. А Нолофинвэ этот запах к тому же напоминал о жене, ведь именно под руководством Анайрэ женщины выпекали запас дорожного хлеба для предстоящего похода.
Коймаса было заготовлено столько, что хватит, пожалуй, на полтора года Древ, а то и дольше, и нолдор шептались между собой, что это уже слишком, но высказать подобное в лицо Анайрэ никто не решался. А на досужие разговоры она не обращала внимания. Только, когда они оставались вдвоем, признавалась Нолофинвэ:
– Я боюсь, что и этого количества может оказаться недостаточно.
Тревожные предчувствия не оставляли Анайрэ даже в краткие часы отдыха, во сне она все бормотала что-то о муке и хлебе. А наяву продолжала с невиданным упорством искать пути пополнения запасов. И помощь в этом деле пришла с неожиданной стороны: когда вся подходящая для коймаса мука, что была накоплена нолдор, оказалась израсходована, в Тирионе появились возы с зерном, собранные народом Ингвэ. Тысяча возов зерна и тысяча тысяч просьб одуматься и остаться.
Когда Анайрэ рассказывала об этом мужу, слезы наворачивались ей на глаза, но по-настоящему плакала она, говоря о телери. Пшеницу на дорожные хлебы они обычно брали у нолдор, взамен давая те припасы, которые добывали в море, но с тех пор как нолдор начали готовиться к походу, телери стали привозить рыбу и прочее просто так, уверяя, что зерно и мука сейчас нужнее самим нолдор.
Даже Анайрэ, хотя и была ужасно обеспокоена, не хотела сперва соглашаться на это, но мореходы не пожелали слушать возражений.
– Так решили мы все, – говорили они. – И так будет. Мы обойдемся рыбой. А вы пеките хлеб для дальней дороги. Но лучше бы вам передумать и не уходить. Лучше бы передумать.
Однако большая часть нолдор ничего не желала слушать, советы и просьбы старых друзей пропадали зря, и потому Анайрэ плакала особенного горько. Все же, как она ни печалилась, подготовка к походу продолжала идти своим чередом. Пока, наконец, два дня назад, Анайрэ не сказала Нолофинвэ:
– До следующего урожая во всем Валиноре не испекут больше ни одной лепешки коймаса.
Голос ее звучал скорее обреченно, чем спокойно.
– Ты сделала все, что могла, – попытался подбодрить ее Нолофинвэ.
– Я знаю, – ответила Анайрэ тем же тоном, что раньше.
Впрочем, Нолофинвэ сам понимал, какое это слабое утешение. Он тоже делал все, что мог, но легче от этого не становилось.
Нолдор Тириона по привычке или по какой-то другой причине со всеми проблемами и вопросами шли к нему, и Нолофинвэ по привычке все это решал, а потом выслушивал от Феанаро упреки, что будто бы плетет интриги у него за спиной. Если же он пробовал направить часть приходящих эльдар к самому Феанаро, то тут же получал обвинение, будто нарочно отвлекает по пустякам. Нолдор называли Нолофинвэ государем, и обижались, если он возражал, Феанаро приходил в ярость, если он не возражал. Нолофинвэ то возражал, то не возражал, и сам уже путался в том, что когда он говорит и почему.
От тоски по отцу хотелось выть.
Если бы только отец был жив, не было бы всех этих проблем. Если б отец был жив, Нолофинвэ с радостью согласился бы иметь хоть в сто раз больше проблем. Но Финвэ не было, был только Феанаро, брат, за которым Нолофинвэ поклялся следовать и с которым почти ни в чем не мог сойтись. А Феанаро не желал прислушиваться к его советам. Так что оставалось лишь наблюдать, как брат говорит и делает немыслимые вещи. Это было сущее мучение, и конца ему не предвиделось.
Но последние часы в Тирионе Нолофинвэ не собирался тратить на горькие раздумья о Феанаро. Вместо этого он обходил город, чтобы проститься со всеми близкими ему эльдар, кто оставался здесь, а заодно и с самим Тирионом.
Тяжелее всего далось прощание с матерью и Финдис. Мать казалось утомленной, бледной и очень хрупкой, гораздо более хрупкой, чем когда он видел ее в последний раз. Нолофинвэ охватило жестокое раскаяние: за всеми делами и приготовлениями он не был рядом с матерью столько, сколько ему следовало бы, оставлял ее одну с обрушившимся на нее горем. А теперь и вовсе намеревался покинуть Валинор и еще умножить ее страдания. Умножить многократно, ведь уходит не он один: Фаниэль, Арафинвэ и Иримэ тоже уйдут. А если бы он остался, то, может быть, удалось бы убедить остаться и их. Хотя бы сестер. Хотя бы Иримэ, ведь она открыто говорила, что идет только из желания поддержать его:
– Глупо надеяться просто побежать и сейчас же одолеть Моринготто в землях, которые нам неизвестны и чужды, раз мы даже здесь, дома, не могли защититься ни от лжи его, ни от силы. Но лишний мечник все равно не помешает, так что я тебе еще пригожусь.
Никакие слова не могли ее разубедить.
Нолофинвэ обнял мать, не зная, как теперь сможет просто отпустить ее и уйти. Глаза зажгло, горло сжалось так сильно, что стало не вздохнуть.
Тогда Индис, угадав состояние Нолофинвэ, шепнула ему:
– Хороший мой.
И на миг сильнее стиснула его в объятиях, почти невозможно сильно при ее теперешней слабости. А потом легонько оттолкнула от себя.
– Ну все, иди, иди.
Вот. Теперь она сделала за него самое сложное, ему осталось совсем немного. Выпрямиться. Посмотреть на мать в последний раз. Перед уходом еще взглянуть на сестру, понять, что она так и не скажет ни слова, даже не захочет встретиться с ним глазами. Сделать вид, что боли в груди вовсе нет. Уйти, наконец!
