А чем ты думаешь заняться, когда настанут холода?
Часть пятая 5-456 годы Первой Эпохи
Название: Хрупкий мир
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Финдекано, Турукано, Арэльдэ, Майтимо, упоминаются другие сыновья Феанаро, Финвэ, Феанаро, Аракано, Эленвэ, Манвэ, новые персонажи.
Рейтинг: PG-13(12+)
Жанр: драма
Размер: 4 837 слово, мини
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: 5-6 годы Первой Эпохи, Эндорэ. Лагерь нолдор Нолофинвэ у озера Митрим, после возвращения Финдекано из его похода в Ангамандо. Лето, осень, зима и весна. Разговоры по душам. Надежды на лучшее, готовность к худшему - хрупкий мир разделенного народа нолдор.
читать дальшеСоблазн воспользоваться осанвэ был велик, хотя Нолофинвэ и помнил, что делать этого нельзя. С первых шагов по земле Эндорэ стало понятно: здесь опасно держать разум открытым. Где-то рядом таился Моринготто, а как знать, когда и каким образом Враг захочет омрачить чужой рассудок.
Лучше запереть свое сознание понадежней и довольствоваться словами. Правда, после Хэлкараксэ, где все привыкли прибегать к осанвэ куда чаще, чем делали это даже в Валиноре, поначалу было странно и трудно сдерживаться. Но Нолофинвэ за все годы Солнца ни на мгновение не опускал барьер аванирэ. Даже когда Финдекано отправился в свой безрассудный поход к Ангамандо.
Впрочем, как раз тогда удержаться оказалось, пожалуй, проще, чем обычно. Все равно не дозовешься, не станет ведь сын так объявлять свое присутствие вблизи вражеской твердыни. Да и самому Нолофинвэ уж точно не следовало тянуться туда открыто. Не хватало еще ко всем бедам и разум потерять.
А вот сейчас, при ярком свете дневного светила, в своем же лагере на берегу озера, так и хотелось позвать по имени. Быстро, ни один Враг не успеет заметить.
Нет, все-таки лучше вслух:
— Турукано!
— Я здесь, отец!
Ответ раздался совсем рядом, из-за ближайших прибрежных кустов, так что Нолофинвэ пришлось сделать всего несколько шагов, чтобы обойти их и увидеть сидящего на траве сына.
Нолофинвэ тоже сел. Голова у него немного кружилась, так что сидеть было проще, чем стоять. Быстро же он отвык от таких нагрузок. В Хэлкараксэ за одну стоянку ему случалось делать больше, и не кружилась голова. Или он не замечал.
Нолофинвэ поморщился. Так и идет на ум Хэлкараксэ. Хотя пора бы уже уяснить хорошенько, что Льды остались позади. Давно пора. Пять раз приходила в эти земли весна, четыре раза созрел урожай. Народ Нолофинвэ убедился, что холода, пусть они и придут неизбежно, не будут слишком мучительны.
Домов — простых и похожих друг на друга, но теплых и добротных домов — построено довольно, чтобы все могли поместиться в них. Эти дома даже стали со временем украшать резьбой, и они уже были не так одинаковы. И на свеже вытканном полотне снова появилась вышивка. И ничьи руки до сих пор не были обагрены кровью живущих на южном берегу... А теперь и вовсе...
— Все живы? — спросил Турукано подчеркнуто беспечным тоном, так что сразу стало ясно, о ком именно он спрашивает.
— Живы, — ответил Нолофинвэ, кивком показывая, что понял вопрос. — Я даже думаю, что, если не будет внезапного ухудшения, жизнь его уже вне опасности, и однажды он совершенно поправится. Только вернуть потерянную кисть не получится. На это никакого искусства не хватит, мы не валар.
При последних словах уголки губ Нолофинвэ дрогнули, словно он хотел усмехнуться, но передумал.
— Что же тогда ты делал там всю ночь и почти половину дня? — удивился Турукано.
— Я не сказал, что он поправится сам по себе, если просто оставить его в покое, — вздохнул Нолофинвэ. — Для целителей там еще очень много работы. А Финьо тревожится за него. Когда Финьо становится слишком страшно, он зовет меня. Все просто.
Нолофинвэ улыбнулся, Турукано, глядя на него, улыбнулся тоже.
— Но на деле особых причин для беспокойства нет, — продолжал Нолофинвэ. — Он, конечно, был на пороге смерти, однако мы уже знаем: не каждый, кто побывал на том пороге, действительно умирает. А у наших целителей...
— О, да, — не слыша последних слов Нолофинвэ, сказал Турукано. — Иначе в этом лагере вообще никого бы не было.
—... достаточно опыта, чтобы удержать его, а не подтолкнуть к Чертогам Ожидания. В этом ему повезло, — договорил Нолофинвэ. Слова Турукано он услышал, но не стал ничего отвечать, только накрыл его руку своей.
— Повезло и не в этом одном, — сказал Турукано. — Сейчас его вид и его история будят в сердцах нашего народа сострадание к нему и ненависть к Врагу. Кто знает, что они могли бы разбудить там раньше... Кто пожалел бы его в первые дни жизни здесь, когда мы, сами едва живые, оплакивали наших мертвых?
Нолофинвэ снова ничего не сказал. Турукано покачал головой.
— Нет, наверное, кто-то пожалел бы. Но меня бы не было среди них. И многих не было бы. Теперь... — он вздохнул. — Разумеется, жалко.
Нолофинвэ все еще молчал. Молчать было настолько же проще, чем говорить, насколько сидеть — проще, чем стоять. До чего же он устал! Хотелось уснуть прямо сейчас, прямо здесь, и не просыпаться долго. Но он пришел говорить с сыном, а не спать. Хотя до сих пор Турукано, похоже, больше нуждался в возможности выговориться, чем в его ответах.
Но теперь Турукано умолк. Задумался. Или все-таки ждал от отца каких-то слов.
— В первые дни все было иначе, чем сейчас, — делая над собой усилие, чтобы собраться с мыслями, сказал Нолофинвэ. — Не случайно, мы и узнали обо всем не тогда, а лишь недавно. И нет нужды думать, что могло бы быть. У нас достаточно проблем с тем, что есть.
— И их станет больше, когда сюда явятся остальные сыновья Феанаро, — сказал Турукано. — А они явятся. Ведь им непременно захочется увидеть брата, раз уж он, — уголок рта Турукано дернулся. — Так близко.
— Они уже были здесь, — ответил Нолофинвэ.
— Как?! — Турукано почти вскочил, но все же сдержался. — Как они могли попасть в лагерь незамеченными?
— Посредством хитрости и чар, — усмехнулся Нолофинвэ. — Моих, разумеется.
— Отец? — Турукано посмотрел на Нолофинвэ с изумлением.
— Мне стоит немалых сил удерживать народ от мщения, даже когда наши родичи сидят по другую сторону озера, — сказал Нолофинвэ уже совершенно серьезно. — И я не желал бы, чтобы все мои старания пошли прахом из-за чьего-то неосторожного слова или даже надменного взгляда. Поэтому я скрыто провел их по лагерю и так же скрыто вывел обратно.
— И они согласились? — спросил Турукано, который выглядел порядком ошеломленным этой историей.
— Им было все равно, — пожал плечами Нолофинвэ. — Но и выбор-то невелик. Я не стал бы рисковать, позволяя им всем сразу войти сюда в открытую, а они не хотели ждать.
— Ясно, — сказал Турукано. — Что же потом?
— Ничего, — ответил Нолофинвэ. — Они увидели брата, убедились, что он жив и о нем заботятся, и уехали.
— Вот как. А они не хотят забрать его к себе, чтобы заботиться самим? — спросил Турукано.
— Хотят. Они даже приехали в сопровождении целителей, а так же взяли с собой лошадей и носилки. Но когда их целители взглянули на раненого... — Нолофинвэ покачал головой. — Им даже говорить ничего не пришлось, яснее ясного было, что они не знают, что со всем этим делать.
— Должен же у них был появиться опыт за годы здесь, — заметил Турукано.
— Конечно, но это опыт лечения ран, полученных в бою. А крайняя степень физического и душевного истощения, когда причин для возможной смерти так много, что трудно даже сразу увидеть их все, — не то, с чем они привыкли сталкиваться. В этом несравнимо больше наш опыт. Хотя случай, — Нолофинвэ тяжело вздохнул. — И отличается ото всего, что мы видели раньше. Раны, нанесенные с заведомым стремлением мучить, терзать и получать удовольствие от чужих страданий... — по лицу Нолофинвэ пробежала судорога. — Они другие... на ощупь. Но пока мы справляемся. Справятся ли на том берегу, я не уверен. И не хочу, чтобы все усилия пропали даром. — По тому, каким тоном Нолофинвэ произнес "все усилия", было понятно, что он говорит не только и не столько о работе лекарей. — Так что пока он останется здесь.
— Но ты не единственный целитель в нашем лагере, и не обязан сам им заниматься, — напомнил Турукано. — У тебя и так от всего этого снова седина в волосах.
— Не единственный, и даже не лучший. Но я уже сказал, почему это делаю. А седина... — Нолофинвэ пожал плечами. — Пройдет. До этого прошла ведь, а теперь Финдекано вернулся невредимым... — на мгновение Нолофинвэ замолчал, а потом вдруг настойчиво произнес: — Пообещай, если когда-нибудь ты соберешься покинуть меня и уйти куда-то, неважно куда... — он вздохнул. — Пообещай, что скажешь мне об этом.
— Я никуда не собираюсь, — быстро возразил Турукано.
— Все равно, — ответил Нолофинвэ.
— Хорошо, — сказал Турукано. — Обещаю, что не стану исчезать без предупреждения. Когда бы и куда бы я ни решил уйти, ты непременно узнаешь прежде, чем это случится.
— Спасибо, — со слабой улыбкой сказал Нолофинвэ.
— Финьо и Арэльдэ тоже попросишь дать тебе такие обещания? — усмехнулся в ответ Турукано.
— Они уже дали, и Финьо не пришлось даже просить об этом, — серьезно ответил Нолофинвэ. — Теперь мне будет легче жить. Немного. Когда я почувствовал, куда он отправился...
Нолофинвэ резко оборвал фразу. Все закончилось, незачем этим бередить душу Турукано, ему и самому тяжело.
— Все позади, отец, — сказал Турукано, высвобождая пальцы из ладони отца и тут же накрывая его руку свой в том же самом утешительном жесте. — И уж это не повторится, будь спокоен. Такое невозможно повторить.
— Ты прав, — кивнул Нолофинвэ. — Спасибо.
— Не за что, — ответил Турукано. — Ты выглядишь очень усталым, — заметил он. — Тебе надо пойти отдохнуть. Сейчас ни к чему загонять себя до предела.
— Да, я устал, — честно признался Нолофинвэ. — И спать ужасно хочется, но совсем не хочется двигаться с места.
— Тогда ты можешь спать прямо здесь, — предложил Турукано. — А я буду беречь твой сон, — и, как будто смутившись, добавил: — Все равно сегодня не мой черед идти в дозор.
— О, ну раз так, то я просто не могу отказаться, — ответил Нолофинвэ, широко улыбаясь.
Он растянулся на траве и пристроил голову на колени Турукано. Лежать так было удивительно удобно и спокойно, и Нолофинвэ тут же начал засыпать. Но прежде чем успел совсем уйти в грезы, он почувствовал, что Турукано осторожно и ласково гладит его по волосам. Сразу вспомнился почему-то отец: как в детстве Нолофинвэ, бывало, засыпал, положив голову ему на колени... как потом, когда все было уже плохо, хотелось иногда дотронуться, поддержать, утешить, жестом выразить то, на что не хватало слов... Но не вышло ни разу.
На глаза навернулись слезы, однако еще до того, как соленые капли вырвались из-под ресниц и побежали по щекам, Нолофинвэ все же уснул.
***
День выдался не особенно теплый, но солнечный и приятный, из тех, которыми, предчувствуя зиму, дорожишь даже больше, чем лучшими из дней разгара лета. Безоблачное небо отражалось в воде озера Митрим и делало ее лазурно-голубой. Нолофинвэ с наслаждением глядел по сторонам и вдыхал прохладный воздух.
Последнее время он был очень занят: ко всем постоянным заботам добавился сбор и учет урожая, дел стало столько, что минуты свободной не было.
Так случалось каждую осень, и усилия, приложенные сейчас, конечно, с торицей окупались тем, что зимой никому не приходилось голодать, поэтому Нолофинвэ, как и все прочие эльдар, не жаловался. Но напряжение все равно давало о себе знать, и теперь, когда появилась возможность просто пройтись по берегу озера, Нолофинвэ чувствовал себя, будто выздоравливающий после ранения, которому впервые позволили выйти прогуляться. Все казалось лучше и прекрасней, чем обычно, и в то же время, сил было слишком мало, чтобы радоваться этому в полной мере.
С этого мысль как-то сама собой перескочила на того раненого, которого в лагере за глаза так и называли просто "раненый" или "он", избегая любого имени. Ему теперь тоже можно было выходить, но, конечно, у озера он не появлялся, слишком далеко. Пока у него едва хватало сил сделать несколько шагов за пределами дома, где им занимались целители...
Вдруг Нолофинвэ увидел, что ему навстречу своей обычной быстрой и уверенной походкой шагает Арэльдэ с неизменным белым луком за спиной. Заметив Нолофинвэ, она сделала своим спутникам, также вооруженным луками, знак, что догонит их позже, и заспешила к нему.
Это сразу же отвлекло Нолофинвэ ото всех посторонних мыслей. Они с дочерью не видились, кажется, несколько дней, хотя и жили в одном доме. Так что он успел соскучиться.
— На охоту или с охоты? — спросил Нолофинвэ, когда Арэльдэ подошла достаточно близко.
— С охоты. И на охоту, — ответила она.
Нолофинвэ изумленно поднял брови. Арэльдэ была неутомимой охотницей, но выходить на промысел так часто, пожалуй, слишком даже для нее.
Угадав его мысли, Арэльдэ улыбнулась как-то особенно беспечно.
— Я не устаю, — сказала она. — За меня не тревожься, отец.
Но от этих слов Нолофинвэ не стало легче. Напротив, они словно задели какую-то струну в сердце, и он как наяву услышал опять голос Аракано, когда-то сказавшего ему почти то же.
Арэльдэ, казалось, и сама вспомнила о брате. Во всяком случае, лицо ее сделалось разом бледнее и серьезнее. А потом она тряхнула головой и сказала:
— Я слышала, как пара эльфов из местных говорили друг с другом об Арьо, будто бы он погиб, сразив предводителя большого воинства орков. Если честно, мне не хватило сил вмешаться и переубедить их. Тяжело рассказывать об этом.
Нолофинвэ вздохнул.
— Ничего, — ободряюще сказал он. — Просто тем, кто не был в Хэлкараксэ, не понять, что на самом деле совершил наш Арьо. Но они видят, наш народ чтит его, как героя, и ищут тому свое объяснение. Во всяком случае, его помнят. И будут помнить. Недавно ко мне приходила одна пара: они простили моего позволения назвать своего сына в честь Аракано.
— Сына! — воскликнула Арэдэль. — Но не собираются же они сейчас заводить детей?
— Нет, — ответил Нолофинвэ. — Не сейчас, но когда-нибудь после. Знаешь, я рад, что есть кто-то, кто думает о будущем, счастливом будущем, в этих землях, потому что о прошлом мы все думаем слишком много, а настоящее...
Нолофинвэ умолк, не договорив.
— Так ты дал разрешение? — спросила Арэльдэ и уточнила: — Чтобы они назвали сына Аракано.
— Дал, конечно, — ответил Нолофинвэ.
— Хорошо, — сказала Арэльдэ. — Хотя странно, наверное, будет узнать, что кто-то другой носит имя, которое раньше было только его.
Нолофинвэ усмехнулся.
— Ну, и твое, конечно, — спохватилась Арэльдэ. — Но ему бы это понравилось.
— Я тоже так думаю, — сказал Нолофинвэ. — А мне не жалко. Наоборот, я всегда чувствовал, что имя, данное мне твоей бабушкой Индис, заслуживает большего внимания и более частого употребления.
Оставшихся за Морем родичей в разговорах обычно старались не упоминать. Но в семье Нолофинвэ это неписаное правило не соблюдалось, и сейчас отец с дочерью улыбнулись друг другу, как будто у них был общий секрет.
Однако чем дольше Нолфоинвэ смотрел на Арэльдэ вблизи, тем отчетливее видел, что она обеспокоена чем-то и, возможно, даже сердита.
— Ты заметила что-нибудь во время охоты? — спросил он. — Твари Моргота?
Арэльдэ мгновение поглядела на него с недоумением, потом покачала головой.
— Нет, я сказала бы, — ответила она.
Конечно, сказала бы. Нолофинвэ и сам это знал, так что вопрос задал просто на всякий случай.
— Что тогда? — снова спросил он.
Мгновение Арэльдэ как будто собиралась опять сказать, что беспокоиться не о чем, но потом вздохнула и сказала другое:
— К нам нынче зачастили посетители с того берега. Лучше мне держаться от них подальше.
— Почему? — спросил Нолофинвэ с нарастающим беспокойством. — Кто-то из них причиняет тебе неприятности?
Он сам приложил много усилий, чтобы эти "посетители" могли появляться в лагере открыто, не вызывая слишком больших проблем и не подвергая опасности свою жизнь. Или чужую. Но все равно Нолофинвэ никогда не мог быть совершенно уверен, что ничего плохого не произойдет. Бывали моменты, когда он отчаянно желал, чтобы их просто не было не только в этом лагере, но и вообще нигде поблизости. И сейчас определенно настал один из таких моментов.
— Хуже, — горько усмехнулась Арэльдэ. — Они ведут себя так, словно ничего не случилось... не только в Арамане, но даже и до. Недавно... — она запнулась и поморщилась, словно ей было трудно или неприятно произносить что-то. — Один из них окликнул меня, заговорил со мной, и я ответила, а потом вдруг поняла, что говорю с ним и улыбаюсь ему... Как раньше. Это было ужасно! Неправильно.
Голос Арэльдэ дрогнул, и она сильно закусила губу.
Нолофинвэ чувствовал облегчение пополам с состраданием. Нового зла не случилось. Все отголоски старого. Однако и эти отголоски причиняют боль. Бедная его девочка!
— Но броситься на него и убить, тоже было бы неправильно, — продолжала тем временем Арэльдэ. — Наверное.
Нолофинвэ невольно вздрогнул, но ответил спокойно:
— Убить другого эльда — всегда неправильно.
— Знаю, — сказала Арэльдэ. — Но в Хэлкараксэ я думала иначе.
— В Хэлкараксэ неправильно было все, — ответил Нолофинвэ. — Мы не сможем жить нормальной жизнью, если станем оглядываться на то, что думали и говорили в то время.
— Знаю, — повторила Арэльдэ. — Только бывает трудно помнить об этом.
— Мне тоже, — признался Нолофинвэ. — Но мы должны. Так что же ты сделала?
— Тогда? Убежала. Мне было так плохо, словно я опять надышалась черным ядовитым туманом. — На лице Арэльдэ вдруг появилось вредное выражение. — А может, и не стоило убегать. Если бы меня стошнило прямо на его сапоги, он, возможно, догадался бы, что в настоящее время я не в настроении поддержать его игру.
С именами сыновей Феанаро у Арэльдэ были те же трудности, что у остальных: лицом к лицу с обладателями произносить их еще получалось, если иначе не обойтись, но другие разговоры при упоминании кого-то из феанариони превращались в шарады. Более или менее легкие. На этот раз скорее менее, впрочем, подумав, Нолофинвэ решил, что не так уж важно, кого из своих прежних друзей имеет в виду его дочь.
Арэльдэ тем временем совсем помрачнела.
— Иногда мне кажется, что мы не должны были оставаться здесь, — сказала она. — Что надо было уйти за горы, подальше от них. А этот лагерь сжечь, просто сжечь, когда они его бросили при нашем появлении.
— Подальше от них означало бы и подальше от Моргота, а мы пришли сюда не за этим, — напомнил Нолофинвэ. Об идее сжечь лагерь он даже говорить ничего не стал.
— Ты прав. Конечно, прав, — вздохнула Арэльдэ. — Просто мне тяжело держать себя в руках. Но охота помогает, а повара и коптильщики не жалуются. Так что я пойду.
Она быстро поцеловала Нолофинвэ в щеку и ушла прежде, чем он успел еще что-то сказать.
По правде говоря, Нолофинвэ и не знал, какие слова могли бы сейчас принести ей утешение, поэтому не окликнул ее, а только смотрел вслед, невольно ежась на внезапно поднявшемся ветру.
Стало заметно холоднее, и тут же заломило кончики пальцев. Нолофинвэ с досадой вспомнил, что не взял с собой рукавицы.
***
Середина зимы была для Нолофинвэ непростым испытанием. Он чувствовал себя подавленным и поневоле старался отыскать хоть малейший признак приближения весны, но не находил ничего.
В первую зиму Нолофинвэ едва мог заставить себя верить, что весна когда-нибудь снова наступит. На пятый раз стало все-таки проще. Наверное, когда-нибудь он совсем привыкнет и, может быть, даже полюбит это время года.
Когда-нибудь. А пока нужно набраться терпения. Можно пока утешиться тем, что даже в низком и сумрачном зимнем небе парят огромные орлы. После того как орел вернул ему Финдекано, увидеть одного из них в вышине было всегда радостно: живое напоминание о том, что за Морем, есть кто-то, кому не все равно. Несмотря ни на что не все равно. И может быть, даже сейчас, в этот самый момент, взгляд знакомых сияющих голубым светом глаз, которые видят все в Арде, направлен именно на него.
А если так, он не может сдаться, потому что устал, или позволить себе совершить ошибку, потому что ошибок совершено уже предостаточно и какая после этого разница. Нет, Нолофинвэ и раньше знал, что не может, но парящие орлы одним своим присутствием будто делали эту ношу легче, и уже не так трудно становилось всегда держать спину прямой.
— Айя, Нолофинвэ!
Оклик был негромкий, но неожиданный, и не потому даже, что Нолофинвэ засмотрелся на орла вдалеке и не заметил, как к нему приблизился эльда. Просто не думал он встретить этого эльда здесь, у озера. Привык считать, что тот еще слишком слаб для подобных прогулок. Тем более, в одиночку.
И все же он был здесь. Один. Видимо, в последнее время его здоровье заметно окрепло.
Говоря по правде, с тех пор как Нолофинвэ перестали привлекать к делу как целителя, он мало следил за выздоровлением их гостя и редко виделся с ним. А если уж быть откровенным до конца, Нолофинвэ старался избегать этих встреч, считая их бессмысленными.
Отношения между ним и первенцем Феанаро никогда не были настолько теплыми, чтобы уютно молчать вместе. Теперь тем более. А говорить им совершенно не о чем.
Все вопросы, что были у Нолофинвэ, были к Феанаро. Все слова, которые он желал сказать, следовало бы произнести, глядя в лицо Феанаро. Все, что могло бы произойти, было бы между ним и Феанаро. Но Феанаро мертв. И вопросов нет больше. Слова бесполезны. А делать нечего.
Ни один из сыновей Феанаро не может отвечать вместо него. Без толку требовать этого от них. Особенно от этого, и так уже измученного ударами судьбы. Потому и не о чем говорить.
— Айя, — ответил Нолофинвэ.
После этого воцарилось молчание. У Нолофинвэ даже мелькнула мысль, что они могли бы просто разойтись каждый своей дорогой, места предостаточно. Но Майтимо выдохнул облегченно, будто нашел, что искал, или сделал что-то, на что не мог прежде решиться, и зашагал рядом с Нолофинвэ.
— Я хотел поговорить с тобой, — сказал он через некоторое время.
На это Нолофинвэ не ответил ничего. Перебивать своего нежданного собеседника он не собирался: хочет говорить — пусть, может, ему и правда нужно. Но и ободрить его не мог. Не было ни сил, ни слов.
Так что Нолофинвэ только пошел несколько медленнее, чтобы его спутнику не было тяжело выдерживать темп.
Майтимо, если и заметил это, виду не подал. У него, казалось, тоже вдруг возникли трудности со словами. Он молчал, сосредоточенно глядя прямо перед собой, потом осмотрелся, словно ожидая обнаружить где-нибудь подсказку.
— Сколько снега кругом, — произнес он, наконец. — И так тихо. Словно все укрыл волшебный покров, который приносит покой. Иногда мне хочется, чтобы эта зима не кончалась.
Похоже, Майтимо искал не подсказку, а тему для разговора, вместо той, которую потерял или раздумал обсуждать. Из всех возможных замен он выбрал, определенно, худшею. Если бы Нолофинвэ не наблюдал за ним все время, подумал бы, что это насмешка. Но нет, ничего подобного. Просто неудачный поворот беседы.
Нолофинвэ отчетливо это понимал, но все равно почувствовал, как нутро опалило гневом. Впрочем, выпускать гнев наружу было бы неразумно, а контроля над собой Нолофинвэ не утратил. Так что ответил вежливо:
— Я все же надеюсь, что она закончится.
— О, — отозвался Майтимо, но если он что-то понял или почувствовал, это тоже не вышло наружу. Вслух прозвучало только: — Конечно, закончится. Некоторые вещи происходят независимо от наших желаний.
— К счастью, — сказал Нолофинвэ.
— Не всегда, — ответил Майтимо.
И снова повисло молчание, похожее на облака, полные мокрого снега.
О чем думал Майтимо, по лицу понять было нельзя. Нолофинвэ, когда вспышка гнева и в самом деле угасла, подумал, что желание Майтимо, в общем, можно понять. Ведь до конца зимы он здесь, в этом лагере, где ему, может, и не особенно рады, но зато не ждут и не требуют ничего. Он не должен взваливать на себя ответственность за судьбу народа, что неминуемо произойдет, как только Майтимо вернется к своим.
А такой груз трудно принимать с радостью. Это Нолофинвэ знал по себе. Хотя со временем ко всему привыкаешь, так что доверить его потом кому-то другому еще труднее. И это Нолофинвэ тоже знал по себе. Ответственность за своих нолдор он точно больше не собирался никому отдавать. Он честно пробовал. Хватит. Да и народ не доверится никому другому. Особенно никому из потомков Феанаро.
Тут тоже нечего было обсуждать, все и так даже слишком ясно.
Но и просто разбежаться в разные стороны, позволяя этой неудачной попытке разговора занозой остаться в памяти, тоже нельзя. Так что Нолофинвэ снова заговорил:
— Весна — беспокойное время, но сил у тебя до нее еще прибавится, и, может быть, она понравится тебе больше, чем ты думаешь.
Он произнес эта настолько дружелюбным и легким тоном, насколько мог. Потом кивнул своему собеседнику, показывая, что это возможность спокойно завершить их разговор и попрощаться.
Майтимо понял это и принял с готовностью. На его лице мелькнула даже тень улыбки, когда он сказал:
— Возможно, так все и случится.
И тоже чуть склонил голову.
Теперь можно было расходиться, напоследок пообещав друг другу продолжить беседу когда-нибудь после. Но Майтимо вдруг сдвинул брови — в первый раз на его лице отразилось что-то, кроме тщательно поддерживаемого вежливого спокойствия, — и с заметным усилием произнес:
— То, о чем я хотел поговорить... — здесь он остановился и вздохнул. — Полагаю, мне нужно больше времени, чтобы обдумать это.
Его слова прозвучали странно: как почти-просьба или даже почти-извинение.
— Сколько угодно, — ответил Нолофинвэ без улыбки, потому что улыбку его собеседник мог бы, пожалуй, истолковать превратно.
На этом они, наконец, расстались на очень кстати подвернувшейся развилке тропы. Майтимо свернул обратно к лагерю, а Нолофинвэ пошел дальше вдоль берега. Он был рад, что этот странный и неловкий для обоих разговор закончился. И ему даже не было любопытно, что именно Майтимо собрался обдумывать.
Любопытство тоже требует сил, а у Нолофинвэ их сейчас было в обрез.
— Скорее бы, скорее бы весна, — прошептал он.
Тут же смутился: хоть и тихо, а все-таки вслух. Так кто-нибудь и услышит, пожалуй, а у него нет права пугать других своей слабостью.
Но на этот раз рядом никого не было, его слова не могли достичь ничьих ушей. И все же, словно в ответ на них, белые облака прорезал золотой солнечный луч, еще не теплый, но удивительно яркий. От этого небо стало выше, а воздуха как будто больше. Нолофинвэ сделал глубокий вдох и улыбнулся.
***
— Скучаешь? — спросил Нолофинвэ.
— Думаю, — ответил Финдекано.
Он зябко передернул плечами, хотя было тепло и даже немного жарко: весна подходила к концу, готовясь уступить дорогу лету. Нолофинвэ, заметив этот жест, тут же обнял Финдекано одной рукой. Тот не возражал, и некоторое время они стояли так вдвоем, глядя на озеро. И на другой его берег.
— Все не пойму, что я на этот раз сделал не так, — задумчиво произнес Финдекано.
— Ты? Не так? — удивился Нолофинвэ. — Самый придирчивый критик едва ли нашел бы что-нибудь. — И сам же усмехнулся. — Впрочем, может быть, я недооцениваю придирчивых критиков. Но все равно, по-моему, ты все сделал правильно.
— Тогда почему ничего не изменилось? — спросил Финдекано.