Нолофинвэ успел сделать от дома, где они оставались, ровно пять шагов, когда его догнала Финдис.
– Я так ужасно зла на тебя, – сказала она. – На всех вас. Но я буду вечно жалеть, если не сделаю этого сейчас.
С этими словами Финдис обняла его. И Нолофинвэ почувствовал, что даже ради спасения собственной жизни не мог бы сдержать слезы. Он прижался головой к ее плечу, на несколько мгновений позволяя себе спрятать лицо в ткани ее платья. Как в детстве, только тогда Финдис присаживалась перед ним, чтобы он мог сделать это, а теперь ему приходилось наклоняться к ней.
Так они и стояли, пока Нолофинвэ не смог вновь овладеть собой, потом Финдис поцеловала его в висок и ушла обратно в дом. Так что в пору было усомниться, не померещилось ли ему это все.
Нолофинвэ еще побродил по городу и, в конце концов, оказался у дома Рэнвэ – любимейшего из своих наставников и одного из самых достойных эльдар, которых он знал за всю свою жизнь. Рэнвэ, конечно, никуда не уходил. Немыслимо было даже подумать об этом.
– Эта земля – мой дом, другого у меня уже никогда не появится, – часто повторял он, когда еще не было и в помине никаких разговоров об Эндорэ.
Теперь Нолофинвэ шел к Рэнвэ с тяжелым сердцем, заранее обдумывая, что станет отвечать учителю, если тот будет отговаривать его. Правда, до сих пор Рэнвэ не предпринимал такой попытки и вообще не высказывал никакого мнения об уходе нолдор из Валинора, но и виделись они с Нолофинвэ редко, и не имели возможности толком поговорить.
Стоило Нолофинвэ открыть дверь, как его окутал знакомый аромат трав, в котором яснее прочих выделялись ноты чабреца и мяты, видимо, недавно заваренных. Именно таким отваром Рэнвэ чаще всего угощал Нолофинвэ еще в пору, когда тот только начал учиться у него.
Это было так привычно и почти до ужаса странно: целый мир успел рухнуть, а почтенный Рэнвэ все собирает травы, все заваривает их да потчует гостей. Словно бы ни мало не беспокоясь, что его жилище не заливает больше теплый свет Древ.
– Я знал, что ты все же зайдешь попрощаться со мной, – сказал тем временем Рэнвэ. – Проходи, садись.
Нолофинвэ сел на место, которое указал учитель, и тот разлил по чашкам горячий ароматный отвар. Пили в молчании. Нолофинвэ не придумал, что он сам скажет Рэнвэ, если Рэнвэ ему не скажет ничего, и теперь не знал как быть, а Рэнвэ, казалось, глубоко задумался о чем-то.
– Береги свою семью, – произнес он, наконец. – Если только можешь, если у тебя есть самый маленький шанс спасти их от боли, от смерти, а главное, от разрушения их душ, не упускай его. Ты силен, может быть, у тебя, в самом деле, достаточно сил, чтобы справиться с чем угодно. Но если ты потеряешь близких, потеряешь по-настоящему, навсегда, огонь твоей души угаснет. А там, куда ты идешь, это очень быстро может случиться, – Рэнвэ глубоко вздохнул. – И там тебе понадобится большая стойкость, потому что народ, который ты ведешь за собой, горд и уверен в своей силе, а гордые и уверенные порой познают истину с ужасной болью, и поддержки и утешения все они и каждый из них станут искать в тебе, в твоем примере.
– Печально твое напутствие, почтенный Рэнвэ, – заметил Нолофинвэ, впрочем, без всякого упрека.
– Это с другими я говорил о радости и легкости жизни, а тебя всегда учил трудному и печальному, – грустно улыбнулся Рэнвэ. – Прости, это в последний раз.
– Я благодарен за все, что узнал, – ответил Нолофинвэ.
И они коротко, но крепко обнялись на прощание.
После этого Нолофинвэ отправился домой. Там было темно и тихо, все разбрелись по каким-то своим делам. Вернее, так сперва показалось Нолофинвэ, но когда он поднялся в их с Анайрэ спальню, то увидел, что его жена сидит там одна в темноте, а походная сумка, которую она собрала уже давно, лежит, открытая, у ее ног, и вещи, прежде аккуратно уложенные, теперь в беспорядке разметаны повсюду.
– Что ты делаешь? – тихо, боясь напугать Анайрэ, спросил Нолофинвэ.
– Не знаю, – ответила она странно ровным голосом.
Он шагнул к ней, желая сесть рядом и обнять, но она встала и отошла к окну раньше, чем он успел приблизиться. Теперь на нее падал звездный свет, и в этом свете Нолофинвэ заметил вдруг, что Анайрэ выглядит почти такой же тонкой и печальной, как его мать, и сердце его сжалось.
– Я не знаю, что делаю, – повторила Анайрэ, стоя к нему спиной. – Впереди пропасть, огромная черная пропасть, и я ее вижу, а другие нет. Они идут вперед без страха и думать не желают об остановке, а я не могу сделать следующий шаг. Не могу. Как я хотела бы тоже не видеть пропасти!
Нолофинвэ подошел к жене и, наконец, обнял осторожно за плечи.
– Не получится, – шепнул он. – Потерять мудрость еще труднее, чем обрести.
– Тогда я хотела бы быть такой, как ты, чтобы видеть пропасть, но все равно идти, не колеблясь, – ответила Анайрэ.
– Но ты не такая, – сказал Нолофинвэ. – Ты всегда была более цельной, более ясной, чем я. Я почувствовал это, как только мы встретились, и сразу же тебя полюбил.