— Майтимо бы с тобой не согласился, — ответил Нолофинвэ. — Он вернулся домой из лап Моргота, это — огромная перемена.
— Да, — кивнул Финдекано. — И за год, пока он был здесь, мы с ним снова стали друзьями, словно бы не было между нами... — он остановился на мгновение, — всего. Но для наших народов.... — Финдекано опять запнулся, потом сказал с досадой: — Ну вот, я уже даже не могу сказать "для нашего народа". Не важно, — он поморщился, но продолжил уже спокойнее: — Для остальных ничего не изменилось. Или почти ничего. А ведь когда я нашел Майтимо, мне показалось, что это может исцелить вражду между нолдор. Не могу объяснить почему, но, когда вернулся, я был почти уверен и даже рассказывал об этом Турьо в первую ночь после своего возвращения. А он слушал меня и не спорил, хотя у него, должно быть, тысяча возражений. Наверное, слишком рад был меня видеть, — тут Финдекано улыбнулся.
— Еще бы. Безумно, как и все мы, — сказал Нолофинвэ, и чуть крепче сжал плечо сына. — Но молчал он не только поэтому. Турукано теперь многое держит в себе, — Нолофинвэ вздохнул. — И я очень благодарен ему за то, что он не подливает масла в огонь. Тут и без этого все готово вспыхнуть. По крайней мере, было готово еще недавно. Но пока что не вспыхнуло, и я рад уже одному этому. А большего требовать не вправе, ни от Турукано, ни от других.
— Но это тупик, этот путь никуда не ведет, — сказал Финдекано, впрочем, без возмущения, как-то очень ровно.
— Да, — тем же тоном согласился Нолофинвэ. — И именно поэтому мы никуда не идем. А другого пути нет. Или я не вижу его, — он улыбнулся.
Улыбка вышла усталой.
Финдекано молчал.
— Конечно, своим поступком ты указал другой путь, — продолжал Нолофинвэ. — Но это путь чуда, а сотворить чудо способен не каждый, даже из тех, кто видел, что чудеса бывают. Как не каждый, увидевший полет, может сам подняться в небо.
— Но ты-то точно можешь летать! — горячо откликнулся Финдекано, и сам рассмеялся своей горячности.
Нолофинвэ опять улыбнулся. В этот раз веселее.
— Может, ты и прав, — легко согласился он. — Но перья на крыльях не отросли пока. Я еще похожу по земле, если не возражаешь.
Финдекано вдруг побледнел, лицо его застыло, и он с силой сжал свободную руку Нолофинвэ обеими своими. Резко выдохнул и сказал:
— Да, да, отец, ходи по земле. Побудь еще с нами.
— Финьо! — обеспокоенно воскликнул Нолофинвэ. — Что с тобой, Финьо?! О чем ты говоришь?
— Я не знаю, — ответил Финдекано.
Выражение лица у него стало более расслабленным, но он был по-прежнему бледен, и не выпускал руки отца.
Оба поняли, что произошло. Предвидение, случайное, короткое и неясное, накатило волной и схлынуло, не оставив никакого ключа, к чему оно относилось. С этим ничего нельзя было сделать. Только смириться и забыть, а иначе так можно и разума лишиться.
— Не бойся, никуда я не денусь, — сказал Нолофинвэ, ласково и беспечно, словно говорил с ребенком, а не со взрослым эльда.
— Конечно, — Финдекано через силу улыбнулся.
На мгновение он прижался лбом к плечу Нолофинвэ, потом отпустил, наконец, его руку и сам отступил на несколько шагов.
Они еще постояли молча, потом Финдекано тряхнул головой и спросил:
— Но все-таки что же теперь?
Нолофинвэ пожал плечами:
— Возможно, мы просто должны быть благодарны за то, что есть, и не ожидать большего.
— Нет, мне кажется, должно быть что-то еще, — возразил Финдекано. — Я чувствую. Но не вижу, что я мог бы сделать для этого.
— Ты уже сделал много, — ответил Нолофинвэ. — Не взваливай на себя все.
— Тогда кто? — спросил Финдекано.
— Не знаю, посмотрим, — ответил Нолофинвэ.
Ему вдруг пришло на ум, что Майтимо так больше и не пытался поговорить с ним до самого своего отъезда. А Нолофинвэ не стал напоминать ему о прежнем намерении. Едва ли стоило ожидать помощи от старшего сына Феанаро или еще кого-то с другого берега. Не вышло бы новых ссор — и то хорошо. А единство народа нолдор — просто еще одна вещь, потерянная безвозвратно.
Произносить это вслух Нолофинвэ не хотел, чтобы не расстраивать Финдекано еще больше.
Вместо этого он вспомнил еще кое о чем из прошлого, запустил руку в поясную сумку и сказал:
— Смотри, что я нашел среди своих вещей.
На его ладони лежали две плотно скатанные золотые ленты.
Пожалуй, рискованно было извлекать их на свет, мало ли о чем они могут напомнить Финдекано, но все же и прятать их было бы неправильно, а уж выбросить тем более.
— Я подумал, стоит вернуть это тебе, — продолжал он, в то же время следя за реакцией Финдекано.
К счастью, Финдекано улыбнулся, и не одними только губами, глаза тоже заблестели.
— Неужели ты пронес их через Льды! — воскликнул он.
— Это вышло почти случайно, — признался Нолофинвэ. — Но теперь я рад.
— Знаешь, я тоже, — сказал Финдекано. — Вплету их завтра.
— Хорошо, — ответил Нолофинвэ. — Вот будущее уже и обретает определенность.
Едва договорив, он рассмеялся, и Финдекано тут же присоединился к нему. И в этот миг они не тревожились ни о чем, хорошем или плохом, что могло ждать их впереди.
Название: Единственный шаг
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Финголфин, Фингон, Тургон, Арэдель, Маэглин, Эрейнион (Гил-Галад), сыновья Феанора, сыновья Арафинвэ, упоминаются Эол, Моргот.
Рейтинг: PG-13(12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 3405 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: 456 год Первой Эпохи, Эндорэ. Битва Внезапного Пламени разорила Арт Гален и унесла множество жизней.Финголфин вспоминает прошлое, размышляет о будущем и принимает решение.
Примечение: 1. В этом тексте используются синдаризованные формы имен большинства персонажей. Имя Арафинвэ фигурирует только в квэнийской форме, потому что оно было синдаризовано Финродом уже после смерти Финголфина. 2. Мидтул - предположительно, синдаризованная форма имени Митьятулвэ, точного соответствия в словаре не нашлось. 3. Митьятулвэ - близкий друг Нолофинвэ, с которым они знали друг друга с детства, не канонный персонаж, упоминался в двух фиках этого цикла: "Тревожный блеск" и "Тропа во тьме". 4. Даты: 1) по текстам Толкина: 320 год Первой Эпохи - рождение Маэглина, 400 год - гибель Арэдель, 422 год - совет Финголфина, на котором он призывает выступить против Ангбанда, но не получает поддержки, 455 год - Дагор Браголлах, 456 - поединок Финголфина с Морготом; 2) произволом автора фанфика: 415 год - рождение Эрейниона.
читать дальшеНочь стояла удивительно тихая. Воздух был почти неподвижен. Наверное, поэтому в нем не слышался запах гари, и мельчайшие частицы пепла не летели с Анфауглит и не проникали с каждым вдохом в нос и горло. Звезды сияли ярко, так что легко выходило представить, будто всего, произошедшего за последний год, не случалось. И там, за стенами Барад Эйтель, все еще колышутся травы равнины Арт Гален, все еще стоят в силе и славе крепости нолдор, и их стражи держат в страхе тварей Моргота, а жители, не ожидая бед, поют под небесами. Время летней ночи течет медленно, как мед, и пахнет медом. А еще немного землей, за день прогретой солнцем. Но больше ничем.
Финголфин, стоя на вершине самой высокой из башен своей крепости, не торопился разрушить это приятное наваждение. Он позволял волнам памяти нести себя все дальше и дальше назад. К началу могущества нолдор в этих землях.
Тогда Маэдрос всех сумел удивить, и, пожалуй, больше всех самого Финголфина.
— Титул Верховного короля я принял, должно быть, от изумления, — однажды признался он Фингону.
Перед другими Финголфин об этом молчал. Верховному королю не пристало говорить таких вещей, даже в шутку, а особенно всерьез.
Финголфин хорошо понимал в ту пору, что для народа сыновей Феанора он чужой настолько же, насколько Феанор и его сыновья были чужими для его собственного народа. Правда, они, чтобы так отдалиться, хорошо постарались, а он не сделал ничего, но это мало что меняло. Если бы часть народа его не признала, титул не имел бы значения.
Однако те нолдор его признали. Не полюбили, конечно, нет. Но вроде как они с ним условились, что сделают все, чтобы быть друг другу полезными в битвах с Врагом. А для всего остального у тех нолдор были сыновья Феанора — лорды, чтимые наравне с валар. Да что там, превыше валар!
Как-то раз Финголфин обмолвился, что ему такое отношение со стороны народа было бы в тягость.
Молва подхватила это, а после принесла ответ, неизвестно от кого, да и не важно. Сказано было: Финголфин завидует и лукавит.
Он действительно лукавил.
Такое отношение не было бы, а точно было ему в тягость. Всегда, сталкиваясь с подобным, все равно с чьей стороны, он чувствовал мучительную неловкость и за себя, и за других. Словно они делали что-то такое, за что потом им непременно будет стыдно, а он поневоле становился этому свидетелем.
Так что Финголфин обычно старался как-нибудь аккуратно свести чрезмерное восхищение своей персоной на нет: кому-то показать, что он такой же эльда, как другие, с кем-то просто посмеяться вместе, а кое-кого и встряхнуть построже.
Потом он забывал об этих историях, крепко забывал, чтобы не поминать никогда, даже мимоходом.
— Так ты теряешь часть своей власти над душами, — однажды сказал ему Мидтул. — Исчезает слепое обожание и...
— И хорошо, — ответил Финголфин. — С меня довольно, что эльдар меня ценят...
— И появляется не слепое, — возразил Мидтул. — Что гораздо, гораздо дороже.
Финголфин, слыша это, почувствовал, как заливается краской, будто юноша.
— Вот уж скромность пуще жадности, — продолжал Мидтул и вдруг расхохотался. — Ценят, ценят, — повторял он сквозь смех.
Потом посмотрел в лицо Финголфина и резко остановился. Выдохнул.
— Прости, друг, — сказал негромко. — Напрасно я завел этот разговор.
Они заговорили о другом, и Финголфину сразу стало легче.
Теперь, когда он вспомнил все это, как будто снова потянуло гарью, хотя ветра все еще не было да и Мидтул погиб не в Браголлах, а почти на три сотни лет раньше, когда морготовы твари впервые попытались прорвать осаду.
Воины из отряда Мидтула вернули тело в крепость, и здесь его предали земле. Могила всегда утопала в цветах, которые начали расти там сами собой едва ли не с первого дня. Но это было маленькое утешение. Слишком маленькое.
Финголфину очень недоставало Мидтула в тяжелые времена, а еще больше в хорошие. Ведь были же и хорошие времена. Были. Когда крепости нолдор росли и ширились, полнились жизнью. Когда у нолдор снова стали рождаться дети, и их смех напоминал Финголфину, что его народ все же пришел к тому, о чем он с отчаянным упрямством мечтал когда-то в начале Хэлкараксэ.
Года не проходило, чтобы хоть один ребенок в тех землях, где жили эльдар Финголфина, не получил имя Аргон. Финголфину от этого было и радостно, и больно. Но больше радостно.
Его вообще многое радовало в ту пору, и тогда-то Финголфин позволил себе по-настоящему поверить, будто нолдор держат Моргота в руках, и больше Враг не сможет неожиданно навредить им.
Финголфин покачал головой, вздохнул. До чего же наивен он был! А ведь думал, что давно утратил способность тешиться иллюзиями. Думал, последние его иллюзии сгинули в пламени Лосгара. Почему-то его иллюзии всегда гибнут в пламени. Почему-то всегда не они одни. Нет, не следовало сейчас думать об этом. Лучше бы вспоминать.
Но хорошее больше не шло на ум. Вспомнилось расставание с Тургоном и Арэдель. С Идрилью. Дети сдержали слово, предупредили его о своем уходе.
— Благослови, отец!
Финголфин благословил от чистого сердца. Вот только переносить разлуку было все равно нелегко. Помогали мысли, что в тайном граде, они, по крайней мере, в безопасности. Пока однажды орел не принес ему ужасную весть — Арэдель пропала.
С тех пор Фингофин места себе не находил. В то, что дочь умерла, он не верил. Случись с ней такое, его душа в тот же миг разорвалась бы от боли. Да и угодить в лапы Моргота Арэдель не могла, он почувствовал бы. Почувствовал ведь, когда Фингон даже по своей воле пошел туда.
Но где же она теперь? Где? Дни и ночи Финголфин думал об этом, что бы ни делал, с кем бы ни говорил. Во сне он искал ее, почему-то в тумане Арамана, а наяву рассылал поисковые отряды во все концы Белерианда. Кто знает, куда могла направиться Арэдель, выбравшись из Нан Дунгортеб.
В самой Долине Ужасной Смерти тоже искали — туда ездил Фингон с добровольцами из числа своих воинов, но никаких следов они не нашли.
— Почему она не поехала к нам? — спросил Фингон, вернувшись с этих бесплодных поисков. — Арэдель впервые за две сотни лет покинула Гондолин и собралась в Химлад. В Химлад! — он повысил голос, сам не замечая этого.
— Уж не в обиде ли ты на нее? — вместо ответа спросил Финголфин.
Фингон помолчал несколько мгновений.
— Нет, не в обиде, — после паузы сказал он уже спокойно, негромко. — Но все время думаю об этом. Почему Химлад? Она ведь, кажется, даже после примирения едва разговаривала с Келегормом и Куруфином. И вдруг помчалась к ним, называла их своими друзьями, словно когда-то в Валиноре. Почему? Не назло же Тургону?
Финголфин покачал головой.
— Нет, не думаю, что назло. Может быть, она простила их наконец, и потому-то ей не сиделось на месте, потому так хотелось их увидеть, чтобы впредь жить с легким сердцем.
— Прощение — это прекрасно, — вздохнул Фингон. — Но знаешь, я предпочел бы, чтобы они по-прежнему были ей отвратительны, только бы она была цела и невредима в Гондолине. Или здесь. Даже лучше, если здесь. Я безумно соскучился.
— Я тоже, мой дорогой, — сказал Финголфин. — Я тоже.
Где она? Где? Время шло. Ответа не было слишком долго. Но все-таки он отыскался. Пришел из Химлада. Арэдель добралась туда. Добралась. Жила. И пропала.
Какая жестокая насмешка судьбы! В одиночку пересечь Долину Ужасной Смерти, чтобы вновь исчезнуть, переправившись через Кэлон. Ее усердно искали. Но снова никаких следов.