– Значит, теперь мне нужно себя сломать, – вздохнула Анайрэ. – Но что-то не выходит. Похоже, я себе не по силам.
Она взглянула на свои руки, словно в них было дело.
В памяти Нолофинвэ зазвучало эхо недавних слов Рэнвэ: "Береги свою семью от боли, от разрушения... если потеряешь их... там, куда ты идешь...".
Он не мог бы убедить остаться в Валиноре никого из своих детей. Не важно, стал бы он умолять или приказывать, они все равно не услышат его. Сестры тоже все для себя решили. Но Анайрэ...
– Останься здесь, – сказал он. – Я прошу тебя.
Сказал и сам себе не поверил. Как они разлучатся друг с другом на неизвестный, невозможно долгий срок? Но в то же время у него появилось ощущение, что он все делает правильно. Ощущение, которого Нолофинвэ, по правде говоря, давно уже не испытывал, так что теперь даже удивился.
– Без тебя?! Нет! – воскликнула Анайрэ.
– Пожалуйста, – сказал Нолофинвэ. – Я не хочу, чтобы ты шла против веления своего сердца. Останься, и жди здесь. Однажды я вернусь к тебе. Однажды мы все вернемся к тебе.
– Это немыслимо, – задумчиво произнесла Анайрэ. – Но, кажется, ты говоришь правду. А может быть, я только желаю так думать.
– Я говорю правду, – твердо ответил Нолофинвэ. – Поверь мне.
– Хорошо, – сказала Анайрэ, теснее прижимаясь к мужу. – Я верю. И я не стану просить тебя беречь наших детей и себя, потому что беречь их ты станешь и так, а беречь себя не станешь все равно.
Некоторое время они молчали, потом Анайрэ сказала:
– Как думаешь, дети...
– Они поймут, – успокоил ее Нолофинвэ. – Опечалятся, но поймут. А другие...
– А другим я сама не хочу ничего объяснять, – прервала мужа Анайрэ. – Я не иду – и довольно, пусть думают, что хотят. Ты уходишь с ними – это все, что я в силах им дать. Больше я ничего не должна.
– Еще ты даешь им коймас, – ласково напомнил Нолофинвэ. – И лошадей.
– Лошади не мои, а моего отца, – ответила Анайрэ. – Это он решил их отдать.
– И еще не начал жалеть об этом? – спросил Нолофинвэ.
– Нет, по правде говоря, он сейчас слишком рад, что из моих братьев и их детей никто не уходит, чтобы всерьез жалеть хоть о чем-нибудь.
– Он будет счастлив узнать, что ты остаешься тоже, – сказал Нолфинвэ.
– Да, – вздохнула Анайрэ и вдруг продолжала: – А знаешь, если кто-нибудь спросит, скажи, что я осталась за компанию с Эарвен. Сойдет для хроники, если что.
Нолофинвэ невольно улыбнулся.
– Так, когда я вернусь, мне искать тебя в Альквалондэ? – почти весело спросил он.
– Нет, – серьезно ответила Анайрэ. – Я буду в Тирионе. Теперь этот город станет мне сто крат дороже, чем был всегда. Я буду любить его за тебя.
С этими словами она повернулась к мужу и быстро, жадно поцеловала его.
Оставшееся время они провели вдвоем, отрешившись ото всего на свете, стараясь как можно лучше запомнить друг друга перед расставанием. Но потом все же наступило новое утро, и им пришлось столкнуться с ним лицом к лицу.
Пока Анайрэ говорила и прощалась с детьми, Нолофинвэ наблюдал, как его народ собирается покинуть город, потом вернулся опять к своей семье.
Анайрэ была совсем бледная, ее била дрожь. Она отчаянно крепко обняла Нолофинвэ и прошептала:
– Я люблю тебя. Я буду ждать тебя всегда, если потребуется. И я не пойду провожать вас до городских ворот, а то не выдержу и все же побегу следом.
– И я люблю тебя, – ответил Нолофинвэ.
Анайрэ отстранилась от него и еще раз обняла Финдекано, потом Турукано, Аракано и, наконец, Арэльдэ. Каждому из них она шептала что-то, неслышное другим, сокровенное, а после бегом скрылась в доме.
Нолофинвэ показалось, что сердце его вот-вот разорвется от боли. Что он больше не сможет сделать ни вздоха, ни шагу. И тут его окликнул Финдекано:
– Отец, можно я пойду с нашим первым отрядом?
– С нашим первым отрядом? – переспросил Нолофинвэ.
– Да, – ответил Финдекано. – Феанаро и эльдар, которые следуют за ним, уже выдвинулись из Тириона и ушли вперед. Но другие еще остаются в пределах городских стен, хотя уже готовы идти. Ты не станешь возражать, если я поведу их?
Нолофинвэ вгляделся в лицо старшего сына и увидел, что, хотя расставание с матерью и печалило Финдекано, его мысли сейчас были больше заняты предстоящим походом. Силы бурлили в крови, нетерпение подгоняло идти скорее. Потому он и вызвался вести передовой отряд.
– Хорошо, иди, – ответил Нолофинвэ.
На самом деле, ему не хотелось отпускать сына от себя, но причины возразить он не видел, так что дал разрешение.
Финдекано ушел, явно обрадованный, а Нолофинвэ почувствовал, как боль, с которой он вроде бы почти уже совладал, усилилась. Если так пойдет и дальше, он, чего доброго, не сможет выйти из города – просто упадет на дороге да и останется лежать.
Нолофинвэ поискал взглядом других своих детей. Они, к счастью, оказались неподалеку.
"Пожалуйста, будьте рядом со мной, мне это очень нужно," – попросил он мысленно.