"Где ты, Арэдель?! Где ты теперь?! Ответь! Ответь мне, доченька! Умоляю, ответь!"
Финголфин кричал это по осанвэ. Кричал, что было мочи, забыв, как небезопасно открывать свой разум. Забыв, что этот призыв не достигнет Арэдель, если сама она держит барьер аванирэ. Забыв, что любой отклик мог оказаться мороком. Ему нужно было услышать ее голос, и услышать немедленно.
Но Финголфин не услышал ничего. И не было уже в нем прежней уверенности, что Арэдель хотя бы избежала смерти и плена. Он стал опасаться, что чувства просто подводят его, но все же старался верить в лучшее, хотя день ото дня это становилось труднее.
Пока однажды утром в окно к Финголфину не влетела черная птица с красной отметиной на голове — черный дятел. Он сделал круг по комнате и сел на руку Финголфина, протягивая лапу.
Только тут Финголфин заметил, что к птичьей лапе привязан свиток из древесной коры. Нолдор не пользовались такими. Сердце забилось быстро и гулко — хоть свиток и не был подписан снаружи, Финголфин с одного взгляда почувствовал, что это письмо от Арэдель, поэтому быстро отвязал его и тут же принялся читать.
"Дорогой отец! Прости, что так долго не подавала о себе вестей. Здешние птицы неразговорчивы и не любят покидать свой лес, я насилу убедила этого дятла отнести тебе мое письмо.
У меня все хорошо! Нет, не просто хорошо! Никогда еще я не была так счастлива! Раньше я не знала, что значит любить кого-то, быть с ним единым целым. Смотрела на вас с мамой, на Тургона и Эленвэ, на другие счастливые пары... видела, но не понимала. А теперь я знаю! Знаю, отец!
Здесь, под деревьями, выше которых нет на свете, я встретила того, с кем рядом хочу быть до конца вечности. Его имя — Эол. Он любит лес, звездный свет, тайны земли и меня. Больше всего на свете Эол любит меня. Он сам признался мне, да и я вижу это в его глазах.
Я тоже люблю его. Просто люблю, как не думала никогда полюбить ни одного эльда.
Мы не придем просить твоего благословения, как велят обычаи, Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела.
Одно лишь тревожит меня — как много беспокойства доставила я тебе и братьям. Прости, отец. И им обоим передай, что я прошу прощения. Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью!
с любовью
Арэдель, Нан Эльмот"
Финголфин, не веря своим глазам, перечитал письмо несколько раз, а когда поднял, наконец, взгляд, дятла рядом уже не было. Улетел, не дожидаясь ответа, в свой лес, который не любил покидать.
Осталось только письмо. Финголфин боялся выпустить его из рук, чтобы оно тоже не исчезло. Все перечитывал, разглядывал... Узнавал почерк Арэдель, слышал, как будто рядом, ее голос... Вбирал в себя каждую черточку каждой тенгвы, каждую шероховатость свитка, маслянистый отблеск чернил.
Первые чувства — недоверие и пьянящее облегчение, начали понемногу уступать место другим. Финголфин не сомневался, что все написанное в письме — правда. Как правда и то, что в открытую написано не было.
"Одно лишь тревожит меня... Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью" — это значило "Я люблю вас, но не тоскую, я и так счастлива".
"Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела" означало "Не приезжайте сюда, вы только помешаете моему счастью".
Трудно было принять такое. Конечно, Финголфин предполагал, что однажды его дочь выйдет замуж, и даже волновался об этом, когда-то, когда она была совсем юной. Но сердце ее долго оставалось свободным, он успокоился. И вот... В самых тревожных своих фантазиях не воображал он столь странной истории.
Зять, который не только жил бы за тридевять земель, но и так ненавидел нолдор, что Арэдель предпочитала вовсе не знакомить его с родными... Первым побуждением Финголфина было немедля мчаться в Нан Эльмот, прихватив с собой столько спутников, чтобы от сияния их глаз и блеска доспехов в чаще стало светло, а от звона голосов шумно, прочесать весь лес и... встретить полный осуждения, а может, и ненависти взгляд дочери.
Финголфин знал Арэдель слишком хорошо. Такого она ему никогда не простила бы. Так что, скрепя сердце, он решил оставить все как есть.
Потом Финголфин часто думал, что должен был догадаться, чем все в конце концов обернется. Должен был ожидать, что когда первый ослепительный жар любви чуть поостынет, Арэдель станет в тягость мысль о вечности в темном лесу, где даже птицы неразговорчивы. Она вспомнит, что тоже одна из нолдор, и возмутиться несправедливым отношением мужа к ее народу. Вспомнит, что уступать и быть снисходительной к чужим ошибкам — не ее стезя. Вспомнит и захочет освободиться от уз, связывающих ее с Эолом.
Финголфин думал, что должен был быть там, на опушке Нан Эльмота, в тот самый день, когда она решилась бежать. Тогда он забрал бы ее к себе в Хитлум и защитил ото всего, что произошло после. Ее и ее сына, конечно. Неважно как. Защитил бы.
Но его не было там. А Эол... жалкий безумец, любивший звезды и ненавидевший солнце, которое скрывало их от него. Он пленился яркой звездой, нечаянно упавшей к нему в руки, и сам захотел пленить ее. И не понял, что нельзя держать звезду против ее воли и не обжечься. Не понял и убил ее.
Смерть Арэдель Финголвин почувствовал в тот же миг, как это случилось. Душа его и впрямь разорвалась от боли, но он остался жив. То же было, когда умер Арьо. Каждый вздох, каждый шаг — мученье, и так хотелось умереть самому, умереть вместо.
А уже потом, через несколько дней, орел принес печальные вести, и Финголфин узнал, что сама Арэдель именно так и умерла, заслонив от отравленного кинжала Эола своего сына. В этом она оказалась удачливее собственного отца и не узнала, что значит пережить смерть своего ребенка.
Зато ей на долю выпало медленное умирание от яда. Именно ей, когда-то в шутку говорившей:
— Из всех смертей я предпочла бы самую быструю, а еще лучше такую, чтобы я даже не успела ничего понять.
Очень ли она мучилась перед смертью? Было ли ей страшно? Она просила простить Эола. Значит, несмотря ни на что продолжала любить его? Или чувствовала только жалость?
Эти вопросы первое время после смерти Арэдель Финголфин задавал себе часто и ни мгновения не осуждал Тургона за то, что тот Эола все-таки не простил. Проклятый безумец мог хотя бы сказать, что кинжал отравлен, и Арэдель, возможно, осталась бы жива. Но он молчал и ждал ее смерти. Он заслужил смерть! Пусть даже никогда раньше никакое преступление в землях эльдар не каралось казнью. Ведь такого преступления никогда раньше и не совершали в землях эльдар, никто и помыслить не мог, что можно посягнуть на жизнь своей жены или на свое дитя.
Ребенок. Уже юноша. Сын Арэдель. Его зовут Маэглин и лицом он очень похож на свою мать — вот все, что знал Финголфин о нем, своем внуке, которого никогда не встречал и едва ли мог надеяться встретить.
Только в грезах Финголфин видел его. Окликал по имени, желал подойти, обнять. Но Маэглин почему-то не смотрел ему в глаза и всякий раз ускользал, стоило Финголфину приблизиться. Лишь один раз Финголфин сумел все же взять его руку в свои и ненадолго удержать. Ладони тут же обожгло болью, словно он схватился за отточенный клинок.
Наяву боль уменьшилась, но совсем не исчезла, и еще насколько дней досаждала Финголфину. Хотя куда больше его терзала мысль, что и эти сны, и эта боль, — несомненно, какой-то знак, смысла которого ему не дано разгадать.
Предвидений и предчувствий у Финголфина в те дни вообще случалось много, словно гибель Арэдель каким-то образом истончила для него завесу, отделявшую настоящее от будущего, так что Финголфин мог видеть очертания грядущего яснее, чем прежде. Но все же видения были смутны, предчувствия темны и тревожны.
От этого и настоящее будто подернулось серым туманом. Так что Финголфин уже не чувствовал прежних покоя и безопасности и знал, что больше не будет их чувствовать, пока Враг не окажется повержен, а его твердыня разрушена. Вот только возможно ли сделать это?
Финголфин огляделся вокруг и понял, что нолдор слишком привыкли считать, будто их сил недостаточно для штурма Ангбанда. Привыкли оглядываться на прошлые потери и беды и не думают о том, что за проведенные в этих землях годы снова стали сильны и многочисленны, обрели друзей и союзников.
И теперь не время довольствоваться малым, пора вспомнить про высокую цель — так решил Финголфин. Но прежде чем он успел поделиться своим решением с другими, Фингон и его жена принесли ему иную весть:
— Отец, скоро мы приведем в мир дитя.
От счастья оба светились, словно солнце в зените. И Финголфин не нашел в себе сердца омрачать их радость разговорами о большой войне. В их роду счастье и без того нечасто гостило, чтобы еще отворачиваться, когда оно пришло.
А нолдор уже долго ждали и могли подождать еще.
Потом Эрейнион родился — чудесный мальчик, как две капли воды похожий на своего отца. Даже глаза у него были точно такие, как у Финьо в детстве, хотя тот видел свет Древ, а малыш Эрьо только свет Новых Светил. Финголфин смотрел на внука, держал его на руках, и душа замирала от счастья.
Разговор о походе на Ангбанд откладывался все дальше и дальше, день за днем и год за годом. Финголфину думалось даже, что, может быть, лучше отсрочить все планы до тех пор, пока Эрейнион не вырастет, чтобы не омрачать его детства разлукой с отцом и войной. Еще четыре десятка солнечных лет, что они, в сравнении с вечностью?
Но предчувствия не давали успокоиться, торопили, подстегивали, и однажды Финголфин понял, что больше не может противиться им. Он должен поднять свой народ на войну с Морготом сейчас. Народ и союзных людей, и всех кто только согласиться идти с ним на Ангбанд. Поднять всех сейчас, потому что иначе он не сделает этого никогда.
Эрейниону в ту пору было только семь лет по счету Солнца. Но Финголфин разослал по всем землям нолдор вестников с приглашением для лордов собраться на Большой Совет в Хитлуме.
И они собрались.
Приехали сыновья Феанора. Где-то за спиной, на пределе слышимости, звучали слова:
— Что ему вдруг от нас понадобилось?
— Скоро узнаем, чувствую, он затевает что-то.
— Говорите тише!
Приехали сыновья Арафинвэ.
— Как давно мы не виделись, дядя!
Череда объятий, почти сокрушительно крепких. Во взглядах, в голосах — радость встречи. Финголфину на миг даже стало совестно за то, для чего он их позвал.
Но отступать он был не намерен. Совет начался.
Финголфин высказал то, о чем давно уже думал. Коротко, четко. О силе нолдор и силе Моргота, о доблести и о зле, о том, что с Морготом нужно покончить, чтобы жить в мире без страха.
О своих дурных предчувствиях он почти не упоминал, рассудив, что не годится с них начинать это дело. Тем более, они были очень неясны.
Слова падали в тишину.
Окончив речь, Финголфин оглядел слушателей, стараясь угадать их мысли.
Фингон отвел взгляд, но потом, почти тут же, все-таки встретился глазами с Финголфином.
Не осанвэ, просто взгляд, но Финголфин прочел в нем: "Я буду с тобой, отец, когда дело дойдет до боя с Морготом, но сейчас не стану говорить в твою поддержку".
Что ж, это его право. Нельзя было требовать больше.
Глаза Ангрода и Аэгнора, непохожие обычно, но почти одинаковые в тот миг, светились пониманием. Они оба были согласны с Финголфином, и на душе от этого разом стало теплее.
Но в глазах Ородрета было сомнение. А во взгляде Финдарато явно читалось желание возразить, которое он пока сдерживал из уважения.
Остальные взгляды остры и холодны, как лезвия клинков.
Так началось обсуждение, которого Финголфин ждал так долго и от которого ждал так много, но только не того, что случилось.
Фингон действительно за все время не проронил ни слова. Ангрод и Аэгнор поддержали Финголфина горячо, даже яростно. Будто чувствовали, что будущее готовит им скорый и ужасный конец, поэтому, если они хотят еще успеть сразиться с Морготом, им нужно торопиться. Но мнения всех остальных сводились в общем к тому, что торопиться, наоборот, не следует.
Не искушать судьбу, не рисковать без нужды. Почему именно теперь? И уж не безумен ли он? Хотя этот последний вопрос не прозвучал вслух, надо отдать должное... всем.
Финголфину очень не хватало Тургона, который напомнил бы, что нужно идти до конца, ведь за этим они и явились в Белерианд. И Аргона, который сказал бы: "Нельзя же так! Надо заставить их действовать!". Но один из них был слишком далеко, а другой еще дальше.
Совет кончился ничем.
Тогда это было, конечно, обидно. Фингон несколько дней, после того как все разъехались по домам, не попадался на глаза отцу, чтобы не бередить душу. Потом все успокоилось.
Предчувствия никуда не делись, но Финголфину стало почти все равно, хотелось только жить, пока можно. Да одно это, казалось, и оставалось ему.
Позже, когда разразилась Дагор Браголлах, и пламя пожрало Арт Гален, Финголфин даже радовался, что прежний замысел его не осуществился. Увидев силу и злобу Моргота, он прозрел истину: какую бы многочисленную и доблестную армию ни собрали нолдор, шансов выстоять против орд морготовых слуг у этой армии столько же, сколько у одного эльфийского война шансов одолеть самого Моргота.
А раз так, зачем рисковать жизнями тысяч храбрецов там, где нужен только один? Тот, кто был бы готов идти до конца?
С тех пор, как эта мысль посетила его, Финголфин жил одной мечтой, одной надеждой, которую не открывал никому, — сразиться с Морготом. И сразить Моргота, если будет на то воля Эру.
Каждую минуту, когда он не был в бою или не падал от усталости, Финголфин посвящал подготовке: плел чары, которые вселили бы ужас в тварей Врага и позволили невредимым добраться до Ангбанда. Рассудив, что если это ему удастся, значит, с ним милость Илуватара, а дальше можно будет положиться на верный Рингил, ни разу не подводивший его, да на твердость собственного духа и руки.
Теперь приготовления были окончены. Оставался всего один шаг до конца, и ныне Финголфин сделает его: с первым лучом рассвета он оседлает Рохаллора и отправится в дорогу.
Он будет биться. Чтобы победить. Или чтобы остаться в памяти своего народа отчаявшимся безумцем.
Нет, только чтобы победить. А иначе не стоило бы и пытаться.
— Выходи и сразись со мной, Моргот, трус и повелитель рабов!
КОНЕЦ
Часть первая здесь, Часть вторая здесь, Часть третья здесь, Часть четвертая здесь и здесь.