"Хорошо, – так же по осанвэ ответил Турукано. – Я только найду Эленвэ, она вместе с Итарильдэ пошла попрощаться еще с кем-то".
После этого Турукано скрылся в толпе, а Аракано и Арэльдэ подошли поближе к отцу. Если они и были недовольны его просьбой или желали сейчас быть рядом с Финдекано, они не показали виду, но продолжали негромко переговариваться, как делали и перед этим.
Нолофинвэ знал, что они не ощущают той же боли, какую испытывает он, и, с одной стороны, был этому рад, потому что никому, и особенно своим детям, не желал бы такого, а с другой, ему было жаль, что они не понимают его. И, задумавшись об этом, он почти не заметил, как к нему подошел Арафинвэ.
Подошел, положил руку ему на плечо и одновременно мыслью коснулся разума:
"Нужно перетерпеть сейчас, а после станет легче. После обязательно должно стать легче".
Нолофинвэ со вздохом кивнул. По крайней мере, Арафинвэ разделял его скорбь. Это было хоть и слабое, но утешение. И братья остались стоять подле друг друга, пока вокруг них не собрались их дети, невестки, другие родичи и ближние. Тогда, едва ли не последними из всех уходивших нолдор, они двинулись к выходу из города.
Итарильдэ подбежала к Нолофинвэ и взяла его за руку. Это немного успокоило его и придало сил. Было похоже, будто их семья отправляется в очередное небольшое путешествие по Аману, а не покидает свой родной край на неизвестно какой долгий срок.
Но иллюзия покоя рассеялась так же быстро, как появилась, когда от идущих впереди до них долетела весть, что у врат города вестник Манвэ говорил с нолдор, убеждая их остаться, но Феанаро отвечал ему, что не станет медлить, скорбя, и что, если есть еще среди нолдор те, чьи сердца горячи и смелы, он не уйдет один. А после сами валар удивятся его делам и последуют за ним.
И нолдор с восторгом поддержали речь Феанаро.
Услышав это, Арафинвэ сказал со вздохом:
– Сердца нолдор воистину горячи, но, сдается мне, сейчас гораздо горячее их головы.
Нолофинвэ мог с этим только согласиться. Теперь он пожалел, что сам не пошел одним из первых. Хотя разум и подсказывал, что это ничего бы не дало, кроме, может быть, новой ссоры с Феанаро. А она совсем ни к чему. В любом случае, уже поздно было что-то менять.
И они пошли дальше, следом за Феанаро, на север в холодный и пустынный Араман, чтобы найти место, где берега восточных и западных земель сближаются больше всего, и перейти море. Так звучал этот план раньше, еще в Тирионе, когда говорили о том, как бы нолдор поскорее и без чужой помощи попасть из Валинора в Эндорэ.
Нолофинвэ изначально эта идея казалась весьма сомнительной. Но свои сомнения он на этот раз удержал при себе, потому что ничего другого предложить все равно никто не мог, а Нолофинвэ уже устал пререкаться с Феанаро по всякому вопросу. Кроме того, даже те нолдор, которые называли Нолофинвэ своим лордом и государем, признавали авторитет Феанаро в том, что касалось необжитых мест и малоизвестных путей Амана. Говорили, будто он исследовал их все.
И вот теперь нолдор шли туда, куда вел их Феанаро. Шли страшно медленно, потому что еще никогда эльдар не путешествовали по Валинору настолько большими группами и с таким количеством поклажи, так что дороги просто не были на это рассчитаны. А потом серьезных дорог и вовсе не стало, только узкие извилистые тропы. А холод все усиливался с каждым шагом. Но нолдор упорно продвигались вперед, пока, наконец, даже пыл Феанаро немного не поостыл, и он не понял, что пройти по Араману такому огромному воинству будет невыносимо тяжело, а перейти море и вовсе невозможно.
Тогда Феанаро резко, не трудясь объяснить хоть что-то идущим позади, изменил направление. И нолдор подумали было, что он собирается иным путем возвратиться в Тирион. Повсюду шептались:
– Вот так поход...
– Смех да и только...
– Хороши, нечего сказать...
Даже обычно сдержанный Турукано в сердцах воскликнул:
– Да над нами будут потешаться до конца Арды!
Ему вторили остальные внуки Финвэ.
Арафинвэ только пожал плечами, мол, будут и будут – заслужили, что делать. Нолофинвэ в очередной раз позавидовал умению брата стойко переносить последствия своих и – намного чаще – чужих необдуманных поступков. Сам он переживал стыд мучительно тяжело. Стоило только ему совершить что-то, по собственному же мнению, постыдное, и его словно каленым железом жгло изнутри, даже если никто не сказал ему ни слова упрека, даже если никто и не думал, что его можно в чем-то упрекнуть. С самого детства так было, и прошедшие сотни лет Древ не изменили ничего.
Так что Нолофинвэ испытал нечто вроде облегчения, когда узнал, что Феанаро не намерен возвращаться, а идет в Альквалондэ, чтобы убедить телери присоединиться к походу. Тогда можно будет всем вместе переправиться через море на кораблях. Впрочем, Нолофинвэ почти тут же пришло в голову, что телери вряд ли согласятся на такое.
Но, конечно, бесславно вернуться домой они всегда успеют, а от попытки хуже не станет. Так, по крайней мере, казалось Нолофинвэ, и он предпочел бы никогда не узнавать, насколько сильно заблуждался, однако выбора ему не представилось.
Последние отряды нолдор проходили еще довольно далеко от Альквалондэ, когда некоторых эльдар, в особенности тех, у кого были друзья и родичи, идущие впереди, настигло внезапное беспокойство, которое скоро сменилось паникой, криками страха и даже боли, кое-кто не мог удержаться на ногах и падал на землю.
Грудь и голова Нолофинвэ от боли словно разрывались на части. Фаниэль, заливаясь слезами, шептала:
– Линтавилмо... Линтавилмо...
Линтавилмо звали ее мужа, он был мастер изготовления луков и сам славный лучник. И шел он в том отряде, который вел Финдекано.
– Мне нужна лошадь, – сказала Фаниэль. – Я хочу догнать их сейчас же.
– Постой, сестра, – ответил Нолофинвэ, удерживая ее на месте. – Если там случилось что-то опасное, я не могу отпустить тебя одну. Надо организовать отряд, который двинется на подмогу. А может, будет лучше, если все мы постараемся идти быстрее.
И в это время эльдар, без того уже растерянных и напуганных, стало накрывать волнами осанвэ. Казалось, те, кто посылал эти мысли, не вполне владели собственным разумом, трудно было узнать голоса и понять, что же они так отчаянно пытаются сказать. А немногое ясное было слишком жутким, чтобы поверить.
Альквалондэ... телери... нолдор под градом стрел... крики... бой... телери... убитые... раненые...корабли... истина... отчаяние... гнев... отчаяние...лагерь к северу от города... раненые... отчаяние... смерть... кровь... смерть... отчаяние.
Кто-то рвался двигаться как можно скорее, чтобы самому выяснить, что же в точности произошло, другие, наоборот, останавливались и бестолково топтались на месте. Всюду были крики, разговоры о том, что это все-таки не может быть правдой. Нолофинвэ нашел лошадей не только для себя и Фаниэль, но и для остальных своих спутников, и теперь они продвигались вперед, стараясь попутно убедить встречных эльдар, что, в любом случае, нужно всем вместе идти дальше. Как бы ужасно все ни было, нельзя просто позволить себе беспорядочно разбредаться или застыть посреди дороги.
Их слова, вроде бы, несколько приводили в чувство сметенных нолдор, и колонна понемногу начинала перемещаться, а Нолофинвэ в то же время продолжал двигаться вдоль нее, пока не оказался во главе. Во главе того, что теперь от нее осталось, потому что часть эльдар, следовавших за Финдекано, была теперь далеко. Страшно далеко. А о тех, кто следовал за Феанаро, и о самом Феанаро он старался вообще не думать.
Зная, что скоро должны показаться стены Альквалондэ, Нолофинвэ напрягся, как натянутая струна. Но он услышал город раньше, чем увидел: крики, стоны и рыдания, казалось, шли не из уст эльдар, живших там, а от самих стен, от ворот, которые всегда стояли распахнутые настежь, а теперь были затворены и, наверное, заперты изнутри.
Во тьме чудилось, что светлые камни запачканы чем-то темным. Может, и не чудилось. Но никто не посмел бы приблизиться, чтобы узнать. Мимо Альквалондэ нолдор пронеслись так, словно за ними гнались разом все твари Врага из древних легенд, а потом, не сбавляя темпа, пошли дальше на север. Теперь никто не обращал внимания на трудность пути, теперь было уже все равно.
Они шли и шли, лагеря не было. Если бы не море, которое всегда оставалось видимым где-то справа, можно было бы уже подумать, что они заблудились и проскочили мимо. Но вот, наконец, они добрались до стоянки нолдор, которая оказалась дальше на севере, чем можно было ожидать.
Звуки здесь слышались те же, что в Альквалондэ: стоны, крики и рыдания – но они были как будто приглушены. Словно эльдар старались подавить собственные голоса, страшась лишний раз напомнить миру, что они еще существуют.
Больше всего на свете Нолофинвэ желал сейчас найти Финдекано. Не чтобы о чем-то расспрашивать или что-то говорить, а чтобы убедиться, своими глазами увидеть, что он жив. Нолофинвэ спросил о нем – ему сказали, что лорд руководил разбивкой лагеря и размещением раненых, а после, в первое, самое тяжелое, время работал с целителями, теперь же... он где-то здесь, но нет, они сами его не видели.
С Нолофинвэ заговорили об убитых и умерших от ран – ему потребовалась вся его воля, чтобы хоть внешне сохранить самообладание, внутри сделалось холодно и пусто. Он пошел в шатры, где находились раненые. Большинство из них спали с закрытыми глазами, что выглядело непривычно и пугающе, но некоторые бодрствовали, и это было еще хуже, потому что они узнавали Нолофинвэ и все наперебой силились объяснить, что они не хотели, они не знали, они думали, телери по приказу валар напали на нолдор... Они давились словами и слезами и бросали на него умоляющие взгляды, словно он, Нолофинвэ, имел какое-то право быть им судьей. А он все ждал, что кто-нибудь скажет: "Где ты был? Почему не остановил нас? Почему не спас от этого? Зачем ты пошел с нами, если ничего не можешь? Если даже собственного сына ты не уберег?". Ничего подобного никто так и не произнес.
Нолофинвэ спросил у целителей о Финдекано, и узнал, что они тоже давно его не видели и что ранен Финдекано не был. Потом Нолофинвэ спросил, не нужна ли им его помощь – он учился целительству в юности, когда был жаден до всяких знаний, – получил ответ, что сейчас они со всем справляются, хотя, к сожалению, не всем возможно помочь так, как хотелось бы.
Уже покидая целительский шатер, у самого выхода, он увидел Фаниэль, которая стояла на коленях около одного из раненых. Нолофинвэ присмотрелся к эльда и узнал своего зятя Линтавилмо. Голова его была перевязана, еще одна повязка стягивала грудь.
– Как он? – спросил Нолофинвэ.
– Целители не знают, будет ли он жить, – тихо ответила Фаниэль. – Его раны опасны, но он несколько раз приходил в себя. Должно быть, это хороший знак.