Название: Хрупкий мир
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Финдекано, Турукано, Арэльдэ, Майтимо, упоминаются другие сыновья Феанаро, Финвэ, Феанаро, Аракано, Эленвэ, Манвэ, новые персонажи.
Рейтинг: PG-13(12+)
Жанр: драма
Размер: 4 837 слово, мини
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: 5-6 годы Первой Эпохи, Эндорэ. Лагерь нолдор Нолофинвэ у озера Митрим, после возвращения Финдекано из его похода в Ангамандо. Лето, осень, зима и весна. Разговоры по душам. Надежды на лучшее, готовность к худшему - хрупкий мир разделенного народа нолдор.
читать дальшеСоблазн воспользоваться осанвэ был велик, хотя Нолофинвэ и помнил, что делать этого нельзя. С первых шагов по земле Эндорэ стало понятно: здесь опасно держать разум открытым. Где-то рядом таился Моринготто, а как знать, когда и каким образом Враг захочет омрачить чужой рассудок.
Лучше запереть свое сознание понадежней и довольствоваться словами. Правда, после Хэлкараксэ, где все привыкли прибегать к осанвэ куда чаще, чем делали это даже в Валиноре, поначалу было странно и трудно сдерживаться. Но Нолофинвэ за все годы Солнца ни на мгновение не опускал барьер аванирэ. Даже когда Финдекано отправился в свой безрассудный поход к Ангамандо.
Впрочем, как раз тогда удержаться оказалось, пожалуй, проще, чем обычно. Все равно не дозовешься, не станет ведь сын так объявлять свое присутствие вблизи вражеской твердыни. Да и самому Нолофинвэ уж точно не следовало тянуться туда открыто. Не хватало еще ко всем бедам и разум потерять.
А вот сейчас, при ярком свете дневного светила, в своем же лагере на берегу озера, так и хотелось позвать по имени. Быстро, ни один Враг не успеет заметить.
Нет, все-таки лучше вслух:
— Турукано!
— Я здесь, отец!
Ответ раздался совсем рядом, из-за ближайших прибрежных кустов, так что Нолофинвэ пришлось сделать всего несколько шагов, чтобы обойти их и увидеть сидящего на траве сына.
Нолофинвэ тоже сел. Голова у него немного кружилась, так что сидеть было проще, чем стоять. Быстро же он отвык от таких нагрузок. В Хэлкараксэ за одну стоянку ему случалось делать больше, и не кружилась голова. Или он не замечал.
Нолофинвэ поморщился. Так и идет на ум Хэлкараксэ. Хотя пора бы уже уяснить хорошенько, что Льды остались позади. Давно пора. Пять раз приходила в эти земли весна, четыре раза созрел урожай. Народ Нолофинвэ убедился, что холода, пусть они и придут неизбежно, не будут слишком мучительны.
Домов — простых и похожих друг на друга, но теплых и добротных домов — построено довольно, чтобы все могли поместиться в них. Эти дома даже стали со временем украшать резьбой, и они уже были не так одинаковы. И на свеже вытканном полотне снова появилась вышивка. И ничьи руки до сих пор не были обагрены кровью живущих на южном берегу... А теперь и вовсе...
— Все живы? — спросил Турукано подчеркнуто беспечным тоном, так что сразу стало ясно, о ком именно он спрашивает.
— Живы, — ответил Нолофинвэ, кивком показывая, что понял вопрос. — Я даже думаю, что, если не будет внезапного ухудшения, жизнь его уже вне опасности, и однажды он совершенно поправится. Только вернуть потерянную кисть не получится. На это никакого искусства не хватит, мы не валар.
При последних словах уголки губ Нолофинвэ дрогнули, словно он хотел усмехнуться, но передумал.
— Что же тогда ты делал там всю ночь и почти половину дня? — удивился Турукано.
— Я не сказал, что он поправится сам по себе, если просто оставить его в покое, — вздохнул Нолофинвэ. — Для целителей там еще очень много работы. А Финьо тревожится за него. Когда Финьо становится слишком страшно, он зовет меня. Все просто.
Нолофинвэ улыбнулся, Турукано, глядя на него, улыбнулся тоже.
— Но на деле особых причин для беспокойства нет, — продолжал Нолофинвэ. — Он, конечно, был на пороге смерти, однако мы уже знаем: не каждый, кто побывал на том пороге, действительно умирает. А у наших целителей...
— О, да, — не слыша последних слов Нолофинвэ, сказал Турукано. — Иначе в этом лагере вообще никого бы не было.
—... достаточно опыта, чтобы удержать его, а не подтолкнуть к Чертогам Ожидания. В этом ему повезло, — договорил Нолофинвэ. Слова Турукано он услышал, но не стал ничего отвечать, только накрыл его руку своей.
— Повезло и не в этом одном, — сказал Турукано. — Сейчас его вид и его история будят в сердцах нашего народа сострадание к нему и ненависть к Врагу. Кто знает, что они могли бы разбудить там раньше... Кто пожалел бы его в первые дни жизни здесь, когда мы, сами едва живые, оплакивали наших мертвых?
Нолофинвэ снова ничего не сказал. Турукано покачал головой.
— Нет, наверное, кто-то пожалел бы. Но меня бы не было среди них. И многих не было бы. Теперь... — он вздохнул. — Разумеется, жалко.
Нолофинвэ все еще молчал. Молчать было настолько же проще, чем говорить, насколько сидеть — проще, чем стоять. До чего же он устал! Хотелось уснуть прямо сейчас, прямо здесь, и не просыпаться долго. Но он пришел говорить с сыном, а не спать. Хотя до сих пор Турукано, похоже, больше нуждался в возможности выговориться, чем в его ответах.
Но теперь Турукано умолк. Задумался. Или все-таки ждал от отца каких-то слов.
— В первые дни все было иначе, чем сейчас, — делая над собой усилие, чтобы собраться с мыслями, сказал Нолофинвэ. — Не случайно, мы и узнали обо всем не тогда, а лишь недавно. И нет нужды думать, что могло бы быть. У нас достаточно проблем с тем, что есть.
— И их станет больше, когда сюда явятся остальные сыновья Феанаро, — сказал Турукано. — А они явятся. Ведь им непременно захочется увидеть брата, раз уж он, — уголок рта Турукано дернулся. — Так близко.
— Они уже были здесь, — ответил Нолофинвэ.
— Как?! — Турукано почти вскочил, но все же сдержался. — Как они могли попасть в лагерь незамеченными?
— Посредством хитрости и чар, — усмехнулся Нолофинвэ. — Моих, разумеется.
— Отец? — Турукано посмотрел на Нолофинвэ с изумлением.
— Мне стоит немалых сил удерживать народ от мщения, даже когда наши родичи сидят по другую сторону озера, — сказал Нолофинвэ уже совершенно серьезно. — И я не желал бы, чтобы все мои старания пошли прахом из-за чьего-то неосторожного слова или даже надменного взгляда. Поэтому я скрыто провел их по лагерю и так же скрыто вывел обратно.
— И они согласились? — спросил Турукано, который выглядел порядком ошеломленным этой историей.
— Им было все равно, — пожал плечами Нолофинвэ. — Но и выбор-то невелик. Я не стал бы рисковать, позволяя им всем сразу войти сюда в открытую, а они не хотели ждать.
— Ясно, — сказал Турукано. — Что же потом?
— Ничего, — ответил Нолофинвэ. — Они увидели брата, убедились, что он жив и о нем заботятся, и уехали.
— Вот как. А они не хотят забрать его к себе, чтобы заботиться самим? — спросил Турукано.
— Хотят. Они даже приехали в сопровождении целителей, а так же взяли с собой лошадей и носилки. Но когда их целители взглянули на раненого... — Нолофинвэ покачал головой. — Им даже говорить ничего не пришлось, яснее ясного было, что они не знают, что со всем этим делать.
— Должен же у них был появиться опыт за годы здесь, — заметил Турукано.
— Конечно, но это опыт лечения ран, полученных в бою. А крайняя степень физического и душевного истощения, когда причин для возможной смерти так много, что трудно даже сразу увидеть их все, — не то, с чем они привыкли сталкиваться. В этом несравнимо больше наш опыт. Хотя случай, — Нолофинвэ тяжело вздохнул. — И отличается ото всего, что мы видели раньше. Раны, нанесенные с заведомым стремлением мучить, терзать и получать удовольствие от чужих страданий... — по лицу Нолофинвэ пробежала судорога. — Они другие... на ощупь. Но пока мы справляемся. Справятся ли на том берегу, я не уверен. И не хочу, чтобы все усилия пропали даром. — По тому, каким тоном Нолофинвэ произнес "все усилия", было понятно, что он говорит не только и не столько о работе лекарей. — Так что пока он останется здесь.
— Но ты не единственный целитель в нашем лагере, и не обязан сам им заниматься, — напомнил Турукано. — У тебя и так от всего этого снова седина в волосах.
— Не единственный, и даже не лучший. Но я уже сказал, почему это делаю. А седина... — Нолофинвэ пожал плечами. — Пройдет. До этого прошла ведь, а теперь Финдекано вернулся невредимым... — на мгновение Нолофинвэ замолчал, а потом вдруг настойчиво произнес: — Пообещай, если когда-нибудь ты соберешься покинуть меня и уйти куда-то, неважно куда... — он вздохнул. — Пообещай, что скажешь мне об этом.
— Я никуда не собираюсь, — быстро возразил Турукано.
— Все равно, — ответил Нолофинвэ.
— Хорошо, — сказал Турукано. — Обещаю, что не стану исчезать без предупреждения. Когда бы и куда бы я ни решил уйти, ты непременно узнаешь прежде, чем это случится.
— Спасибо, — со слабой улыбкой сказал Нолофинвэ.
— Финьо и Арэльдэ тоже попросишь дать тебе такие обещания? — усмехнулся в ответ Турукано.
— Они уже дали, и Финьо не пришлось даже просить об этом, — серьезно ответил Нолофинвэ. — Теперь мне будет легче жить. Немного. Когда я почувствовал, куда он отправился...
Нолофинвэ резко оборвал фразу. Все закончилось, незачем этим бередить душу Турукано, ему и самому тяжело.
— Все позади, отец, — сказал Турукано, высвобождая пальцы из ладони отца и тут же накрывая его руку свой в том же самом утешительном жесте. — И уж это не повторится, будь спокоен. Такое невозможно повторить.
— Ты прав, — кивнул Нолофинвэ. — Спасибо.
— Не за что, — ответил Турукано. — Ты выглядишь очень усталым, — заметил он. — Тебе надо пойти отдохнуть. Сейчас ни к чему загонять себя до предела.
— Да, я устал, — честно признался Нолофинвэ. — И спать ужасно хочется, но совсем не хочется двигаться с места.
— Тогда ты можешь спать прямо здесь, — предложил Турукано. — А я буду беречь твой сон, — и, как будто смутившись, добавил: — Все равно сегодня не мой черед идти в дозор.
— О, ну раз так, то я просто не могу отказаться, — ответил Нолофинвэ, широко улыбаясь.
Он растянулся на траве и пристроил голову на колени Турукано. Лежать так было удивительно удобно и спокойно, и Нолофинвэ тут же начал засыпать. Но прежде чем успел совсем уйти в грезы, он почувствовал, что Турукано осторожно и ласково гладит его по волосам. Сразу вспомнился почему-то отец: как в детстве Нолофинвэ, бывало, засыпал, положив голову ему на колени... как потом, когда все было уже плохо, хотелось иногда дотронуться, поддержать, утешить, жестом выразить то, на что не хватало слов... Но не вышло ни разу.
На глаза навернулись слезы, однако еще до того, как соленые капли вырвались из-под ресниц и побежали по щекам, Нолофинвэ все же уснул.
***
День выдался не особенно теплый, но солнечный и приятный, из тех, которыми, предчувствуя зиму, дорожишь даже больше, чем лучшими из дней разгара лета. Безоблачное небо отражалось в воде озера Митрим и делало ее лазурно-голубой. Нолофинвэ с наслаждением глядел по сторонам и вдыхал прохладный воздух.
Последнее время он был очень занят: ко всем постоянным заботам добавился сбор и учет урожая, дел стало столько, что минуты свободной не было.
Так случалось каждую осень, и усилия, приложенные сейчас, конечно, с торицей окупались тем, что зимой никому не приходилось голодать, поэтому Нолофинвэ, как и все прочие эльдар, не жаловался. Но напряжение все равно давало о себе знать, и теперь, когда появилась возможность просто пройтись по берегу озера, Нолофинвэ чувствовал себя, будто выздоравливающий после ранения, которому впервые позволили выйти прогуляться. Все казалось лучше и прекрасней, чем обычно, и в то же время, сил было слишком мало, чтобы радоваться этому в полной мере.
С этого мысль как-то сама собой перескочила на того раненого, которого в лагере за глаза так и называли просто "раненый" или "он", избегая любого имени. Ему теперь тоже можно было выходить, но, конечно, у озера он не появлялся, слишком далеко. Пока у него едва хватало сил сделать несколько шагов за пределами дома, где им занимались целители...
Вдруг Нолофинвэ увидел, что ему навстречу своей обычной быстрой и уверенной походкой шагает Арэльдэ с неизменным белым луком за спиной. Заметив Нолофинвэ, она сделала своим спутникам, также вооруженным луками, знак, что догонит их позже, и заспешила к нему.
Это сразу же отвлекло Нолофинвэ ото всех посторонних мыслей. Они с дочерью не видились, кажется, несколько дней, хотя и жили в одном доме. Так что он успел соскучиться.
— На охоту или с охоты? — спросил Нолофинвэ, когда Арэльдэ подошла достаточно близко.
— С охоты. И на охоту, — ответила она.
Нолофинвэ изумленно поднял брови. Арэльдэ была неутомимой охотницей, но выходить на промысел так часто, пожалуй, слишком даже для нее.
Угадав его мысли, Арэльдэ улыбнулась как-то особенно беспечно.
— Я не устаю, — сказала она. — За меня не тревожься, отец.
Но от этих слов Нолофинвэ не стало легче. Напротив, они словно задели какую-то струну в сердце, и он как наяву услышал опять голос Аракано, когда-то сказавшего ему почти то же.
Арэльдэ, казалось, и сама вспомнила о брате. Во всяком случае, лицо ее сделалось разом бледнее и серьезнее. А потом она тряхнула головой и сказала:
— Я слышала, как пара эльфов из местных говорили друг с другом об Арьо, будто бы он погиб, сразив предводителя большого воинства орков. Если честно, мне не хватило сил вмешаться и переубедить их. Тяжело рассказывать об этом.
Нолофинвэ вздохнул.
— Ничего, — ободряюще сказал он. — Просто тем, кто не был в Хэлкараксэ, не понять, что на самом деле совершил наш Арьо. Но они видят, наш народ чтит его, как героя, и ищут тому свое объяснение. Во всяком случае, его помнят. И будут помнить. Недавно ко мне приходила одна пара: они простили моего позволения назвать своего сына в честь Аракано.
— Сына! — воскликнула Арэдэль. — Но не собираются же они сейчас заводить детей?
— Нет, — ответил Нолофинвэ. — Не сейчас, но когда-нибудь после. Знаешь, я рад, что есть кто-то, кто думает о будущем, счастливом будущем, в этих землях, потому что о прошлом мы все думаем слишком много, а настоящее...
Нолофинвэ умолк, не договорив.
— Так ты дал разрешение? — спросила Арэльдэ и уточнила: — Чтобы они назвали сына Аракано.
— Дал, конечно, — ответил Нолофинвэ.
— Хорошо, — сказала Арэльдэ. — Хотя странно, наверное, будет узнать, что кто-то другой носит имя, которое раньше было только его.
Нолофинвэ усмехнулся.
— Ну, и твое, конечно, — спохватилась Арэльдэ. — Но ему бы это понравилось.
— Я тоже так думаю, — сказал Нолофинвэ. — А мне не жалко. Наоборот, я всегда чувствовал, что имя, данное мне твоей бабушкой Индис, заслуживает большего внимания и более частого употребления.
Оставшихся за Морем родичей в разговорах обычно старались не упоминать. Но в семье Нолофинвэ это неписаное правило не соблюдалось, и сейчас отец с дочерью улыбнулись друг другу, как будто у них был общий секрет.
Однако чем дольше Нолфоинвэ смотрел на Арэльдэ вблизи, тем отчетливее видел, что она обеспокоена чем-то и, возможно, даже сердита.
— Ты заметила что-нибудь во время охоты? — спросил он. — Твари Моргота?
Арэльдэ мгновение поглядела на него с недоумением, потом покачала головой.
— Нет, я сказала бы, — ответила она.
Конечно, сказала бы. Нолофинвэ и сам это знал, так что вопрос задал просто на всякий случай.
— Что тогда? — снова спросил он.
Мгновение Арэльдэ как будто собиралась опять сказать, что беспокоиться не о чем, но потом вздохнула и сказала другое:
— К нам нынче зачастили посетители с того берега. Лучше мне держаться от них подальше.
— Почему? — спросил Нолофинвэ с нарастающим беспокойством. — Кто-то из них причиняет тебе неприятности?
Он сам приложил много усилий, чтобы эти "посетители" могли появляться в лагере открыто, не вызывая слишком больших проблем и не подвергая опасности свою жизнь. Или чужую. Но все равно Нолофинвэ никогда не мог быть совершенно уверен, что ничего плохого не произойдет. Бывали моменты, когда он отчаянно желал, чтобы их просто не было не только в этом лагере, но и вообще нигде поблизости. И сейчас определенно настал один из таких моментов.
— Хуже, — горько усмехнулась Арэльдэ. — Они ведут себя так, словно ничего не случилось... не только в Арамане, но даже и до. Недавно... — она запнулась и поморщилась, словно ей было трудно или неприятно произносить что-то. — Один из них окликнул меня, заговорил со мной, и я ответила, а потом вдруг поняла, что говорю с ним и улыбаюсь ему... Как раньше. Это было ужасно! Неправильно.
Голос Арэльдэ дрогнул, и она сильно закусила губу.
Нолофинвэ чувствовал облегчение пополам с состраданием. Нового зла не случилось. Все отголоски старого. Однако и эти отголоски причиняют боль. Бедная его девочка!
— Но броситься на него и убить, тоже было бы неправильно, — продолжала тем временем Арэльдэ. — Наверное.
Нолофинвэ невольно вздрогнул, но ответил спокойно:
— Убить другого эльда — всегда неправильно.
— Знаю, — сказала Арэльдэ. — Но в Хэлкараксэ я думала иначе.
— В Хэлкараксэ неправильно было все, — ответил Нолофинвэ. — Мы не сможем жить нормальной жизнью, если станем оглядываться на то, что думали и говорили в то время.
— Знаю, — повторила Арэльдэ. — Только бывает трудно помнить об этом.
— Мне тоже, — признался Нолофинвэ. — Но мы должны. Так что же ты сделала?
— Тогда? Убежала. Мне было так плохо, словно я опять надышалась черным ядовитым туманом. — На лице Арэльдэ вдруг появилось вредное выражение. — А может, и не стоило убегать. Если бы меня стошнило прямо на его сапоги, он, возможно, догадался бы, что в настоящее время я не в настроении поддержать его игру.
С именами сыновей Феанаро у Арэльдэ были те же трудности, что у остальных: лицом к лицу с обладателями произносить их еще получалось, если иначе не обойтись, но другие разговоры при упоминании кого-то из феанариони превращались в шарады. Более или менее легкие. На этот раз скорее менее, впрочем, подумав, Нолофинвэ решил, что не так уж важно, кого из своих прежних друзей имеет в виду его дочь.
Арэльдэ тем временем совсем помрачнела.
— Иногда мне кажется, что мы не должны были оставаться здесь, — сказала она. — Что надо было уйти за горы, подальше от них. А этот лагерь сжечь, просто сжечь, когда они его бросили при нашем появлении.
— Подальше от них означало бы и подальше от Моргота, а мы пришли сюда не за этим, — напомнил Нолофинвэ. Об идее сжечь лагерь он даже говорить ничего не стал.
— Ты прав. Конечно, прав, — вздохнула Арэльдэ. — Просто мне тяжело держать себя в руках. Но охота помогает, а повара и коптильщики не жалуются. Так что я пойду.
Она быстро поцеловала Нолофинвэ в щеку и ушла прежде, чем он успел еще что-то сказать.
По правде говоря, Нолофинвэ и не знал, какие слова могли бы сейчас принести ей утешение, поэтому не окликнул ее, а только смотрел вслед, невольно ежась на внезапно поднявшемся ветру.
Стало заметно холоднее, и тут же заломило кончики пальцев. Нолофинвэ с досадой вспомнил, что не взял с собой рукавицы.
***
Середина зимы была для Нолофинвэ непростым испытанием. Он чувствовал себя подавленным и поневоле старался отыскать хоть малейший признак приближения весны, но не находил ничего.
В первую зиму Нолофинвэ едва мог заставить себя верить, что весна когда-нибудь снова наступит. На пятый раз стало все-таки проще. Наверное, когда-нибудь он совсем привыкнет и, может быть, даже полюбит это время года.
Когда-нибудь. А пока нужно набраться терпения. Можно пока утешиться тем, что даже в низком и сумрачном зимнем небе парят огромные орлы. После того как орел вернул ему Финдекано, увидеть одного из них в вышине было всегда радостно: живое напоминание о том, что за Морем, есть кто-то, кому не все равно. Несмотря ни на что не все равно. И может быть, даже сейчас, в этот самый момент, взгляд знакомых сияющих голубым светом глаз, которые видят все в Арде, направлен именно на него.
А если так, он не может сдаться, потому что устал, или позволить себе совершить ошибку, потому что ошибок совершено уже предостаточно и какая после этого разница. Нет, Нолофинвэ и раньше знал, что не может, но парящие орлы одним своим присутствием будто делали эту ношу легче, и уже не так трудно становилось всегда держать спину прямой.
— Айя, Нолофинвэ!
Оклик был негромкий, но неожиданный, и не потому даже, что Нолофинвэ засмотрелся на орла вдалеке и не заметил, как к нему приблизился эльда. Просто не думал он встретить этого эльда здесь, у озера. Привык считать, что тот еще слишком слаб для подобных прогулок. Тем более, в одиночку.
И все же он был здесь. Один. Видимо, в последнее время его здоровье заметно окрепло.
Говоря по правде, с тех пор как Нолофинвэ перестали привлекать к делу как целителя, он мало следил за выздоровлением их гостя и редко виделся с ним. А если уж быть откровенным до конца, Нолофинвэ старался избегать этих встреч, считая их бессмысленными.
Отношения между ним и первенцем Феанаро никогда не были настолько теплыми, чтобы уютно молчать вместе. Теперь тем более. А говорить им совершенно не о чем.
Все вопросы, что были у Нолофинвэ, были к Феанаро. Все слова, которые он желал сказать, следовало бы произнести, глядя в лицо Феанаро. Все, что могло бы произойти, было бы между ним и Феанаро. Но Феанаро мертв. И вопросов нет больше. Слова бесполезны. А делать нечего.
Ни один из сыновей Феанаро не может отвечать вместо него. Без толку требовать этого от них. Особенно от этого, и так уже измученного ударами судьбы. Потому и не о чем говорить.
— Айя, — ответил Нолофинвэ.
После этого воцарилось молчание. У Нолофинвэ даже мелькнула мысль, что они могли бы просто разойтись каждый своей дорогой, места предостаточно. Но Майтимо выдохнул облегченно, будто нашел, что искал, или сделал что-то, на что не мог прежде решиться, и зашагал рядом с Нолофинвэ.
— Я хотел поговорить с тобой, — сказал он через некоторое время.
На это Нолофинвэ не ответил ничего. Перебивать своего нежданного собеседника он не собирался: хочет говорить — пусть, может, ему и правда нужно. Но и ободрить его не мог. Не было ни сил, ни слов.
Так что Нолофинвэ только пошел несколько медленнее, чтобы его спутнику не было тяжело выдерживать темп.
Майтимо, если и заметил это, виду не подал. У него, казалось, тоже вдруг возникли трудности со словами. Он молчал, сосредоточенно глядя прямо перед собой, потом осмотрелся, словно ожидая обнаружить где-нибудь подсказку.
— Сколько снега кругом, — произнес он, наконец. — И так тихо. Словно все укрыл волшебный покров, который приносит покой. Иногда мне хочется, чтобы эта зима не кончалась.
Похоже, Майтимо искал не подсказку, а тему для разговора, вместо той, которую потерял или раздумал обсуждать. Из всех возможных замен он выбрал, определенно, худшею. Если бы Нолофинвэ не наблюдал за ним все время, подумал бы, что это насмешка. Но нет, ничего подобного. Просто неудачный поворот беседы.
Нолофинвэ отчетливо это понимал, но все равно почувствовал, как нутро опалило гневом. Впрочем, выпускать гнев наружу было бы неразумно, а контроля над собой Нолофинвэ не утратил. Так что ответил вежливо:
— Я все же надеюсь, что она закончится.
— О, — отозвался Майтимо, но если он что-то понял или почувствовал, это тоже не вышло наружу. Вслух прозвучало только: — Конечно, закончится. Некоторые вещи происходят независимо от наших желаний.
— К счастью, — сказал Нолофинвэ.
— Не всегда, — ответил Майтимо.
И снова повисло молчание, похожее на облака, полные мокрого снега.
О чем думал Майтимо, по лицу понять было нельзя. Нолофинвэ, когда вспышка гнева и в самом деле угасла, подумал, что желание Майтимо, в общем, можно понять. Ведь до конца зимы он здесь, в этом лагере, где ему, может, и не особенно рады, но зато не ждут и не требуют ничего. Он не должен взваливать на себя ответственность за судьбу народа, что неминуемо произойдет, как только Майтимо вернется к своим.
А такой груз трудно принимать с радостью. Это Нолофинвэ знал по себе. Хотя со временем ко всему привыкаешь, так что доверить его потом кому-то другому еще труднее. И это Нолофинвэ тоже знал по себе. Ответственность за своих нолдор он точно больше не собирался никому отдавать. Он честно пробовал. Хватит. Да и народ не доверится никому другому. Особенно никому из потомков Феанаро.
Тут тоже нечего было обсуждать, все и так даже слишком ясно.
Но и просто разбежаться в разные стороны, позволяя этой неудачной попытке разговора занозой остаться в памяти, тоже нельзя. Так что Нолофинвэ снова заговорил:
— Весна — беспокойное время, но сил у тебя до нее еще прибавится, и, может быть, она понравится тебе больше, чем ты думаешь.
Он произнес эта настолько дружелюбным и легким тоном, насколько мог. Потом кивнул своему собеседнику, показывая, что это возможность спокойно завершить их разговор и попрощаться.
Майтимо понял это и принял с готовностью. На его лице мелькнула даже тень улыбки, когда он сказал:
— Возможно, так все и случится.
И тоже чуть склонил голову.
Теперь можно было расходиться, напоследок пообещав друг другу продолжить беседу когда-нибудь после. Но Майтимо вдруг сдвинул брови — в первый раз на его лице отразилось что-то, кроме тщательно поддерживаемого вежливого спокойствия, — и с заметным усилием произнес:
— То, о чем я хотел поговорить... — здесь он остановился и вздохнул. — Полагаю, мне нужно больше времени, чтобы обдумать это.
Его слова прозвучали странно: как почти-просьба или даже почти-извинение.
— Сколько угодно, — ответил Нолофинвэ без улыбки, потому что улыбку его собеседник мог бы, пожалуй, истолковать превратно.
На этом они, наконец, расстались на очень кстати подвернувшейся развилке тропы. Майтимо свернул обратно к лагерю, а Нолофинвэ пошел дальше вдоль берега. Он был рад, что этот странный и неловкий для обоих разговор закончился. И ему даже не было любопытно, что именно Майтимо собрался обдумывать.
Любопытство тоже требует сил, а у Нолофинвэ их сейчас было в обрез.
— Скорее бы, скорее бы весна, — прошептал он.
Тут же смутился: хоть и тихо, а все-таки вслух. Так кто-нибудь и услышит, пожалуй, а у него нет права пугать других своей слабостью.
Но на этот раз рядом никого не было, его слова не могли достичь ничьих ушей. И все же, словно в ответ на них, белые облака прорезал золотой солнечный луч, еще не теплый, но удивительно яркий. От этого небо стало выше, а воздуха как будто больше. Нолофинвэ сделал глубокий вдох и улыбнулся.
***
— Скучаешь? — спросил Нолофинвэ.
— Думаю, — ответил Финдекано.
Он зябко передернул плечами, хотя было тепло и даже немного жарко: весна подходила к концу, готовясь уступить дорогу лету. Нолофинвэ, заметив этот жест, тут же обнял Финдекано одной рукой. Тот не возражал, и некоторое время они стояли так вдвоем, глядя на озеро. И на другой его берег.
— Все не пойму, что я на этот раз сделал не так, — задумчиво произнес Финдекано.
— Ты? Не так? — удивился Нолофинвэ. — Самый придирчивый критик едва ли нашел бы что-нибудь. — И сам же усмехнулся. — Впрочем, может быть, я недооцениваю придирчивых критиков. Но все равно, по-моему, ты все сделал правильно.
— Тогда почему ничего не изменилось? — спросил Финдекано.
— Майтимо бы с тобой не согласился, — ответил Нолофинвэ. — Он вернулся домой из лап Моргота, это — огромная перемена.