– Линтавилмо силен и вынослив, он обязательно справится, – попытался подбодрить ее Нолофинвэ.
Она кивнула, не слушая.
– Хочешь, я побуду с тобой, сестра? – спросил он.
– Не нужно, – отказалась она.
Нолофинвэ вышел наружу и стал обходить лагерь. Он не находил ни Финдекано, ни дела, которое срочно требовало бы его внимания. Единственным, в чем действительно нуждались эти эльдар, было утешение, но ему утешить их было нечем. Он не мог изменить прошлое и не знал, что сказать тем, кто сделался соучастником чудовищного преступления, думая, будто защищает родичей от вероломного нападения телери.
Наконец, Нолофинвэ вышел из лагеря и пошел по берегу. Море сильно волновалось, но он уже слышал, что перед этим был ужасный шторм и многие корабли сразу пошли ко дну, и нолдор, которые были на них, погибли. Не только последователи Дома Феанаро, но и спутники Финдекано, потому что это случилось до того, как они смогли, хоть и с трудом, высадиться здесь.
Сейчас корабли, потрепанные и какие-то несчастные на вид, маячили недалеко в море. Те, кто управлял ими, явно старались держаться так близко к суше, как только возможно, чтобы при этом не сесть на мель. Наверное, Нолофинвэ хватило бы сил добраться до них вплавь, но ему совсем не хотелось этого делать. Хорошо, что их с Феанаро разделило расстояние, иначе неизвестно, какая еще беда могла бы произойти. Он больше не чувствовал, что может ручаться не только за Феанаро или еще кого-то, но и за самого себя.
Нолофинвэ шел, не думая, куда направляется, положившись только на собственное чутье, и оно не подвело. Обогнув очередную скалу, он увидел, наконец, того, кого желал найти. Финдекано сидел на камнях тихо и совершенно неподвижно, словно и сам был высечен из камня. Лицо его и глаза были сухи, волосы растрепаны, у ног валялись золотистые ленты, которые явно были вырваны из прически без всякой заботы о сохранности самих волос, а потом отброшены прочь.
Нолофинвэ приблизился к сыну, но тот ничем не показал, что заметил его, а скорее, потерянный в тягостных мыслях, действительно не заметил. Раздумывая, как вывести Финдекано из этого состояния, Нолофинвэ подобрал и разгладил ленты, потом свернул их и убрал в свою поясную сумку. После этого он присел перед Финдекано, взял его руки в свои и негоромко позвал:
– Финьо.
Взгляд Финдекано приобрел вроде бы осмысленное выражение, но в то же мгновение он резко отпрянул от Нолофинвэ и вскочил на ноги.
– Тише, Финьо, это я, я, – успокаивающе сказал Нолофинвэ, подумав, что Финдекано не узнает его.
– Я вижу, отец, – ответил Финдекано. – Просто ты ведь испачкаешься, понимаешь? – это он произнес таким тоном, как будто объяснял ребенку что-то очень простое.
Нолофинвэ посмотрел на сына: одежда его чиста, лицо и руки тоже, ясно было, что он говорит о грязи иного рода.
– Ничего не испачкаюсь, – возразил Нолофинвэ, решительно шагнул к Финдекано и обнял его.
Он был готов к тому, что сын станет сопротивляться, и, чтобы не разомкнуть объятий, потребуется усилие. Но Финдекано замер, снова больше похожий на статую, чем на живого эльда.
– Ты не знаешь, что там было, отец, и я никогда не смогу тебе рассказать, – произнес он. – Но это ничем не смоется, никогда, чтобы я ни делал теперь. Ничего уже не исправить, ничто больше не имеет значения.
Нолофинвэ понял, что сейчас должен найти очень хороший ответ, потому что иначе он потеряет сына, потеряет все.
– Погибших в этой схватке нельзя вернуть, – признал Нолофинвэ. – По крайней мере, это не в наших силах и не в нашей власти. Но еще остаются наши жизни и выбор, как распорядиться ими. В Альквалондэ нолдор ступили на темную дорогу...
– Скажи лучше, шагнули прямо в пропасть, – с горечью поправил Финдекано.
Пропасть. То же говорила и Анайрэ в Тирионе. Вот только пропасть оказалась и ближе, и глубже, чем они тогда могли предположить.
– Хорошо, пусть будет пропасть, – согласился он. – Все равно нам решать, собираемся ли мы безропотно падать до самого дна или сделать все, чтобы избежать этого.
– Но если избежать невозможно, – начал Финдекано.
–... то мы хотя бы будем знать, что честно пытались, – заключил Нолофинвэ.
Наверное, это был не самый блестящий довод, но иного в голову не приходило.
– Мы должны приложить все силы, – продолжал Нолофинвэ, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее. – И не терять надежду, потому что без нее и в самом деле все бессмысленно. Пожалуйста, пообещай мне, что не станешь отчаиваться, – попросил он.
– Отец, сейчас, пока мы одни, я могу пообещать тебе, что угодно, – ответил Финдекано. – Но что я стану делать со своим обещанием, когда мы вернемся в лагерь, и я увижу дядю Арафинвэ и кузенов? Что я могу сказать тете Фаниэль или Линтавилмо, если даже он не умер, пока нас нет? Что я могу сказать вообще кому-нибудь из тех, кто потерял близких в этой схватке, или кто сам остался цел, но стал убийцей и должен теперь жить с этим вечно? Я вызвался вести их и вот к чему привел.
– Ни в нашей семье, ни среди народа никто не винит в случившемся тебя, – сказал Нолофинвэ.
Хотя бы это он мог утверждать, потому что за время поисков успел увидеть, кажется, всех и выслушать все возможные речи.
– Напрасно, – сказал Финдекано.