— Да, — кивнул Финдекано. — И за год, пока он был здесь, мы с ним снова стали друзьями, словно бы не было между нами... — он остановился на мгновение, — всего. Но для наших народов.... — Финдекано опять запнулся, потом сказал с досадой: — Ну вот, я уже даже не могу сказать "для нашего народа". Не важно, — он поморщился, но продолжил уже спокойнее: — Для остальных ничего не изменилось. Или почти ничего. А ведь когда я нашел Майтимо, мне показалось, что это может исцелить вражду между нолдор. Не могу объяснить почему, но, когда вернулся, я был почти уверен и даже рассказывал об этом Турьо в первую ночь после своего возвращения. А он слушал меня и не спорил, хотя у него, должно быть, тысяча возражений. Наверное, слишком рад был меня видеть, — тут Финдекано улыбнулся.
— Еще бы. Безумно, как и все мы, — сказал Нолофинвэ, и чуть крепче сжал плечо сына. — Но молчал он не только поэтому. Турукано теперь многое держит в себе, — Нолофинвэ вздохнул. — И я очень благодарен ему за то, что он не подливает масла в огонь. Тут и без этого все готово вспыхнуть. По крайней мере, было готово еще недавно. Но пока что не вспыхнуло, и я рад уже одному этому. А большего требовать не вправе, ни от Турукано, ни от других.
— Но это тупик, этот путь никуда не ведет, — сказал Финдекано, впрочем, без возмущения, как-то очень ровно.
— Да, — тем же тоном согласился Нолофинвэ. — И именно поэтому мы никуда не идем. А другого пути нет. Или я не вижу его, — он улыбнулся.
Улыбка вышла усталой.
Финдекано молчал.
— Конечно, своим поступком ты указал другой путь, — продолжал Нолофинвэ. — Но это путь чуда, а сотворить чудо способен не каждый, даже из тех, кто видел, что чудеса бывают. Как не каждый, увидевший полет, может сам подняться в небо.
— Но ты-то точно можешь летать! — горячо откликнулся Финдекано, и сам рассмеялся своей горячности.
Нолофинвэ опять улыбнулся. В этот раз веселее.
— Может, ты и прав, — легко согласился он. — Но перья на крыльях не отросли пока. Я еще похожу по земле, если не возражаешь.
Финдекано вдруг побледнел, лицо его застыло, и он с силой сжал свободную руку Нолофинвэ обеими своими. Резко выдохнул и сказал:
— Да, да, отец, ходи по земле. Побудь еще с нами.
— Финьо! — обеспокоенно воскликнул Нолофинвэ. — Что с тобой, Финьо?! О чем ты говоришь?
— Я не знаю, — ответил Финдекано.
Выражение лица у него стало более расслабленным, но он был по-прежнему бледен, и не выпускал руки отца.
Оба поняли, что произошло. Предвидение, случайное, короткое и неясное, накатило волной и схлынуло, не оставив никакого ключа, к чему оно относилось. С этим ничего нельзя было сделать. Только смириться и забыть, а иначе так можно и разума лишиться.
— Не бойся, никуда я не денусь, — сказал Нолофинвэ, ласково и беспечно, словно говорил с ребенком, а не со взрослым эльда.
— Конечно, — Финдекано через силу улыбнулся.
На мгновение он прижался лбом к плечу Нолофинвэ, потом отпустил, наконец, его руку и сам отступил на несколько шагов.
Они еще постояли молча, потом Финдекано тряхнул головой и спросил:
— Но все-таки что же теперь?
Нолофинвэ пожал плечами:
— Возможно, мы просто должны быть благодарны за то, что есть, и не ожидать большего.
— Нет, мне кажется, должно быть что-то еще, — возразил Финдекано. — Я чувствую. Но не вижу, что я мог бы сделать для этого.
— Ты уже сделал много, — ответил Нолофинвэ. — Не взваливай на себя все.
— Тогда кто? — спросил Финдекано.
— Не знаю, посмотрим, — ответил Нолофинвэ.
Ему вдруг пришло на ум, что Майтимо так больше и не пытался поговорить с ним до самого своего отъезда. А Нолофинвэ не стал напоминать ему о прежнем намерении. Едва ли стоило ожидать помощи от старшего сына Феанаро или еще кого-то с другого берега. Не вышло бы новых ссор — и то хорошо. А единство народа нолдор — просто еще одна вещь, потерянная безвозвратно.
Произносить это вслух Нолофинвэ не хотел, чтобы не расстраивать Финдекано еще больше.
Вместо этого он вспомнил еще кое о чем из прошлого, запустил руку в поясную сумку и сказал:
— Смотри, что я нашел среди своих вещей.
На его ладони лежали две плотно скатанные золотые ленты.
Пожалуй, рискованно было извлекать их на свет, мало ли о чем они могут напомнить Финдекано, но все же и прятать их было бы неправильно, а уж выбросить тем более.
— Я подумал, стоит вернуть это тебе, — продолжал он, в то же время следя за реакцией Финдекано.
К счастью, Финдекано улыбнулся, и не одними только губами, глаза тоже заблестели.
— Неужели ты пронес их через Льды! — воскликнул он.
— Это вышло почти случайно, — признался Нолофинвэ. — Но теперь я рад.
— Знаешь, я тоже, — сказал Финдекано. — Вплету их завтра.
— Хорошо, — ответил Нолофинвэ. — Вот будущее уже и обретает определенность.
Едва договорив, он рассмеялся, и Финдекано тут же присоединился к нему. И в этот миг они не тревожились ни о чем, хорошем или плохом, что могло ждать их впереди.
Название: Единственный шаг
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Финголфин, Фингон, Тургон, Арэдель, Маэглин, Эрейнион (Гил-Галад), сыновья Феанора, сыновья Арафинвэ, упоминаются Эол, Моргот.
Рейтинг: PG-13(12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 3405 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: 456 год Первой Эпохи, Эндорэ. Битва Внезапного Пламени разорила Арт Гален и унесла множество жизней.Финголфин вспоминает прошлое, размышляет о будущем и принимает решение.
Примечение: 1. В этом тексте используются синдаризованные формы имен большинства персонажей. Имя Арафинвэ фигурирует только в квэнийской форме, потому что оно было синдаризовано Финродом уже после смерти Финголфина. 2. Мидтул - предположительно, синдаризованная форма имени Митьятулвэ, точного соответствия в словаре не нашлось. 3. Митьятулвэ - близкий друг Нолофинвэ, с которым они знали друг друга с детства, не канонный персонаж, упоминался в двух фиках этого цикла: "Тревожный блеск" и "Тропа во тьме". 4. Даты: 1) по текстам Толкина: 320 год Первой Эпохи - рождение Маэглина, 400 год - гибель Арэдель, 422 год - совет Финголфина, на котором он призывает выступить против Ангбанда, но не получает поддержки, 455 год - Дагор Браголлах, 456 - поединок Финголфина с Морготом; 2) произволом автора фанфика: 415 год - рождение Эрейниона.
читать дальшеНочь стояла удивительно тихая. Воздух был почти неподвижен. Наверное, поэтому в нем не слышался запах гари, и мельчайшие частицы пепла не летели с Анфауглит и не проникали с каждым вдохом в нос и горло. Звезды сияли ярко, так что легко выходило представить, будто всего, произошедшего за последний год, не случалось. И там, за стенами Барад Эйтель, все еще колышутся травы равнины Арт Гален, все еще стоят в силе и славе крепости нолдор, и их стражи держат в страхе тварей Моргота, а жители, не ожидая бед, поют под небесами. Время летней ночи течет медленно, как мед, и пахнет медом. А еще немного землей, за день прогретой солнцем. Но больше ничем.
Финголфин, стоя на вершине самой высокой из башен своей крепости, не торопился разрушить это приятное наваждение. Он позволял волнам памяти нести себя все дальше и дальше назад. К началу могущества нолдор в этих землях.
Тогда Маэдрос всех сумел удивить, и, пожалуй, больше всех самого Финголфина.
— Титул Верховного короля я принял, должно быть, от изумления, — однажды признался он Фингону.
Перед другими Финголфин об этом молчал. Верховному королю не пристало говорить таких вещей, даже в шутку, а особенно всерьез.
Финголфин хорошо понимал в ту пору, что для народа сыновей Феанора он чужой настолько же, насколько Феанор и его сыновья были чужими для его собственного народа. Правда, они, чтобы так отдалиться, хорошо постарались, а он не сделал ничего, но это мало что меняло. Если бы часть народа его не признала, титул не имел бы значения.
Однако те нолдор его признали. Не полюбили, конечно, нет. Но вроде как они с ним условились, что сделают все, чтобы быть друг другу полезными в битвах с Врагом. А для всего остального у тех нолдор были сыновья Феанора — лорды, чтимые наравне с валар. Да что там, превыше валар!
Как-то раз Финголфин обмолвился, что ему такое отношение со стороны народа было бы в тягость.
Молва подхватила это, а после принесла ответ, неизвестно от кого, да и не важно. Сказано было: Финголфин завидует и лукавит.
Он действительно лукавил.
Такое отношение не было бы, а точно было ему в тягость. Всегда, сталкиваясь с подобным, все равно с чьей стороны, он чувствовал мучительную неловкость и за себя, и за других. Словно они делали что-то такое, за что потом им непременно будет стыдно, а он поневоле становился этому свидетелем.
Так что Финголфин обычно старался как-нибудь аккуратно свести чрезмерное восхищение своей персоной на нет: кому-то показать, что он такой же эльда, как другие, с кем-то просто посмеяться вместе, а кое-кого и встряхнуть построже.
Потом он забывал об этих историях, крепко забывал, чтобы не поминать никогда, даже мимоходом.
— Так ты теряешь часть своей власти над душами, — однажды сказал ему Мидтул. — Исчезает слепое обожание и...
— И хорошо, — ответил Финголфин. — С меня довольно, что эльдар меня ценят...
— И появляется не слепое, — возразил Мидтул. — Что гораздо, гораздо дороже.
Финголфин, слыша это, почувствовал, как заливается краской, будто юноша.
— Вот уж скромность пуще жадности, — продолжал Мидтул и вдруг расхохотался. — Ценят, ценят, — повторял он сквозь смех.
Потом посмотрел в лицо Финголфина и резко остановился. Выдохнул.
— Прости, друг, — сказал негромко. — Напрасно я завел этот разговор.
Они заговорили о другом, и Финголфину сразу стало легче.
Теперь, когда он вспомнил все это, как будто снова потянуло гарью, хотя ветра все еще не было да и Мидтул погиб не в Браголлах, а почти на три сотни лет раньше, когда морготовы твари впервые попытались прорвать осаду.
Воины из отряда Мидтула вернули тело в крепость, и здесь его предали земле. Могила всегда утопала в цветах, которые начали расти там сами собой едва ли не с первого дня. Но это было маленькое утешение. Слишком маленькое.
Финголфину очень недоставало Мидтула в тяжелые времена, а еще больше в хорошие. Ведь были же и хорошие времена. Были. Когда крепости нолдор росли и ширились, полнились жизнью. Когда у нолдор снова стали рождаться дети, и их смех напоминал Финголфину, что его народ все же пришел к тому, о чем он с отчаянным упрямством мечтал когда-то в начале Хэлкараксэ.
Года не проходило, чтобы хоть один ребенок в тех землях, где жили эльдар Финголфина, не получил имя Аргон. Финголфину от этого было и радостно, и больно. Но больше радостно.
Его вообще многое радовало в ту пору, и тогда-то Финголфин позволил себе по-настоящему поверить, будто нолдор держат Моргота в руках, и больше Враг не сможет неожиданно навредить им.
Финголфин покачал головой, вздохнул. До чего же наивен он был! А ведь думал, что давно утратил способность тешиться иллюзиями. Думал, последние его иллюзии сгинули в пламени Лосгара. Почему-то его иллюзии всегда гибнут в пламени. Почему-то всегда не они одни. Нет, не следовало сейчас думать об этом. Лучше бы вспоминать.
Но хорошее больше не шло на ум. Вспомнилось расставание с Тургоном и Арэдель. С Идрилью. Дети сдержали слово, предупредили его о своем уходе.
— Благослови, отец!
Финголфин благословил от чистого сердца. Вот только переносить разлуку было все равно нелегко. Помогали мысли, что в тайном граде, они, по крайней мере, в безопасности. Пока однажды орел не принес ему ужасную весть — Арэдель пропала.
С тех пор Фингофин места себе не находил. В то, что дочь умерла, он не верил. Случись с ней такое, его душа в тот же миг разорвалась бы от боли. Да и угодить в лапы Моргота Арэдель не могла, он почувствовал бы. Почувствовал ведь, когда Фингон даже по своей воле пошел туда.
Но где же она теперь? Где? Дни и ночи Финголфин думал об этом, что бы ни делал, с кем бы ни говорил. Во сне он искал ее, почему-то в тумане Арамана, а наяву рассылал поисковые отряды во все концы Белерианда. Кто знает, куда могла направиться Арэдель, выбравшись из Нан Дунгортеб.
В самой Долине Ужасной Смерти тоже искали — туда ездил Фингон с добровольцами из числа своих воинов, но никаких следов они не нашли.
— Почему она не поехала к нам? — спросил Фингон, вернувшись с этих бесплодных поисков. — Арэдель впервые за две сотни лет покинула Гондолин и собралась в Химлад. В Химлад! — он повысил голос, сам не замечая этого.
— Уж не в обиде ли ты на нее? — вместо ответа спросил Финголфин.
Фингон помолчал несколько мгновений.
— Нет, не в обиде, — после паузы сказал он уже спокойно, негромко. — Но все время думаю об этом. Почему Химлад? Она ведь, кажется, даже после примирения едва разговаривала с Келегормом и Куруфином. И вдруг помчалась к ним, называла их своими друзьями, словно когда-то в Валиноре. Почему? Не назло же Тургону?
Финголфин покачал головой.
— Нет, не думаю, что назло. Может быть, она простила их наконец, и потому-то ей не сиделось на месте, потому так хотелось их увидеть, чтобы впредь жить с легким сердцем.
— Прощение — это прекрасно, — вздохнул Фингон. — Но знаешь, я предпочел бы, чтобы они по-прежнему были ей отвратительны, только бы она была цела и невредима в Гондолине. Или здесь. Даже лучше, если здесь. Я безумно соскучился.
— Я тоже, мой дорогой, — сказал Финголфин. — Я тоже.
Где она? Где? Время шло. Ответа не было слишком долго. Но все-таки он отыскался. Пришел из Химлада. Арэдель добралась туда. Добралась. Жила. И пропала.
Какая жестокая насмешка судьбы! В одиночку пересечь Долину Ужасной Смерти, чтобы вновь исчезнуть, переправившись через Кэлон. Ее усердно искали. Но снова никаких следов.