– Если б они и думали по-другому, облегчения это все равно никому бы не принесло, – сказал Нолофинвэ. – Чтобы теперь помочь хоть кому-то, ты сам должен быть сильным. А чтобы быть сильным, ты не должен позволить отчаянию тебя поглотить. Прошу, Финьо.
– Хорошо, я постараюсь, отец, – сказал Финдекано.
Получить от него что-то более близкое к обещанию явно не стоило надеяться, и Нолофинвэ кивнул, принимая такой ответ. А потом отец и сын медленно побрели обратно к лагерю.
Нолофинвэ оказался совершенно прав: никто не обвинял Финдекано. Но сам Финдекано относился ко всем настороженно, словно каждое мгновение ждал упреков или чего-то еще похуже. Это касалось даже его родных братьев и сестры. Они в ответ старались быть с ним побережнее, но их усилия как будто только усугубляли его состояние.
– Относитесь к нему, как обычно, – говорил им Нолофинвэ.
Но у них не выходило.
– Отец, когда ты говоришь "как обычно", у меня становится пусто в голове, – наконец сказал Аракано. – Я не могу вспомнить, что это должно значить.
Нолофинвэ и сам чувствовал, что вся прежняя жизнь непостижимо отдалилась. Трудно было хоть ненадолго мысленно обратиться к ней. Но жизнь нынешняя постепенно становилась привычнее и оттого терпимее. Первые ужас и горе чуть притупились. Потери были оплаканы, большинство раненых встало на ноги.
Лишь немногие несчастные еще балансировали на грани жизни и смерти, и среди них был Линтавилмо.
– Я так не хочу оставлять тебя, – говорил он Фаниэль. – Но я меткий стрелок, слишком меткий. Никогда мои стрелы не знали промаха. И ныне колчан мой пуст. Я выпустил столько стрел, сколько звезд на небе. Сколько звезд на небе?
После этого Линтавилмо обыкновенно начинал мучительно бредить, и Фаниэль оставалось только кусать губы, чтобы не закричать от собственного бессилия и страха за мужа. Линтавилмо угасал. Тяжелые раны и вина равно подтачивали его силы, и с чем-то одним он еще мог бы справиться, но преодолеть то и другое разом уже не хватало сил.
Нолофинвэ глубоко горевал о судьбе Линтавилмо. Они не были близкими друзьями до того, как Фаниэль вышла за Линтавилмо замуж, но легко сошлись после. Линтавилмо был добр, смел и благороден, гораздо более многих. Тем ужаснее было осознавать, что поход в Эндорэ и сама жизнь кончаются для него именно так.
Но помочь Линтавилмо сверх того, что уже сделали целители, оказалось невозможно. Оставалось только ждать неизбежного. Или надеяться на чудо. Но в чудо теперь совсем не верилось. И его не произошло. Линтавилмо умер. Фаниэль своей рукой закрыла навечно его глаза и, плача, поцеловала в последний раз. После этого тело Линтавилмо опустили в здешнюю холодную неприютную землю.
Фаниэль целые дни просиживала у могилы мужа, не обращая внимания ни на что вокруг. Нолофинвэ очень тревожился о ней. Линтавилмо и Фаниэль поженились немногим больше трех десятков лет Древ назад, и до сих пор у них не было детей. Не было никого, кто мог бы хоть отчасти смягчить для Фаниэль боль утраты. С родными и, насколько знал Нолофинвэ, с другими эльдар, она не говорила.
Тем временем оставшиеся раненые пошли, наконец, на поправку, и шатры целителей опустели. Можно было двигаться дальше.
Нолофинвэ опасался, что те, чьи близкие теперь похоронены в этой земле, болезненно воспримут предстоящий уход. Но они безропотно подчинились. Фаниэль, которой он сам сказал об этом, только кивнула, по-прежнему храня молчание.
В условленный срок лагерь был свернут, и нолдор снова отправились в путь. Одни шли по берегу, другие вдоль береговой линии на судах. Причем нолдор с кораблей теперь, когда им нужно было не просто дрейфовать, а продвигаться вперед, стали больше тяготиться морем. И каждый раз, когда нолдор, которых вел Нолофинвэ, делали привал, на сушу сходили большие группы эльдар и разводили свои костры.
Понемногу связь между двумя частями народа нолдор снова налаживались, и было решено даже переправить животных и тяжелую, но не нужную прямо сейчас поклажу с берега на корабли, чтобы идти было легче и быстрее.
Ни Нолофинвэ, ни Феанаро не возражали против этого, хотя оба по-прежнему избегали встречаться и говорить друг с другом, даже если сам Феанаро появлялся на суше, что бывало редко.
Все же иногда это случалось, и как раз во время одной из таких стоянок явился вестник валар. Он стоял на скале суровый и величественный, и голос его разносился далеко, так что все могли слышать каждое слово. Голос был не гневный, но беспощадно спокойный. Сам Мандос явился им в грозном обличье Судии!
Нолдор замерли, внимая его речи. Вся она была темна и пугающа, а завершилась поистине страшно:
– Слезы бессчетные прольете вы; и валар оградят от вас Валинор, и исторгнут вас, дабы даже эхо ваших рыданий не перешло гор. Гнев валар лежит на доме Феанаро, и он ляжет на всякого, кто последует за ним, и настигнет их, на западе ли, на востоке ли. Клятва станет вести их – и предавать, и извратит самое сокровище, добыть которое они поклялись. Все начатое ими в добре завершится лихом; и произойдет то от предательства брата братом и от боязни предательства. Изгоями станут они навек. Несправедливо пролили вы кровь своих братьев и запятнали землю Амана. За кровь вы заплатите кровью и будете жить вне Амана под завесой Смерти. Ибо, хотя промыслом Эру вам не суждено умирать в Эа, и никакой болезни не одолеть вас, вы можете быть сражены и сражены будете – оружием, муками и скорбью; и ваши бесприютные души придут тогда в Мандос. Долго вам жить там, и тосковать по телам, и не найти сочувствия, хотя бы все, кого вы погубили, просили за вас. Те же, кто останется в Эндорэ и не придет к Мандосу, устанут от мира, как от тяжкого бремени, истомятся и станут тенями печали для юного народа, что придет позже. Таково Слово валар.
Окончив говорить, вестник недолго еще оставался видимым, а после исчез так же внезапно, как явился.
С трудом обретенное хрупкое спокойствие нолдор было разрушено. Гнев валар ужасал их, и многие открыто оплакивали свою судьбу. Но вернуться и просить прощения, как велел им сделать вестник, тоже было страшно. Некоторых это пугало настолько, что они и говорить об этом были не в силах.
Даже Финдекано на семейном совете с видимым трудом признал:
– Я не могу, отец. Я просто не могу. И ни один из тех, кто... – он запнулся. – ... был со мной в Альквалондэ, не сможет сейчас вернуться. Как бы это ни было правильно. Мы останемся и пойдем дальше, каким бы ни был конец пути.
– А я не думаю, что это было бы правильно, – сказал Турукано. – Мы покинули Аман, чтобы преследовать и покарать Врага, но до сих пор ничуть не приблизились к цели. Так что пользы возвращаться сейчас? Нужно идти и исполнить задуманное. Каким бы ни был конец пути.
При последних словах Турукано кивнул старшему брату.
– Я тоже считаю, что нужно идти до конца, – поддержал их обоих Аракано.
– И я, – сказала Арэльдэ.
Дети Арафинвэ также высказались за продолжение пути. Лицо самого Арафинвэ, пока он слушал их речи, все больше бледнело, однако он не пытался прервать их, признавая за ними право на собственное решение. Но после сказал:
– Я возвращаюсь.
Возможно, он желал добавить и еще что-то, но именно в этот момент до них дошли вести об ответе, который Феанаро, оказывается, дал вестнику валар.
"Мы поклялись, и не шутя. Клятву эту мы сдержим. Нас пугали многими лихами, и предательством – в первую голову; об одном лишь сказано не было; что нас погубит испуг, трусость или боязнь трусости. Потому говорю я, что мы пойдем вперед, и предрекаю: дела, свершенные нами, будут воспеты в песнях – и не забыты до последних дней Арды."
– Феанаро ничуть не изменился, – сказал Арафинвэ. – Пролитая кровь ничего для него не значит.
Гнев и презрение непривычно исказили черты лица Арафинвэ, и, глядя на это, Нолофинвэ в очередной раз остро ощутил непоправимость произошедшего. Арафинвэ всегда был мягок и снисходителен по отношению к Феанаро, да и по отношению к кому угодно еще тоже. Но, верно, не теперь.
– Я возвращаюсь, – повторил Арафинвэ. – Нужно будет объявить об этом всем. Может, найдутся еще такие, кто захочет пойти со мной.
Его сыновья и дочь, слыша эти слова, потупились, но на них он смотрел без гнева, с одной лишь печалью.
– Хорошо, – сказал, подводя итог, Нолофинвэ. – Ты вернешься и уведешь с собой всех, кто пожелает уйти. Я останусь со всеми, кто захочет остаться.
Эти слова потребовали от него куда больше сил, чем можно было ожидать, но, по крайней мере, он увидел, как просветлели лица его детей. Похоже, они совсем не были уверены в том, какое решение примет он. А вот Арафинвэ не казался удивленным.
– Так и будет, – сказал он со вздохом.
И положил руку на плечо Нолофинвэ. Как сделал это перед выходом из Тириона, как делал много раз раньше. Как скоро уже не сможет делать, потому что не будет рядом.
У Нолофинвэ перехватило дыхание, и он вряд ли справился бы с собой, если бы в этот момент Иримэ не сказала громко:
– Я остаюсь. Извини, Арфьо, но я не для того столько времени тащила свой меч сюда, чтобы теперь еще тащить его обратно.
Улыбнулись все, даже Арафинвэ, только Фаниэль осталась безучастной. Она была по-прежнему молчалива, и никто не настаивал, чтобы она высказала свое мнение. Ее возвращение казалось само собой разумеющимся.
Тем сильнее все удивились позже, когда решившиеся возвращаться в Валинор уже уходили, а Фаниэль подошла к Арафинвэ и обняла его со словами: "На прощанье!".
– Ты разве не уходишь тоже? – не вполне доверяя тому, что видит, спросил Нолофинвэ.
– Нет, – ответила Фаниэль.
– Но почему? – поразился он. – Я ведь знаю, что Линтавилмо хотел отправиться в Эндорэ куда больше, чем ты, а теперь... Не лучше ли тебе будет дожидаться его возвращения дома?
– Ждать придется долго, – ответила Фаниэль. – Я чувствую, что увижу Линтавилмо скорее, если сейчас останусь с тобой.
Когда до Нолофинвэ дошел смысл ее слов, он почувствовал, как у него кровь стынет в жилах, но не нашелся, что возразить. Так они вместе и смотрели вслед Арафинвэ и нолдор, которые шли за ним, пока те не скрылись из виду.
А потом Нолофинвэ подал сигнал сворачивать лагерь. Им тоже пора было отправляться своей дорогой.
Продолжение следует...
Часть первая здесь, Часть вторая здесь, Часть третья здесь, Часть четвертая (продолжение) здесь, Часть пятая здесь.
@темы: Фингон, Тургон, Арэдэль, рассказы, Финголфин, Идриль, Аракано, Анайрэ