"Где ты, Арэдель?! Где ты теперь?! Ответь! Ответь мне, доченька! Умоляю, ответь!"
Финголфин кричал это по осанвэ. Кричал, что было мочи, забыв, как небезопасно открывать свой разум. Забыв, что этот призыв не достигнет Арэдель, если сама она держит барьер аванирэ. Забыв, что любой отклик мог оказаться мороком. Ему нужно было услышать ее голос, и услышать немедленно.
Но Финголфин не услышал ничего. И не было уже в нем прежней уверенности, что Арэдель хотя бы избежала смерти и плена. Он стал опасаться, что чувства просто подводят его, но все же старался верить в лучшее, хотя день ото дня это становилось труднее.
Пока однажды утром в окно к Финголфину не влетела черная птица с красной отметиной на голове — черный дятел. Он сделал круг по комнате и сел на руку Финголфина, протягивая лапу.
Только тут Финголфин заметил, что к птичьей лапе привязан свиток из древесной коры. Нолдор не пользовались такими. Сердце забилось быстро и гулко — хоть свиток и не был подписан снаружи, Финголфин с одного взгляда почувствовал, что это письмо от Арэдель, поэтому быстро отвязал его и тут же принялся читать.
"Дорогой отец! Прости, что так долго не подавала о себе вестей. Здешние птицы неразговорчивы и не любят покидать свой лес, я насилу убедила этого дятла отнести тебе мое письмо.
У меня все хорошо! Нет, не просто хорошо! Никогда еще я не была так счастлива! Раньше я не знала, что значит любить кого-то, быть с ним единым целым. Смотрела на вас с мамой, на Тургона и Эленвэ, на другие счастливые пары... видела, но не понимала. А теперь я знаю! Знаю, отец!
Здесь, под деревьями, выше которых нет на свете, я встретила того, с кем рядом хочу быть до конца вечности. Его имя — Эол. Он любит лес, звездный свет, тайны земли и меня. Больше всего на свете Эол любит меня. Он сам признался мне, да и я вижу это в его глазах.
Я тоже люблю его. Просто люблю, как не думала никогда полюбить ни одного эльда.
Мы не придем просить твоего благословения, как велят обычаи, Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела.
Одно лишь тревожит меня — как много беспокойства доставила я тебе и братьям. Прости, отец. И им обоим передай, что я прошу прощения. Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью!
с любовью
Арэдель, Нан Эльмот"
Финголфин, не веря своим глазам, перечитал письмо несколько раз, а когда поднял, наконец, взгляд, дятла рядом уже не было. Улетел, не дожидаясь ответа, в свой лес, который не любил покидать.
Осталось только письмо. Финголфин боялся выпустить его из рук, чтобы оно тоже не исчезло. Все перечитывал, разглядывал... Узнавал почерк Арэдель, слышал, как будто рядом, ее голос... Вбирал в себя каждую черточку каждой тенгвы, каждую шероховатость свитка, маслянистый отблеск чернил.
Первые чувства — недоверие и пьянящее облегчение, начали понемногу уступать место другим. Финголфин не сомневался, что все написанное в письме — правда. Как правда и то, что в открытую написано не было.
"Одно лишь тревожит меня... Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью" — это значило "Я люблю вас, но не тоскую, я и так счастлива".
"Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела" означало "Не приезжайте сюда, вы только помешаете моему счастью".
Трудно было принять такое. Конечно, Финголфин предполагал, что однажды его дочь выйдет замуж, и даже волновался об этом, когда-то, когда она была совсем юной. Но сердце ее долго оставалось свободным, он успокоился. И вот... В самых тревожных своих фантазиях не воображал он столь странной истории.
Зять, который не только жил бы за тридевять земель, но и так ненавидел нолдор, что Арэдель предпочитала вовсе не знакомить его с родными... Первым побуждением Финголфина было немедля мчаться в Нан Эльмот, прихватив с собой столько спутников, чтобы от сияния их глаз и блеска доспехов в чаще стало светло, а от звона голосов шумно, прочесать весь лес и... встретить полный осуждения, а может, и ненависти взгляд дочери.
Финголфин знал Арэдель слишком хорошо. Такого она ему никогда не простила бы. Так что, скрепя сердце, он решил оставить все как есть.
Потом Финголфин часто думал, что должен был догадаться, чем все в конце концов обернется. Должен был ожидать, что когда первый ослепительный жар любви чуть поостынет, Арэдель станет в тягость мысль о вечности в темном лесу, где даже птицы неразговорчивы. Она вспомнит, что тоже одна из нолдор, и возмутиться несправедливым отношением мужа к ее народу. Вспомнит, что уступать и быть снисходительной к чужим ошибкам — не ее стезя. Вспомнит и захочет освободиться от уз, связывающих ее с Эолом.
Финголфин думал, что должен был быть там, на опушке Нан Эльмота, в тот самый день, когда она решилась бежать. Тогда он забрал бы ее к себе в Хитлум и защитил ото всего, что произошло после. Ее и ее сына, конечно. Неважно как. Защитил бы.
Но его не было там. А Эол... жалкий безумец, любивший звезды и ненавидевший солнце, которое скрывало их от него. Он пленился яркой звездой, нечаянно упавшей к нему в руки, и сам захотел пленить ее. И не понял, что нельзя держать звезду против ее воли и не обжечься. Не понял и убил ее.
Смерть Арэдель Финголвин почувствовал в тот же миг, как это случилось. Душа его и впрямь разорвалась от боли, но он остался жив. То же было, когда умер Арьо. Каждый вздох, каждый шаг — мученье, и так хотелось умереть самому, умереть вместо.
А уже потом, через несколько дней, орел принес печальные вести, и Финголфин узнал, что сама Арэдель именно так и умерла, заслонив от отравленного кинжала Эола своего сына. В этом она оказалась удачливее собственного отца и не узнала, что значит пережить смерть своего ребенка.
Зато ей на долю выпало медленное умирание от яда. Именно ей, когда-то в шутку говорившей:
— Из всех смертей я предпочла бы самую быструю, а еще лучше такую, чтобы я даже не успела ничего понять.
Очень ли она мучилась перед смертью? Было ли ей страшно? Она просила простить Эола. Значит, несмотря ни на что продолжала любить его? Или чувствовала только жалость?
Эти вопросы первое время после смерти Арэдель Финголфин задавал себе часто и ни мгновения не осуждал Тургона за то, что тот Эола все-таки не простил. Проклятый безумец мог хотя бы сказать, что кинжал отравлен, и Арэдель, возможно, осталась бы жива. Но он молчал и ждал ее смерти. Он заслужил смерть! Пусть даже никогда раньше никакое преступление в землях эльдар не каралось казнью. Ведь такого преступления никогда раньше и не совершали в землях эльдар, никто и помыслить не мог, что можно посягнуть на жизнь своей жены или на свое дитя.
Ребенок. Уже юноша. Сын Арэдель. Его зовут Маэглин и лицом он очень похож на свою мать — вот все, что знал Финголфин о нем, своем внуке, которого никогда не встречал и едва ли мог надеяться встретить.
Только в грезах Финголфин видел его. Окликал по имени, желал подойти, обнять. Но Маэглин почему-то не смотрел ему в глаза и всякий раз ускользал, стоило Финголфину приблизиться. Лишь один раз Финголфин сумел все же взять его руку в свои и ненадолго удержать. Ладони тут же обожгло болью, словно он схватился за отточенный клинок.
Наяву боль уменьшилась, но совсем не исчезла, и еще насколько дней досаждала Финголфину. Хотя куда больше его терзала мысль, что и эти сны, и эта боль, — несомненно, какой-то знак, смысла которого ему не дано разгадать.
Предвидений и предчувствий у Финголфина в те дни вообще случалось много, словно гибель Арэдель каким-то образом истончила для него завесу, отделявшую настоящее от будущего, так что Финголфин мог видеть очертания грядущего яснее, чем прежде. Но все же видения были смутны, предчувствия темны и тревожны.
От этого и настоящее будто подернулось серым туманом. Так что Финголфин уже не чувствовал прежних покоя и безопасности и знал, что больше не будет их чувствовать, пока Враг не окажется повержен, а его твердыня разрушена. Вот только возможно ли сделать это?
Финголфин огляделся вокруг и понял, что нолдор слишком привыкли считать, будто их сил недостаточно для штурма Ангбанда. Привыкли оглядываться на прошлые потери и беды и не думают о том, что за проведенные в этих землях годы снова стали сильны и многочисленны, обрели друзей и союзников.
И теперь не время довольствоваться малым, пора вспомнить про высокую цель — так решил Финголфин. Но прежде чем он успел поделиться своим решением с другими, Фингон и его жена принесли ему иную весть:
— Отец, скоро мы приведем в мир дитя.
От счастья оба светились, словно солнце в зените. И Финголфин не нашел в себе сердца омрачать их радость разговорами о большой войне. В их роду счастье и без того нечасто гостило, чтобы еще отворачиваться, когда оно пришло.
А нолдор уже долго ждали и могли подождать еще.
Потом Эрейнион родился — чудесный мальчик, как две капли воды похожий на своего отца. Даже глаза у него были точно такие, как у Финьо в детстве, хотя тот видел свет Древ, а малыш Эрьо только свет Новых Светил. Финголфин смотрел на внука, держал его на руках, и душа замирала от счастья.
Разговор о походе на Ангбанд откладывался все дальше и дальше, день за днем и год за годом. Финголфину думалось даже, что, может быть, лучше отсрочить все планы до тех пор, пока Эрейнион не вырастет, чтобы не омрачать его детства разлукой с отцом и войной. Еще четыре десятка солнечных лет, что они, в сравнении с вечностью?
Но предчувствия не давали успокоиться, торопили, подстегивали, и однажды Финголфин понял, что больше не может противиться им. Он должен поднять свой народ на войну с Морготом сейчас. Народ и союзных людей, и всех кто только согласиться идти с ним на Ангбанд. Поднять всех сейчас, потому что иначе он не сделает этого никогда.
Эрейниону в ту пору было только семь лет по счету Солнца. Но Финголфин разослал по всем землям нолдор вестников с приглашением для лордов собраться на Большой Совет в Хитлуме.
И они собрались.
Приехали сыновья Феанора. Где-то за спиной, на пределе слышимости, звучали слова:
— Что ему вдруг от нас понадобилось?
— Скоро узнаем, чувствую, он затевает что-то.
— Говорите тише!
Приехали сыновья Арафинвэ.
— Как давно мы не виделись, дядя!
Череда объятий, почти сокрушительно крепких. Во взглядах, в голосах — радость встречи. Финголфину на миг даже стало совестно за то, для чего он их позвал.
Но отступать он был не намерен. Совет начался.
Финголфин высказал то, о чем давно уже думал. Коротко, четко. О силе нолдор и силе Моргота, о доблести и о зле, о том, что с Морготом нужно покончить, чтобы жить в мире без страха.
О своих дурных предчувствиях он почти не упоминал, рассудив, что не годится с них начинать это дело. Тем более, они были очень неясны.
Слова падали в тишину.
Окончив речь, Финголфин оглядел слушателей, стараясь угадать их мысли.
Фингон отвел взгляд, но потом, почти тут же, все-таки встретился глазами с Финголфином.
Не осанвэ, просто взгляд, но Финголфин прочел в нем: "Я буду с тобой, отец, когда дело дойдет до боя с Морготом, но сейчас не стану говорить в твою поддержку".
Что ж, это его право. Нельзя было требовать больше.
Глаза Ангрода и Аэгнора, непохожие обычно, но почти одинаковые в тот миг, светились пониманием. Они оба были согласны с Финголфином, и на душе от этого разом стало теплее.
Но в глазах Ородрета было сомнение. А во взгляде Финдарато явно читалось желание возразить, которое он пока сдерживал из уважения.
Остальные взгляды остры и холодны, как лезвия клинков.
Так началось обсуждение, которого Финголфин ждал так долго и от которого ждал так много, но только не того, что случилось.
Фингон действительно за все время не проронил ни слова. Ангрод и Аэгнор поддержали Финголфина горячо, даже яростно. Будто чувствовали, что будущее готовит им скорый и ужасный конец, поэтому, если они хотят еще успеть сразиться с Морготом, им нужно торопиться. Но мнения всех остальных сводились в общем к тому, что торопиться, наоборот, не следует.
Не искушать судьбу, не рисковать без нужды. Почему именно теперь? И уж не безумен ли он? Хотя этот последний вопрос не прозвучал вслух, надо отдать должное... всем.
Финголфину очень не хватало Тургона, который напомнил бы, что нужно идти до конца, ведь за этим они и явились в Белерианд. И Аргона, который сказал бы: "Нельзя же так! Надо заставить их действовать!". Но один из них был слишком далеко, а другой еще дальше.
Совет кончился ничем.
Тогда это было, конечно, обидно. Фингон несколько дней, после того как все разъехались по домам, не попадался на глаза отцу, чтобы не бередить душу. Потом все успокоилось.
Предчувствия никуда не делись, но Финголфину стало почти все равно, хотелось только жить, пока можно. Да одно это, казалось, и оставалось ему.
Позже, когда разразилась Дагор Браголлах, и пламя пожрало Арт Гален, Финголфин даже радовался, что прежний замысел его не осуществился. Увидев силу и злобу Моргота, он прозрел истину: какую бы многочисленную и доблестную армию ни собрали нолдор, шансов выстоять против орд морготовых слуг у этой армии столько же, сколько у одного эльфийского война шансов одолеть самого Моргота.
А раз так, зачем рисковать жизнями тысяч храбрецов там, где нужен только один? Тот, кто был бы готов идти до конца?
С тех пор, как эта мысль посетила его, Финголфин жил одной мечтой, одной надеждой, которую не открывал никому, — сразиться с Морготом. И сразить Моргота, если будет на то воля Эру.
Каждую минуту, когда он не был в бою или не падал от усталости, Финголфин посвящал подготовке: плел чары, которые вселили бы ужас в тварей Врага и позволили невредимым добраться до Ангбанда. Рассудив, что если это ему удастся, значит, с ним милость Илуватара, а дальше можно будет положиться на верный Рингил, ни разу не подводивший его, да на твердость собственного духа и руки.
Теперь приготовления были окончены. Оставался всего один шаг до конца, и ныне Финголфин сделает его: с первым лучом рассвета он оседлает Рохаллора и отправится в дорогу.
Он будет биться. Чтобы победить. Или чтобы остаться в памяти своего народа отчаявшимся безумцем.
Нет, только чтобы победить. А иначе не стоило бы и пытаться.
— Выходи и сразись со мной, Моргот, трус и повелитель рабов!
КОНЕЦ
Часть первая здесь, Часть вторая здесь, Часть третья здесь, Часть четвертая здесь и здесь.
@темы: Фингон, Тургон, Арэдэль, Маэглин, рассказы, Финголфин, Идриль, Аракано